Перегрин

Мероприятие началось на следующее утро. Квинт Сервилий Цепион, который провел ночь в общественном здании на Марсовом поле, вышел облаченный в тунику, вышитую пальмовыми ветвями, и пурпурную тогу, украшенную золотыми звездами. На голове — лавровый венок, на ногах — сандалии с золотыми бляшками. В левой руке триумфатор держал пальмовую ветвь, в правой — скипетр из слоновой кости, на вершине которого был золотой орел. Квинт Сервилий Цепион поднялся на круглую позолоченную колесницу, запряженную четверкой белых коней. Впереди шли ликторы с фасциями, украшенными лавровыми ветками. За колесницей шагали родственники триумфатора, которых набралось больше сотни. Наверное, о родстве вспомнили даже те, кто никакого отношения к Сервилиям не имеет. Затем шли отличившиеся воины. За ними вели пленных лузитанских вождей и везли трофеи: оружие, драгоценности, ткани… К сожалению для триумфатора, лузитане жили бедно, так что удивить избалованных римлян не получилось. Процессия двинулась под радостные крики зевак, которые стояли по обе стороны дороги, к Триумфальным воротам, чтобы потом пройти до Капитолия, где триумфатор принесет в жертву Юпитеру трех белых быков с позолоченными рогами.

Поскольку я никакого отношения к этому триумфу не имел, понаблюдал на Марсовом поле и вернулся на трирему, потому что она готовилась к отплытию в Мизен. Оказалось, что Ганнон Стритан все еще не вернулся на судно. Как мне сказали, кормчий присоединился к шествию на правах участника победоносной войны. Его трирема ведь перевозила Квинта Сервилия Цепиона. Ждать его возвращения пришлось почти четыре часа. Ганнон Стритан обожал не только хлеб, но и зрелища.

Сказать, что в Мизене удивились нашему возвращению — ничего не сказать. Нас считали погибшими, даже вычеркнули из списка членов экипажа. Чтобы послушать нашу одиссею, собрались моряки со всех находившихся на базе судов. Несколько дней нас бесплатно поили во всех забегаловках, если мы соглашались повторить рассказ, который с каждым разом обрастал новыми подробностями, порой невероятными. Центурион Фест Икций пообещал, что добьется награждения всех своих подчиненных, так прославивших либурну и его самого, а болеарцев, иллирийцев и сабинов, сдавшихся врагу и прогулявшихся под ярмом, пообещал перевести на другое судно. Впрочем, на счет перевода он погорячился, потому что в экипаже и так был некомплект.

Полла тоже сочла меня погибшим и быстро нашла другого, римлянина из Помпея, расположенного неподалеку, который скупал у крестьян продукты питания и перепродавал в Мизене. Мои сбережения стали богатым приданым, на которое и купился торговец. Благодаря мне, он обзавелся повозкой с двумя мулами. Я не стал разрушать их семейное счастье, требовать возврата денег. Пришли легко — ушли легко. Главное, что сохранился вексель — гарантия на случай попадания в плен. Я даже был рад, что избавился от Поллы. Если честно, эта потасканная курица чертовски мне надоела. Не расстался с ней раньше только потому, что не было достойной замены. К тому же, развлекала мстительная мысль, что Помпей будет погребен под вулканическим пеплом, хотя не уверен, что это случится в ближайшее время. Помнил только, что это будет незадолго до новой эры, а какой сейчас год про привычному мне летоисчислению — понятия не имею.

