Перегрин

— Суши весла! — командует Сафон.

Барабан замолкает. Сделав еще один гребок, весла, роняя капли воды, зависают в воздухе. Через несколько секунд раздаются скрипучие звуки — нос либурны с разгона вылезает на мелководье, а потом и на сушу. Судно замирает. Я словно бы слышу его облегченный выдох: добрались! На самом деле выдохнул кто-то из свиты легата-консуляра. Для некоторых путешествие по морю, даже по спокойному и вблизи от берега — чрезвычайно опасное приключение. Я тоже в свое время опасался летать на самолетах. Старался ходить по ним осторожно. Все время преследовала мысль, что, если подпрыгнуть и со всей силы ударить ногами по палубе, то самолет развалится. Умом понимал, что это чушь собачья, что самолет выдержит одновременный прыжок сотни таких дураков, но подсознание не верило, пока однажды в туалете полупустого самолета не проверил. Когда вышел из туалета, увидел удивленную стюардессу.

— Умылся, вода в ухо попала, вот и попрыгал, — сказал в оправдание.

Вроде бы поверила, но до конца рейса внимательно следила за мной. Видимо, стюардесс учат, что во время полета некоторые ведут себя неадекватно, глаз да глаз нужен.

Матросы оборудуют сходню, и наши пассажиры следуют со своим барахлишком на сушу. У Луция Кальпурния Пизона Цезонина вещей, как приданого у богатой невесты. Несут их шесть его рабов, которые тоже имущество. Я пропускаю пассажиров, после чего и сам схожу на берег, чтобы размяться. Метрах в ста от нас собрались зеваки, сотни две, в основном женщины и дети. Есть и старики, бывшие легионеры, которые присматриваются к пассажирам, надеясь увидеть знакомых. Так понимаю, жизнь здесь скучная, глухомань.

Ко мне подходит Кезон Мастарна и радостным тоном сообщает:

— Я рассказал наместнику о твоих подвигах в Африке, и он решил, что ты со своим отрядом будешь сопровождать и его. Если на нас нападут, опять захватим трофеи!

Даже не знаю, смеяться или плакать! Вместо того, чтобы через несколько дней вернуться в Мизен к Полле, как обещал перед отплытием, придется тарахтеть по жаре черт знает куда в надежде, что нас не убьют и захватим несколько старых мечей и копий.

Увидев кислое выражение на моем лице, юноша понимает свою ошибку и, смутившись, произносит:

— Я хотел, как лучше… — он запинается, после чего говорит обреченно: — Я скажу наместнику, что ты заболел и не сможешь пойти.

Половина наших бед начинается с желания сделать, как лучше, вторая половина — с желания переделать еще лучше.

— Не будем обманывать наместника. Раз он выбрал меня, так тому и быть, — фаталистично молвил я.

— Я знал, что ты согласишься! — воскликнул Кезон Мастарна и поделился планами наместника: — Два дня отдохнем здесь после плавания, а на третье утро выступаем.

Видимо, у меня и Луция Кассия Лонгина разное представление об усталости. С таким подходом к делу он тут нарулит. Хотя, может статься и так, что его лень пойдет во благо аборигенам.

30

На пятый день пути мы добрались до лагеря легиона. Он оказался пуст. Легион вышел навстречу врагам. Как подозреваю, нынешний легат Гай Попиллий Ленат решил перед отъездом отличиться на военном поприще. После двух поражений от кимвров победа над ними сделала бы его не просто триумфатором, но и любимцем народа, после чего на него посылались бы самые разные плюшки. Римляне умеют награждать и чтить своих полководцев-победителей.

Пришлось нам двигаться дальше по дорогам, проходящим через леса и поля. Это были не знаменитые римские дороги, а накатанные и натоптанные местными жителями, мимо покинутых деревень которых мы постоянно проходили. Завидев нас, аборигены разбегались, уводя скот и унося все ценное. Проводников на этом участке пути у нас не было, но они и не нужны были. Легион оставил после себя столько следов, что заблудиться было невозможно.

Мой отряд в составе одного опциона, девяти стрелков и двадцати велитов идет в арьергарде. Не самое выгодное место, конечно, но, если нападут спереди, у нас больше шансов уцелеть. Выхлопотал ли нам такую честь Кезон Мастарна или кто-то другой постарался — не знаю, спрашивать не стал. Сам юноша идет в середине колонны со старшими офицерами и новоиспеченными легионерами, которых навербовали в Риме и ведут к месту службы. Коней в Нарбо-Марциусе хватило только на старших командиров. Есть еще две арбы, на которых везут их барахло, и в третьей провиант. Все остальные шагают на своих двоих. Впрочем, римляне, даже богатые, приучены к продолжительным пешим переходам. Любовь мужчин ко всякого рода повозкам и особенно паланкинам осуждается, считается признаком изнеженности, обабливания. С лошадьми у римлян тоже отношения сложные. С одной стороны принадлежность к классу всадников обязывает ездить верхом, с другой — уподобляешься варварам. Поэтому на длинные расстояния переезжают на лошадях, но служить в кавалерии, воевать верхом не любят.

