Перелом
Шрифт:
– Важно, что не лежачая. Для такого перелома совсем неплохо восстанавливаешься.
– А откуда ты знаешь, какой у меня перелом?
Смутился:
– Я тут говорил с твоим, как его, Михаилом Михайловичем. "Автором сустава". Смотрел твой последний рентген. В общем, там все в порядке. Ты не беспокойся...
Ох, эта врачебная бодрость!
– Говори прямо, что-нибудь не так?
– Нет, мама, все нормально. До чего же ты стала мнительна, прямо как больная.
– А я и есть больная.
– Я думал, что ты прежде всего врач.
– Зря думал. Ну, ладно, рассказывай, как там
– Нормально.
– Любимое словцо сегодняшней молодежи: о чем ни спросишь, все у них "нормально".
– С хозяйством справляетесь?
– Справляемся. К нам твоя знакомая, Люсей зовут, помогать приходит. Помнишь ее? Люся Шилова, твоя пациентка.
Вспомнила. Была такая в прошлой жизни, давным-давно. Красивая, с темной косой, полувырванной пьяным мужем...
– Вы ей хоть платите, Люсе?
– Что ты! Не берет ни копейки. Говорит, жизнью тебе обязана.
– Не берет так не берет. Еще что нового? Как Валюн?
Митя покраснел:
– Мамочка, я долго думал, говорить тебе или нет, но все-таки решил скажу.
– Что такое? Заболел? Из школы выгнали?
– Хуже: женился.
Прямо обмерла:
– Женился? На ком же?
– На своей однокласснице, Наташе Спириной, помнишь такую? Бывала у нас.
– Не помню. Как же их зарегистрировали, если ему восемнадцати нет?
– Обошлись без регистрации. Живут, говоря пышно, во грехе.
– И где же это они живут?
– Разумеется, у нас. Наташины родители резко против. Валька им не нравится. И странно было бы, если б нравился. Я бы такого зятя на порог не пустил. Они люди трудовые, степенные, отец - рабочий, жестянщик высокой квалификации, мать - пенсионерка. Хотели в школу жаловаться, раздумали. Огласки побоялись.
– Какая она из себя, эта Наташа? Что-то не припомню.
– А никакая. Цвета пыли. Да там почти что и нет Наташи. Маленькая, дохленькая, а характер - дай боже!
– Вы с ней ссоритесь?
– Стараюсь не замечать.
– А на какие средства, прости за бестактность, они живут?
– На наши. Значит, на твои: моя стипендия - капля в море. Наташкин отец и слышать не хочет, чтобы им помогать. Сам, говорит, женился - сам содержи жену и себя. Вполне резонно.
– Где же вы все разместились?
– Молодые - в твоей комнате, я - в угловой, с балконом.
– Загадили они, верно, мою комнату?
– Не без того.
И тут, неожиданно для себя, я заплакала. Почему-то до слез стало жалко именно мою комнату - просторную, чистую, с высоким потолком. С видом на громоздящийся город, на изогнутые цветки фонарей...
– Мама, не плачь, а то буду жалеть, что тебе сказал. Думал - как лучше, а вышло хуже. Валька обещал сам тебе написать.
Вытерла слезы:
– Прости. Разболтались нервы. Лежишь тут, лежишь... Врачи насчет выписки пока отмалчиваются. Тебе сказали хоть примерно, когда меня выпишут?
– Месяца через полтора-два. Что-нибудь в мае.
– Боже мой! Я, кажется, уже не могу лежать. А главное, в чем смысл? Лечения все равно никакого. Одна гимнастика да процедуры. Так бы я и дома могла лечиться. Ты поговори с ними, Митюша. Пусть они меня выпишут под твою ответственность...
Что-то не совсем понятное в Митином выражении лица:
– Михаил Михайлович
тебя пока не отпускает. Рентген контрольный, то да се...– Говори прямо: не прижился сустав?
– Пока неясно. Возможно, еще приживется. А если нет...
– Еще одна операция?
– Не исключено, - осторожно ответил Митя.
– Коновалы они, коновалы!
– не своим голосом крикнула я.
Сидевшие в холле обернулись, явно шокированные.
– Ну вот этого я от тебя, мама, не ожидал. Ты, кажется, человек разумный. Врачи сделали что могли. И продолжают делать. Сложный перелом. Пришлось сместить взаимное расположение бедра и таза. Я тебе нарисую, ты сама увидишь, какая там у тебя картина...
Вынул записную книжку, стал что-то набрасывать. Я н-е глядела. Врач во мне вымер. Я только спрашивала:
– Что же, я теперь никогда не буду ходить как человек? По-настоящему?
– Отчего не будешь? Специалисты здесь первоклассные. Тот же Михаил Михайлович - мировое имя...
А мне было не до мировых имен. Мне бы скромные, свои ноги, не мировые, но ходячие! И Митя, сын, вдруг увиделся чужим: он по ту сторону преграды, я - по эту...
"Тысячу", - вдруг вспомнились слова соседки Ольги Матвеевны. "А вдруг и впрямь дело в тысяче?" - на миг Подумалось, но только на миг. Устыдилась, прокляла себя за эту позорную - да, позорную!
– мысль. Опомнилась и:
– Ничего не поделаешь. Придется оставаться, пока "мировое имя" меня не выпишет. А ты надолго ли приехал?
– Да я, собственно, на один день. Повидаться с тобой, поговорить с врачами... Завтра - обратно.
– Ну ладно. Со мной ты повидался, с врачами поговорил, радостную весть о женитьбе брата привез. Пожалуй, тебе лучше всего будет сейчас уйти. Мне надо побыть одной. Понимаешь?..
Несколько дней жадно ждала письма от Валюна. Его не было. Оно так и не пришло.
23
Вместо обещанного мая выписку отложили до июня. Знойный, душный июнь. Цветение лип. Брожение на горизонте черно-лиловых туч. Тяжко. А ведь как раньше любила лето!
Повторная операция прошла, как меня уверили, удачно. Смущало меня одно: еще под наркозом сквозь туман я как будто слышала разговор двух врачей. "Ну, как, ты видел?" - спрашивал один. "Конечно", - отвечал другой. "И впечатление?" - "Прелестно".
– "Что значит прелестно?" - "То и значит. Разлезется к чертовой матери".
Наверно, почудилось. Слишком уж нелеп разговор.
Напутствовал меня перед выпиской сам Михаил Михайлович:
– Вы, коллега, человек разумный и уравновешенный. Надо надеяться на лучшее. Танцевать твист вы, пожалуй, не будете, а нормально ходить почему бы и нет? Другие после таких переломов остаются на всю жизнь лежачими, мы сделали вас ходячей. Разве это не завоевание?
– Я вам очень благодарна. Спасибо.
– Вот ваш рентгеновский снимок, передадите доктору Чагину. В добрый час!
Серия прощаний. Рубли, рубли, шоколадки. Нянечкам, сестрам. "Ну что вы, не надо".
– "Да уж возьмите, пожалуйста". В последнюю очередь - с врачами. Марта Владимировна удостоила меня улыбки, сказала: "Очень приятно было иметь в отделении такую дисциплинированную больную".
– "Спасибо". Наконец, Ростислав. Он был серьезен, не улыбался. Черный-черный, матовый взгляд.