Перемещенный

— Уйдет! Уйдет ведь! — с каждым мгновением волнение старосты становилось все сильнее.

Взрыв, раздавшийся тотчас же после его слов, заставил вздрогнуть даже повидавших всякое на своем веку воинов. Степан тоже не стал исключением из общего правила, хотя и знал, знал наверняка, что дело закончится именно этим. К счастью, на тот момент, когда прогремел взрыв, дирижабль уже находился чуть правее. Куски обшивки, корпуса, фрагменты тел экипажа вперемешку со всякой всячиной осыпались просто наземь, никого при этом не задев и не покалечив.

Глядя на ошалевшего от такого зрелища Клекрия, Степан не мог не улыбнуться. Переглянулся с Улушей — та прыснула в кулак, а затем, когда староста резво обернулся на подозрительный звук, приняла вид настолько отвлеченно-невинный, что Степан не выдержал и заржал во весь голос словно молодой жеребец, причем смех его был так заразителен, что поневоле передавался окружающим наподобие самой что ни на есть прогрессирующей инфекции. Прошла какая-то жалкая пара мгновений, и вскоре уже все бесчисленное воинство сиртей буквально покатывалось со смеху. Кто-то держался за бока, кто-то истерически всхлипывал, кто-то, отсмеявшись, набирал полную грудь воздуха и замолкал на какое-то время лишь для того, чтобы потом вновь разразиться взрывами неудержимого, бесноватого хохота. Смеялись все, включая самого старосту Клекрия. Почему смеялись? Над чем смеялись? Похоже, данные вопросы присутствующих волновали мало. Нервное напряжение схлынуло. Даже когда войско вновь двинулось вперед, кое-где все еще слышались отдельные смешки. Степан, глядя сейчас на своих боевых товарищей, не без удовольствия отметил тот факт, что панический, животный страх сиртей перед Огненными Птицами, как они называли дирижабли, исчез безвозвратно, взамен посеяв в их сердцах первые ростки надежды.

— Ладно, пойду я, пожалуй.

— Бог в помощь.

Староста махнул напоследок Степану и заторопился к своим, расталкивая широченными плечами плотные шеренги бредущих воинов.

Чуть погодя, их почтила своим присутствием Варвара. Судя по слегка виноватому и вместе с тем счастливому выражению лица, была она не иначе как у самого старосты Сергия.

— Ну и как прошло ваше сердечное свидание, разлюбезная Варвара?

— Какое такое свидание? — она попробовала было отнекиваться, но Степан был непреклонен.

— Со старостой Сергием, естественно. Этим величайшим деятелем современности.

— Ой, да иди ты! — по всему было видно, что она не поняла из его заковыристого изречения ни слова, уловив своим тонким чутьем лишь саму интонацию сказанного.

— Ну Варвара!

Взглянув в умоляющие глаза подруги травница наконец смилостивилась:

— Да не было ничего. Ругались как всегда. Я его как водится сморчком старым окрестила да халдеем носатым, он меня — кобылицей дикой, к руке хозяйской не приученной. На том и распрощались.

— И все?

— Ну, почти, — судя по тому, как круглое лицо ее залилось ярким румянцем, «почти» было слишком слабо сказано.

— Да ты что!

— Тьфу ты! — чертыхаясь, Степан ускорил шаг, удаляясь от воркующих подружек все дальше.

Нет, он конечно был рад за Варвару. Очень рад. Точнее — рад за них обоих. И Варвара, и Сергий были ему глубоко симпатичны и вполне заслуживали свою толику счастья. Но вот что касается выслушивания мельчайших подробностей их интимной жизни — на такое он не подписывался. Пускай лучше Улуша сама все узнает, коль уж ей так интересно. Любопытной Варваре, как говорится, нос оторвали. А в данном случае — любопытной Улуше. Эту старинную русскую пословицу стоит немедленно перефразировать, подстраивая ее под реалии данного мира.

Размышляя таким вот немудреным образом, Степан сам не заметил, как оказался на переднем крае. Теперь перед ним вместо надоевших спин воинов расстилалась бескрайняя степь — незыблемая, как сама вечность. Пройдут они сейчас по ней, потопчут тысячами ног ее дивные травы, названий многих из которых он так и не смог запомнить, сколько ни билась над его просвещением Варвара. Как и где суждено будет закончиться их пути? Об этом, пожалуй, знает разве что сам Володарь, но старый хитрован врядли соизволит поделиться с ним своим сакральным знанием. А существует ли он вообще, общий путь? Может ли быть такое, что он у каждого свой? Скольких воинов уже приняла в свое лоно эта овеянная всеми ветрами степь и скольких еще она готова принять?

