Переиграть войну! Пенталогия

Пришло осознание, что сегодняшняя переделка – это, по сути, экзамен на «профпригодность» и боевую зрелость. Либо я его сдаю, либо… Либо мне будет уже все равно. Радости подобные мысли мне не доставляли, равно как и необходимость «уработать», как сказал командир, фельдфебеля и ближайшее окружение. Пока что я не понимал, смогу ли я вообще спустить курок, ведь разница все же была существенная: стрелять в бою по мелькающим то тут, то там «целям» или накоротке, в упор – по людям, с которыми еще пару минут назад разговаривал. Я, правда, предполагал, что «старики» эту разницу уже давно для себя нивелировали, но легче мне от этого никак не становилось.

Продолжая терзания в стиле «тварь ли я дрожащая или право имею», я дошагал до своего места в партере – лавки весьма потрепанного вида, и еще более пыльной и грязной, чем наша машина, проехавшая бог знает сколько километров по проселку. Садиться на этот шедевр деревенского мебельного искусства желания не было никакого. Я уж хотел было сказать чтото фельдфебелю про чистоту и порядок, как взгляд мой уперся во второго сопровождающего. Накатило на меня так, что я чуть не бросился на гада! Это был тот самый унтер, который расстреливал наших за забором. Узнал я, конечно, не лицо – темно тогда было, а очень характерное движение рукой. Какоето дерганое, что ли… Именно этим жестом он звал бойца из свежевыкопанной могилы, а сейчас он приглашал меня присесть. Сердце бешено колотилось, но уже не от страха, как до этого, а от ненависти. Тебя, гада, я не то что уработаю – убью голыми руками на хрен! Чтото в голове щелкнуло, и теперь мозг, забыв о рефлексиях и Достоевском, начал усиленно работать совершенно в другом ключе: «Будь вежлив и профессионален, но держи в голове план, как убить всех вокруг». Уже без всяких разговоров я смахнул пыль с лавки и уселся на краю, оставляя немцам место слева от себя. Теперь остается только вытащить пистолет и расстрелять обоих.

Усевшись и взглянув в сторону арены, я заметил высунувшегося изза спин других заключенных человека, делающего какието странные пассы руками. Антон! Он отчаянно пытался мне чтото «сказать», но то ли от волнения, то ли оттого, что его постоянно загораживали спины других пленных, я разобрал лишь: «Я валю того здорового, а ты начинай шуметь». Ощущение близости друга, а также того, что он уже овладел ситуацией, здорово успокаивало. Он видит больше и соображает быстрее меня, значит, я могу действовать, а он легко подхватит и доведет до конца. Как показать ему, что я его увидел и понял (хотя бы частично)? Подмигнуть!

Заорал переводчик, исполнявший роль конферансье, а я все пытался сообразить, что и в каком порядке мне делать. У меня есть пистолет, из которого я ни разу не стрелял. Собирался все, собирался…

Кобура – не привычный мне тактический «Сафариленд», из коего даже полупарализованный дилетант вытащит оружие меньше чем за две секунды, а закрытая форменная. Хорошо еще, что пользоваться всеми приспособлениями немецкой униформы и амуниции меня экспрессметодом научил знатный реконструктор Люк. В общем, быстрое выхватывание в стиле ганфайтеров Дикого Запада или современных спецназовцев не катило. Зная это, я еще в машине дослал патрон в патронник и снял пистолет с предохранителя, а входя на территорию лагеря, незаметно расстегнул кобуру. Конечно, это – нарушение техники безопасности, но это должно сэкономить так необходимые мне мгновения.

Итак, сначала унтер, затем фельдфебель, сзади, слава богу, никого – по башке мне резко не дадут. Солдаты вокруг импровизированной арены довольно расслаблены, на меня не смотрят. Подозреваю, боятся смотреть на офицера СС. «Хаха! – усмехнулся я себе. – Теперь мне точно не отвертеться от нацистского происхождения моего позывного, только нарукавной ленты правильной не хватает». Пулеметчики на вышках – цель Люка и командира, караулка за Бродягой, а вот с солдатами возле арены предстоит иметь дело мне. Но без посторонней помощи мне с ними никак не справиться. Значит, попробуем натравить на них толпу, главное, чтобы меня заодно с ними не прихлопнули!