37

Либурна «Стремительная» лежит в дрейфе южнее греческого острова Отони, который римляне называют Фано. По преданию, именно на этом острове нимфа Калипсо семь лет удерживала в плену Одиссея. Сейчас на острове находится небольшая рыбацкая деревенька. Само собой, мы здесь не для того, чтобы следить за рыбаками. С месяц назад в этих водах либурнские пираты напали на римский торговый караван и захватили две галеры. Мы собирались плыть в Африку, но вдруг из Рима поступил приказ направить пять либурн в Ионическое море для борьбы с пиратами. Видимо, у кого-то из купцов были хорошие связи. Впрочем, принятию этого решения могла поспособствовать и банальная взятка. Как бы там ни было, но мы теперь здесь, а не в Африке. Я посоветовал Сафону расположиться возле Отони-Фано, перед проливом Отранто. Обычно торговые караваны немного южнее нас пересекают Ионическое море с запада на восток и обратно. Именно здесь я бы нападал на них, если бы был пиратом. Остальные четыре либурны крейсируют возле северной оконечности острова Керкира, который римляне называют Корфу (с ударением на последнем слоге). Если бы я был пиратом, у меня обязательно были бы осведомители на Керкире-Корфу, сообщавшие дымовыми сигналами, голубиной почтой или посыльными о проходе торговых караванов и появлении военных кораблей. Возможно, такие же осведомители есть и на Отони-Фано, поэтому мы внимательно следим за рыбаками. Голубей здесь не видно, а дымовой сигнал подать имело бы смысл с вершины горки высотой метров триста, имеющейся в западной части острова, но там дежурит наш дозор, в первую очередь отслеживавший передвижение судов в этом районе. Я проинструктировал их, на какие суда обращать внимание в первую очередь. Поскольку у меня репутация бывшего пирата, ни Сафон, ни Фест Икций в мои указания не вмешиваются. Они готовы потерпеть мое руководство, лишь бы был результат.

Ждать пришлось девять дней. Видимо, пираты предупрежденные о приходе военных кораблей, понаблюдали неделю за теми, что крейсировали возле Корфу, вычислили алгоритм их действий, нашли слабые места и решили воспользоваться приобретенными знаниями. Не учли одного — что есть еще и пятая либурна. Наверное, решили, что мы ушли на базу.

Утром из порта Керкира, расположенного на одноименном острове, вышел после ночевки купеческий караван из семи галер, чтобы до темноты пересечь пролив Отранто, добраться до Апеннинского полуострова. Четыре либурны проводили их до того места, где в прошлый раз напали пираты, и повернул в обратную сторону. Все-таки в тавернах Керкиры нести службу легче. Одновременно началось движение двух либурн от балканского берега на несколько миль севернее. Они почему-то намеривались пересечь Отранто по диагонали, причем примерно посередине пролива должны были встретиться с купцами. О чем наш дозор и посигналил с горы белым флагом. После чего им посигналили возвращаться на либурну. В предстоящем бою каждый меч пригодится. Пиратам сдаваться в плен нет смысла. Их обязательно казнят, причем смерть будет экзотичной. У римлян заведено класть связанных пиратов под киль нового судна, спускаемого в первый раз на воду. Верят, что такое судно никогда не будет захвачено пиратами. Заодно смазка хорошая, по мясу и крови киль будет легче скользить.

Мы подождали, когда пираты приблизятся к острову Фано, после чего выскочили из-за мыса. Удивили мы их настолько, что на обеих прекратили грести. Весла зависли, как крылья у планирующих птиц. Похожесть усиливало и то, что оба судна продолжали скользить по голубой воде навстречу нам. Видимо, пираты предположили, что на них нападают все четыре римские военные галеры — остальные вот-вот появятся из-за острова — странным образом оказавшиеся не там, где надо, что подвели сообщники, не сообщившие вовремя об этом. Очнувшись от оцепенения, обе галеры начали было разворачиваться. Поскольку из-за острова больше никто не выплывал, пираты сообразили, что имеют дело всего с одним противником, и передумали удирать. На это я и рассчитывал, отказавшись участвовать в групповом патрулировании. Либурны у пиратов легкие, беспалубные, не обремененные запасами продовольствия и воды, и, к тому же, удирающие всегда гребут быстрее и усерднее, чем догоняющие, поэтому преследовать их бессмысленно. Зато если они сами нападают…

Я стою на баке неподалеку от поднятого «ворона» и командую действиями экипажа. Рядом со мной абордажная группа в доспехах и всеоружии. Они переводят взгляд с пиратских либурн, собравшихся атаковать нас с двух бортов, на меня и обратно. Силы явно не равны, врагов больше, но при этом я спокоен, что передается и подчиненным. Они помнят, как отряды под моим командованием побеждали превосходящего противника, и надеются, что и на этот раз верх будет наш. Иначе судьба наша тоже будет незавидна. Пираты не берут в плен морских пехотинцев, только гребцов и матросов, которых продают в рабство.

— Давай! — командую я расчету катапульты, когда правая пиратская либурна оказывается в зоне поражения.