Когда озвучена была наконец долгожданная команда «привал», Степан поспешил к своим, уверенный на все сто процентов, что Улуша с Варварой уже успели обсудить все женские дела. К счастью, он не ошибся: девушки действительно прекратили перемывать косточки старосте Сергию и сейчас о чем-то оживленно спорили. Тема их разговора почему-то ускользала от его внимания. То ли причиной этому была хроническая усталость, то ли тема сама по себе не представляла никакого интереса для мужских ушей — вдумываться во все это Степан не стал. Попросту опустился наземь, сдернул со спины надоевший щит. Заворочался, устраиваясь поудобнее. Прошло совсем немного времени и он уже спал, безмятежно посапывая во сне да причмокивая губами словно ребенок, которого только что оторвали от материнской груди.

Разговор двух девушек внезапно оборвался на полуслове.

— А у вас-то с ним как? — Варвара поймала короткий взгляд подруги, устремленный на спящего Степана, и сердце ее сжалось от жалости.

— Никак, — Улуша резко отвернулась, скрывая непрошенные слезы. — Грустно мне. Лик его пред очами днями и ночами зрится. Тяжко так, что костлявая нынче аки во спасение. Всенощно Животворящего молю о ней.

— Да ты что! Совсем рехнулась девка? А ну сопли свои утри немедля! Виданное ли дело — из-за мужика так сердце рвать? — голос Варвары был резок и строг, глаза оставались сухими, хотя видит Володарь, как ей хотелось взвыть и рыдать сейчас на пару с подругой, по-бабьи вздергивая могучими мясистыми плечами. — Знаю, что люб он тебе, давно знаю. Но не дело же из-за этого руки на себя накладывать, так ведь? Время пройдет и как знать, как все повернется. Да и Володарю ты верой и правдой давно служишь, так почему не уверена, что и он тебе подсобить не побрезгует?

— Как? — Улуша резко повернулась. В голосе ее впервые прозвучали нотки заинтересованности.

— Как-как! Не знаю как! Женка его может преставиться, по которой сохнет он словно сохатый за соляным сланцем. Или сам разлюбит. До тебя-то он тоже интерес имеет.

— Животворящий-то здесь причем?

— А ты попроси, попроси, язык не отвалится.

— Ох и дура же ты у меня, Варвара! — Улуша только сейчас сообразила, что же на самом деле имела в виду травница. Даже рыдать перестала. То ли от злости, то ли от удивления.

— Ну и пусть я дура. Зато ты счастливая будешь!

— А ну цыть! Цыть немедля! Прекращай глупости всякие городить! И вообще: моли Володаря, чтобы Сероглазый никоим образом не прознал про то, что ты мне тут насоветовала.

Вычитывала Улуша свою собеседницу весьма строго, хотя на самом деле не испытывала по отношению к ней и толики злости. Потому как знала, знала наверняка: любила травница просто ее безмерно. А то, что совет такой дурной у нее язык повернулся дать — так это не со зла, а скорее от отчаяния.

— Я никогда, ни за что этого не сделаю.

— Я знаю.

Так они и уснули в обнимку возле мирно посапывающего Степана, ни сном ни духом не ведающего о том, что же сейчас на самом деле происходило, и во что при определенных обстоятельствах мог вылиться его крайне необдуманный поступок — подарок ножного браслета, этой казалось бы совершенно невинной безделушки, не единожды спасшей его жизнь юной сирте.

— Гайда! Гайда!

Прошло уже четыре дня, а они все еще продолжали шагать по степи, так и не встретив на своем пути никого: ни друзей, ни врагов. Степан рефлекторно передвигал ноги, силясь при этом, во что бы то ни стало, избавиться от дремоты. Мотал головой из стороны в сторону, до красноты тер глаза. Мечтал он сейчас только об одном: о чашечке горячего кофе, этого божественного дымящегося напитка, способного вернуть к жизни его истерзанное бесконечными переходами тело. Нескольких быстрых взглядов по сторонам оказалось достаточно для того, чтобы понять: из всего многотысячного войска от неудобств и походных неурядиц страдает только он. Сирти, прирожденные степняки, все как один чувствовали себя вполне комфортно. Даже самые дряхлые старцы — и те бодро перебирали ногами и выглядели сейчас гораздо свежее самого Степана. Вот она, дань годам, проведенным в «тепличной» цивилизации родного мира.