Пока я решал, кого первого и как, передо мной происходила игра в любимом стиле Арта: «Чем больше шкаф, тем громче падает». Все внимание «почтенной публики» было сосредоточено на схватке, на меня никто не смотрел. Зато я заметил, как исчез за караулкой Бродяга, а Фермер «задавил» пулеметчика на крыльце. Я уже осторожно приподнял клапан кобуры и начал потихоньку вытаскивать пистолет. И тут Тоха бросил играть в кошкимышки и поймал верзилу на противоходе. Пора! Резким движением выдергиваю пистолет и… Фельдфебель крайне неудачно вскочил со скамьи, заслонив унтера! Стреляю изпод левой руки ему в бок. «Вальтер» подбросило отдачей, чувствительно ударив меня по руке. «Черт, Клинт Иствуд недоделанный!» – обзываю сам себя и перевожу ствол на унтера. «А вот тебе, гад!» – я так и не понял, выкрикнул я это вслух или просто подумал, но глаза у немца стали квадратными. Закусив губу, я прострелил ему сначала правое, а затем – левое плечо. На все про все ушло секунд пять, а может, и того меньше. Или это время затормозило и тянется, как резиновая лента. Внезапно появился иррациональный страх, что пулеметы с вышек сейчас сметут толпу и меня вместе с ней, но пулеметы молчат – Люк отработал на все сто, как всегда. Солдаты, охраняющие арену, поворачиваются в мою сторону, и я, присев, стреляю в ближайшего, крича, как резаный: «Ребята! Бей гадов!»

Пленные удивленно смотрят на меня, а затем, поняв, что вот он – шанс, кидаются на немцев, затаптывая мертвого унтера и раненого фельдфебеля, увлекая меня за собой. Слышатся редкие выстрелы. Вот промелькнул Фермер, короткой очередью из ППД снесший последнего охранника с вышки… Крики немецкие, мат русский. И я ору истошно, срывая горло:

– Антооооон! Антооон!!!

Вдруг чьято рука хватает меня за плечо и выдергивает меня из этой круговерти. Антон. Живой. И я. Тоже почемуто живой.

– Что стоишь, как блондинка на футбольном матче? – спрашивает Тоха, улыбаясь и поигрывая невесть откуда взявшимся у него «парабеллумом». – Ты как, в норме? Тогда пошли – работы еще вагон.

А у меня слов уже нет. Кончились все.

* * *

Из толпы нарисовался командир. Хлопнув Тотена по плечу еще раз, я строевым шагом пошел навстречу Саше. Остановившись в метре, встал по стойке «смирно» и уже было собрался рапортовать, когда он шагнул навстречу, сграбастал меня и принялся тискать, приговаривая:

– Вот ведь гадский папа, а! Вы только посмотрите на этого везучего говнюка!

– Я тоже очень рад вас видеть… – пробормотал я в ответ, лелея надежду, что Саня ничего мне не поломает.

Подошел немного растрепанный и непривычно выбритый Бродяга:

– Живой! Ну и то – хлеб! Ганса ты четко уделал, молодец! – и уже Фермеру: – Ну что, рвем когти?

– Нет, мля, загорать будем.

– Командир, нельзя людей просто так бросить! – горячо возразил я.

– Поговори мне! Ишь, Мать Тереза какая у нас выискалась…

– Саш, у меня есть идея… – не сдавался я.

– За минуту уложишься?

– Мужики, – начал я вполголоса, – если мы их сейчас оставим, то через пару дней половину переловят и на наш след упадут, а так, мы их колонной отконвоируем куданибудь подальше. А человек двадцать, самых надежных, при себе оставим… – я почти тараторил, стараясь уложиться в отведенное время.

– На хрена нам балласт? – перебил меня Фермер.

– Смотри, если мы закосим под эсэсманов, сопровождающих пленных, то можем прямо на шоссе поработать… Типа ремонт дороги или еще что…

Саша задумался, почесал нос…

– Резон есть. Сможешь, это стадо за пятнадцать минут сорганизовать – будет потвоему. Нет – сам понимаешь…

– Разрешите выполнять, тащ майор?!

– Выполняй, – голос командира смягчился. – На, автомат свой забери…

– Михаил! Семен! – заорал я, что было мочи. – Ко мне давайте!

К этому времени толпа немного успокоилась, да и само освобождение произошло настолько быстро, что осознать случившееся успели немногие. Вдобавок немецкая форма моих боевых товарищей заставляла многих считать случившееся какойто внутренней разборкой, а не налетом партизаносвободителей.