Перемещенный
Шрифт:
— Красивая, — мельком отмечает про себя Степан.
Идеальная, без изъянов, фигура, правильные черты лица, длинные черные ресницы, теплые карие глаза, один лишь взгляд которых в состоянии растопить даже застывшую в вечной мерзлоте гигантскую ледяную глыбу.
Мужчина лежит поворотившись к Степану спиной, лицо его он отсюда видеть не в состоянии. Отмечает лишь малый рост и чрезмерную, болезненную худобу. Что она нашла в этом хлюпике?
Словно патока медленно, тягуче текут минуты, а картина все еще остается прежней. Не без труда оторвав взгляд от ног женщины, Степан мучительно начинает искать выход из создавшегося положения. Наконец принимает решение дать женщине докурить. Это единственное, пожалуй, что он может сейчас для нее сделать.
Все.
Мужчина на происходящее почему-то никак не реагирует, так и продолжает лежать в той же позе, подставив под голову холеную женственную ладонь с массивным золотым перстнем на безымянном пальце. Дернулся он лишь тогда, когда прямо перед его лицом Степан мягко опустил на землю обмякшее тело женщины и ее мертвые глаза оказались на уровне его глаз.
— Лежи как лежал, — его спокойный, лишенный всяких эмоций голос возымел желаемое действие: оберст не сдвинулся с места, лишь плечи его подрагивали как будто от холода, хотя на улице стояла сейчас несусветная жара.
Не протестовал он и тогда, когда Степан связал ему сзади руки. Перевернув своего пленника на спину, он получил наконец возможность лицезреть его лицо: прическа с широким пробором А-ля Адольф Гитлер, слащавые черты уверенного в своей неотразимости мачо. Не урод, в общем, но и далеко не эталон мужской красоты. Особенно сейчас, когда физиономия его перекошена животным страхом, смешанным с глубокой, неподдельной скорбью. Неужто действительно любил он эту пассию свою? Любил на свой лад: странной, извращенной любовью. Любил — и даже пальцем не пошевелил для того, чтобы жестоко наказать убийцу своей возлюбленной.
От этих мыслей кровь закипела в жилах Степана, и он саданул худосочного оберста с такой силой в грудину, что тот буквально зашелся в приступе «сердечного» кашля. Еще один размашистый удар пришелся задохлику в челюсть, там внутри явственно что-то хрустнуло. Затем ударил еще, еще и еще раз, постепенно входя во вкус.
Сам не зная, зачем он это делает, Степан молотил своего беззащитного пленника до тех пор, пока тот, не выплюнув последние остатки зубов, наконец не потерял сознание. Тогда Степан затащил в ближайшие кусты все еще теплое тело женщины, зачем-то одернул на ней юбку, застегнул негнущимися пальцами блузку на все пуговицы. Туда же, в кусты, отправился и ее китель. Ну вот, кажется, все. Место преступления тщательно зачищено, о недавних событиях напоминает разве что смятая трава.
Он бросил взгляд на лежащего чуть в стороне оберста и мысленно чертыхнулся: крови с того натекло как с кабана. Ругаясь на чем свет стоит, Степан отодвинул его в сторону, кое-как замаскировал кровавую лужу копнами свежесорванной травы. Огляделся, до упора напрягая слух. Вроде все тихо. Похоже, маты его и звуки борьбы не привлекли ничьего внимания. Забросил на плечо окровавленное тело оберста, даже не потрудившись вытащить пистолет у него из кобуры, медленно, шатаясь, побрел к своим. Сейчас его одолевала слабость, из головы не выходил образ убитой женщины.
Степана уже давно ждали. Клекрий, издали заприметив его добычу, буквально лоснился от удовольствия. Словно кот, в масленицу сожравший безвозбранно кадушку сметаны. Тем не менее, когда Степан приблизился, нацепил на себя недовольную мину.
— Ну что опять не так? Почему нос повесил?
— Негоже аки лосяра сквозь дебри ломиться. А ежели почует кто? Али мозги свои последние на ветках оставил?