На восьмой день к вечеру мы таки догнали легион. Он расположился лагерем на большом высоком холме с плоской вершиной на берегу речушки. Когда мы подошли, легионеры заканчивали ров и вал вдоль берега ее. На противоположной стороне, к которой мы вышли, достраивали две угловые и надвратную деревянные башни. Дозор из десяти конных галлов, служивших во вспомогательной части, встретил нас за пару километров от каструма, предупредил, что кимвры близко, что легион идет за ними по пятам, что нам здорово повезло, что враги не напали на такой маленький отряд, и проводил до места назначения.

Сказать, что я обрадовался прибытию в каструм — ничего не сказать. Был уверен, что за день-два оба Луция примут дела, и мы с отставным легатом потопаем в обратном направлении. Эти дни мы проведем в защищенном месте и под охраной. Как показало мое предыдущее пребывание в каструме, напрягать нас нарядами не будут. Для этого хватает своих оболтусов, которых надо чем-нибудь занять. Меня распределили в палатку к парам опционов, тессерариев, сигниферов и буцинаторов, так что свободных мест было два. На мой удивленный вопрос, почему трубачей всего пара, получил ответ, что в этой манипуле их всегда столько. Как обстоят дела в других манипулах, я не стал выяснять, потому что подошло время ужина, а питался я вместе со своими девятью стрелками. Паек выдают на десять человек. На переходе — на день, в лагере или на либурне — на неделю, но мы прибыли на пару дней, поэтому получали ежедневно.

Утро началось с сигнала тревоги. Я подумал, что кимвры напали на каструм, и мигом облачился в доспехи, схватил оружие и побежал вслед за соседями по палатке к форуму, как называется центральная площадь лагеря. Оказалось, что не на нас напали, а наши разведчики обнаружили врага, и новые командиры решили атаковать кимвров и их союзников. Через полчаса в каструме остались лишь охрана и солдаты хозяйственных частей. Остальные длинной колонной направились на северо-запад по дороге, которая проходила между высокими холмами. Мой отряд в состав легиона не входил, поэтому продолжил отдыхать в каструме. Я позволил солдатам заниматься своими делами, а сам решил воспользоваться моментом и добыть свежего мяса. На переходе из серьезной пищи мы ели только сало. Отлучаться на охоту по вечерам запрещалось, боялись нападения.

Я пошел по дороге, по которой мы прибыли сюда. Километрах в пяти от каструма увидел луг между холмами, поросшими лесом. Людей здесь пока мало, поэтому лесов много. Зверья тоже хватает. Я зашел к лугу по лесу, двигаясь навстречу ветру, чтобы меня не учуяли. С вершины холма в просветы между деревьями заметил стадо косуль, голов пятнадцать. Шерсть у них была серая, зимняя, хотя должны уже были перелинять, стать рыжеватыми. Может, это местный подвид такой. Вожак был не очень крупный, килограмм на двадцать пять. Чуть в стороне от самок с детенышами он так увлеченно терся рогами об одинокое молодое деревце, что подпустил меня метров на семьдесят. Видимо, новые рога отросли, окостенели, сдирает с них остатки кожи. Моя стрела попала ему в левый бок под острым углом, поэтому не убила сразу. Вожак сперва скаканул на месте вверх и вправо, а потом ломанулся от меня, высоко вскидывая заднюю часть туловища с большим «зеркалом» из белой шерсти на заднице. Вторая моя стрела попала в это «зеркало», после чего вожак упал на бок, вскочил, сделал еще четыре прыжка и завалился вперед, перекувыркнувшись через голову. Когда я подошел, он был еще жив. Я кинжалом прекратил его страдания, после чего выпотрошил, чтобы легче было нести. Все равно мясо надо будет съесть за день, иначе протухнет, а туши хватит не только на меня, но и на мой десяток.

Иногда случайность спасает жизнь. Примерно в километре от каструма в левую калигу (сандалию) попал маленький острый камушек. Римляне называют такой скрупулом. Заодно он является мерой веса. Один сестерций равен одному скрупулу. От него пойдет слово скрупулёзность. Я пытался вытрясти камешек, не разуваясь, но не получилось. Пришлось сваливать тушу на траву и развязывать кожаные ремешки. За этим занятием я и услышал шум впереди за поворотом. Шла группа людей. Возможно, это были римляне, а может, нет. Место было глухое, за ошибку можно заплатить жизнью, поэтому схватил тушу в охапку, как любимую женщину, и как можно тише и дальше углубился в лес, спрятавшись за широким стволом дуба. На всякий случай приготовил лук. В лесу это не лучшее оружие, но на короткой дистанции должно помочь.