Гребцы на ней сидят спиной к нам, не видят летящую стрелу и потому не уклоняются от нее. Она прошивает насквозь и человека, и левый борт судна, буквально приколов тело к доскам обшивки. Между телом и бортом оказывается зажатым весло, которое торчит вперед под углом. За него цепляется соседнее — и дальше к носу идет цепная реакция, гребцы сбиваются с ритма. Правая либурна, несмотря на усилия двух рулевых, которые перекладывают рулевые весла направо, резко ворочает влево и теряет ход. Вторая стрела из катапульты попадает в другого гребца левого борта, сидящего ближе к корме. В итоге правая либурна ложится почти на обратный курс.

На левой пиратской либурне не сразу замечают, что напарник временно выбыл из игры, продолжают приближаться к нам, а когда замечают, уже становится поздно. Я командую рулевым, и они направляют нашу либурну на левую пиратскую, которая сушит весла, прикидывая, нападать или смываться? В это время наши стрелы и камни сгоняют с бака их абордажную партию. Стрела, посланная мной, попадает в левый бок зазевавшегося командира пиратов, который управлял с кормовой палубы. Следом прилетает стрела из катапульты пронзает сразу двоих и выкидывает за борт. Это вносит сумятицу во вражеские ряды. Пока пираты выкрикивают противоречивые команды, наша либурна проходит вдоль борта вражеской, ломая форштевнем весла и одновременно останавливает ее и себя.

— «Кошки»! — команду я матросам, которые стоят вдоль нашего левого борта.

Маленькие якоря цепляются за вражеский борт, после чего матросы начинают подтягивать пиратскую либурну к нашему борту. Не все идет гладко — двое падают, убитые вражескими стрелами. Доспехов на матросах нет и следить за врагами некогда, работают Стреляют с бака, где собралась самые, видимо, отважные. Я отправляю в гущу их три стрелы. За это время вражеское судно оказывается на нужной дистанции от нас.

— «Ворон»! — командую я.

Острый тяжелый железный клюв падает, с треском впившись в деревянную палубу на корме. Стоявшие там пираты испуганно отскакивают, а потом выстраиваются полукругом возле его оконечности, готовясь встретить нас. Почти все в кольчугах и железных шлемах. Видимо, местные авторитеты, поднявшиеся на морском разбое.

С саблей наготове и прикрываясь легионерским щитом, я первым пробегаю по трапу «ворона». Кто-то из пиратов пытается столкнуть меня в воду коротким, метра полтора, копьем. Я чувствую толчки и слышу скрежет железного наконечника по железной полосе щита. Первым делом отбиваю саблей копье пирата, стоявшего справа от «ворона» и вторым ударом, коротким и резким, рассекаю ему правую руку ниже короткого рукава кольчуги. С такой раной не повоюешь, поэтому переключаюсь на его соседа, довольно крупного мужика с черной густой бородой и выпученными, словно тужится, глазами, который длинным, с метр, и широким, сантиметров шесть, мечом пытается разрубить меня вдоль. Я смещаюсь вправо, освобождая место идущему за мной центуриону Фесту Икцию, и успеваю подставить щит, в котором меч застревает, после чего колю в верхнюю часть бороды. Клинок пробивает что-то твердое, то ли подбородок, то ли зубы, и влезает сантиметров на семь. Делаю еще шаг вправо и рубящим ударом разваливаю железный шлем беотийского типа и бестолковую голову в нем. Краем глаза вижу слева от себя кого-то из морских пехотинцев, который своим щитом прикрывает меня от атак с той стороны. Скорее всего, это Дейти, который после Африки взял на себя роль моего ангела-хранителя. Делаю шаг вперед, отбиваю копье и почти перерубаю шею, которая, выглядывая из кольчужного ожерелья, кажется, слишком тонкой. Голова в тяжелом шлеме склоняется влево и вперед, повисает на недорубленных мышцах и шкуре. Из обрубка фонтанчиком брызжет кровь. Мертвый пират стоит на ногах до тех пор, пока я не толкаю его щитом, в котором торчит длинный меч, чтобы зайти сбоку на следующего, который отбивается от кого-то из наших. Не успеваю. Пират получает от центуриона, которого я узнаю по красивому, четкому уколу, острием гладиуса в переносицу ниже кромки шлема, закрывает глаза и морщится от боли. После чего отшатывается и падает навзничь. Я оказываюсь сзади двух пиратов, которые ловко отбиваются от морских пехотинцев легкими круглыми щитами из вареной воловьей кожи, натянутой на каркас из ивовых прутьев. Не заморачиваясь правилами честного боя, наношу два коротких косых удара по левым ключицам у шеи, перерубая кольчугу и позвонки.