Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

Но не для Москвы. Поэтому я продолжаю: «Вы были отважной коммунисткой. Верной ученицей Ленина и Сталина».

И это меня забавляет. Когда я пишу эти слова, невольно широко улыбаюсь новой европейской улыбкой, улыбкой интеллигента, чувствующего свое превосходство над серостью.

Глава 43

Я ожидаю, что после отъезда фрау Ларсен вскоре потеряю свое место на кухне.

Но это меня совсем не расстраивает. После того как много месяцев я плыл по течению, полностью доверившись судьбе и ничего не предпринимая, я решил, что пора и самому позаботиться о себе.

Я решаю остричь свои длинные волосы, которые так долго берег, используя самые разные уловки и хитрости.

— Совсем наголо? — удивленно спрашивает парикмахер. Он через день приходит к нам на кухню и в соседней комнате обслуживает только персонал кухни.

— Да, — устало говорю я. — Чтобы, наконец, закончился этот театр!

На кухне я стараюсь делать так, чтобы все — заведующий столовой, повара и особенно один тип, работающий на второй отдел, — видели, как я ем.

По утрам, когда все повара завтракают в моей маленькой посудомоечной, у меня, конечно, совсем не остается времени на еду. Но я оставляю себе большую порцию:

— Это для меня!

А когда котлы работают с полной нагрузкой и ко мне в моечную заглядывает кто-нибудь из персонала кухни, чтобы забрать какие-нибудь приборы, он видит, как я жую или опускаю ложку в миску со сладкой овсяной кашей.

— Хотя ты и жуешь все время не переставая, но почему-то с каждым днем худеешь и худеешь! — искренне удивляется посетитель.

— Как худею? — Я поспешно отодвигаю чашку с сахаром, словно пойманный на месте преступления похититель гусей.

Все окружающие удивляются, почему я худею.

Только я не удивляюсь. Хотя для отвода глаз считаю необходимым сказать:

— Я тоже не понимаю, что со мной происходит. Я даже боюсь, не заболел ли!

Но на самом деле я очень хорошо знаю, что со мной происходит.

— В январе домой отправят очередную партию больных и ослабленных военнопленных! — сказала мне фрау Ларсен во время нашей последней встречи.

— Хорошо! — ответил я. — Сейчас я отношусь к третьей рабочей группе. К Рождеству меня снова признают нетрудоспособным по состоянию здоровья!

Я остригся наголо, чтобы на следующем заседании медкомиссии не вызвать у русского врача ненужного неудовольствия, которое может помешать мне попасть в партию военнопленных, отправляемых на родину.

Поэтому сейчас я голодаю.

Но это дается мне очень тяжело. Не только потому, что в пустом желудке часто возникают болезненные спазмы и меня беспокоит постоянная тревога, сопровождающаяся головокружениями. И не только потому, что как раз в это время на кухню поступила свинина, настоящая жирная свинина. Я даже не попробовал ни одного кусочка аппетитного жаркого. «К Рождеству меня должны комиссовать!» — говорю я себе.

— Мне кажется, что наш Гельмут хочет поехать домой! — радостно изрекает доносчик, засланный в наши ряды.

Очень привлекательный парнишка, между прочим. Это главным образом из-за него я устраиваю театр, когда якобы питаюсь тайком от всех. В лагере запрещено голодать. Позднее я прочел приговор военного трибунала, согласно которому одного из немецких военнопленных приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей, «так как он обменивал свой хлеб на табак и тем самым наносил вред своему здоровью, чтобы таким нечестным путем добиться отправки на родину».

Но я не только голодаю. Каждую ночь, лежа на нарах, я заучиваю наизусть английские тексты. А днем я учу английские слова и выражения. Когда фрау Ларсен раздавала свое имущество, она дала мне два маленьких карманных словаря. Такими словарями мы тайно пользовались еще в школе в пятом классе во время контрольных работ, когда не знали, как пишется то или иное слово. Один словарь был немецко-английский, а другой — немецко-русский.

Слова из английского словаря я учу и на кухне, когда стою у котла и помешиваю суп. Напряженная учеба способствует похуданию!

И в русский словарь я заглядываю частенько. Особенно тогда, когда наш кухонный шпик заглядывает мне через плечо:

— Как мило!

Он имеет в виду словарик, который умещается у меня на ладони.

Но я на самом деле учу русский язык.

— Разве ты не учил раньше английский? — спрашивает шпик.

— Да, учил! — как бы между прочим соглашаюсь я. — Но за русским языком будущее.

Тогда мой симпатичный шпик думает: «Нет, он не голодает специально, чтобы поехать домой. Тот, кто едет домой, не учит русский язык, если сам живет в Западной зоне!» Все это очень забавно. Я охотно подыгрываю ему, когда мы разыгрываем дежурного.

Дежурный по профессии учитель математики, он курсант последнего курса.

Когда он приходит к нам на кухню, мы кладем перед ним лист бумаги.

— Новое распоряжение! — говорим мы. — Ты, как дежурный, должен теперь взвешивать каждого повара и работника кухни. По утрам, когда повара приходят на работу, и по вечерам, когда они расходятся по своим корпусам. Это делается для того, чтобы можно было определить, сколько каждый из них сожрал за день.

Дежурный с самого детства был здравомыслящим человеком. Он несколько раз тщательно протирает свои очки, чтобы собраться с мыслями, прежде чем берет лист и вносит туда данные, сколько же весил каждый повар утром. Видимо, он думает: «В плену бывает столько всяких дурацких распоряжений; почему бы им не издать и это распоряжение?»

Но прежде чем взвеситься вечером, мы кладем себе в карманы гири. Когда оказывается, что один из поваров поправился за день на десять килограммов, дежурный-математик заявляет:

— Этого не может быть!

Того, кто поправился на десять килограммов, взвешивают еще раз. Теперь прибавка в весе составляет только два килограмма.

— Давай для верности взвесимся еще раз! — с довольной ухмылкой предлагает повар дежурному. Теперь прибавка в весе снова вырастает до пяти килограммов!

Мы снова выставляем весы. Теперь они показывают правильный вес. Дежурный передает лист с многократно проверенными данными дальше по инстанции.

— Теперь все еще раз убедятся, какие же дурные эти учителя математики! — хохочет миловидный шпик.

Так проходит время.

Когда незадолго до Рождества проходит очередное медицинское освидетельствование, меня признают нетрудоспособным по состоянию здоровья.

Это настоящий триумф! Еще четырнадцать дней в том же духе — и меня признают дистрофиком. Я даже во сне чувствую, как исхудал.

Но мои внутренние органы будут по-прежнему окружены жирком. Только бы не отложили отправку нетрудоспособных военнопленных на родину.