Препираться со старостой не было ни сил, ни желания. Хотелось одного: чтобы его оставили наконец на какое-то время в покое. А потому молча перебросил свою ношу на плечо самого рослого воропника, да пристроился замыкающим в их цепочке. О том, что
на самом деле случилось в лесу, Степан решил помалкивать. Не рассказывать никому, включая Варвару с Улушей. Пусть это будет его маленькая тайна. ЕГО ЛИЧНАЯ.Оберста пытали, как говорится, всем миром. К делу подошли творчески, с огоньком. Сирти вообще народ весьма одаренный в этом плане. У плененного, как оказалось, челюсть была сломана в двух местах, все передние зубы выбиты и эти досадные мелочи, признаться, значительно мешали ведению продуктивного диалога. Какое-то время тот, будучи воздетым на дыбе, лишь мычал, пуская из уголков рта ручейки смешанной с кровью слюны, однако когда под ногами его весело затрещал, разгораясь, небольшой костерок, оберст стал на редкость приятным собеседником. Рассказал все, что надо и не надо.
Итак, что же узнал от плененного оберста Степан? На их пути, оказывается, стояла полностью укомплектованная, «свежая» пехотная дивизия, носящая гордое имя «Фельдхернхалле» и имеющая порядковый номер двести восемнадцать. Входили в дивизию три стрелковых полка общей численностью в двенадцать тысяч шестьдесят семь человек включая штаб, медслужбу, тыловую службу, службу снабжения, разведбатальон. Каждый стрелковый полк имел в своем распоряжении батарею 120 миллиметровых минометов. Совсем неплохо, если разобраться. Любознательного Степана интересовала каждая мелочь. В особенности — сама структура дивизии, начиная от самого малого — взвода и заканчивая стрелковым полком.
Численность взвода стрелковой дивизии Империи, исходя из путаных пояснений пленного, составляет сорок девять человек. Из них один офицер, шесть унтер-офицеров, сорок два солдата. Основа взвода — четыре стрелковых отделения по десять человек в каждом. Из снаряжения в распоряжении каждого взвода имеется один фургон, двенадцать пистолетов системы «Вальтер», пять автоматов, тридцать три винтовки, четыре ручных пулемета, один пятидесятимиллиметровый миномет. Три таких вот стандартных взвода и составляют роту. Вдобавок к ним в каждой роте существует так же группа управления, отдел подвоза продовольствия, тыловое конное вещевое отделение. То, чем занимается каждый из вышеперечисленных отделов, Степан выпрашивать не стал — здесь и так все ясно исходя из названий.
Заметив, что язык оберста заплетается и он потихоньку начинает терять связь с реальностью, приказал затушить костер, а обожженные ноги его окатить холодной водой, давая тем самым бедняге хотя бы временное облегчение.
— Что еще вы хотите узнать? — голос у оберста ломается, глаза подобострастно всматриваются в лицо своего мучителя.
Странное дело: за эти маленькие поблажки он сейчас благодарен Степану настолько, что готов даже выложить как на духу всю подноготную собственной прабабушки. А ведь если разобраться, то именно он, этот стоящий перед ним верзила с потухшими глазами, и есть виновник всех его злоключений. Но оберст этого не понимает, оберсту в этот переломный момент в его жизни нужно сейчас только одно: лишь небольшую толику сострадания. Временами так бывает. Наперекор всякой логике между палачом и жертвой возникает вдруг крепкая эмоциональная связь, разрушить которую в состоянии разве что сама смерть. Похожие отношения зачастую можно наблюдать между попом, истинным служителем церкви, и пришедшим исповедаться в нее прихожанином.
— Сколько стрелковых рот в общем насчитывает ваша дивизия? Каково суммарное количество вооружения и сопутствующих ей транспортных средств?
— Двадцать семь. Винтовок одиннадцать тысяч пятьсот единиц. Станковых пулеметов — сто сорок два. Ручных — четыреста тридцать четыре. Пятьсот шестьдесят семь автоматов, пятьдесят четыре пятидесятимиллиметровых миномета, сто шестьдесят один стодвадцатимиллиметровый миномет. Три тысячи двести сорок транспортных фургонов. Сколько пистолетов — не помню, но могу точно подсчитать их количество. Для этого мне понадобится ручка и бумага. Весь старший и младший офицерский состав вооружен ими в дополнение к автоматам. Минометные расчеты так же имеют на своем вооружении пистолеты.