Перемещенный

Сунул золотую монету в карман, знаками показал Улуше с Варварой, что мол ходики он отсюда сделает, причем прямо сейчас. Для надежности еще и повторил вслух:

— Ходики, ходики! — чтобы, значит, поняли его как полагается.

Улуша запротестовала было, руками даже замахала, но Варвара быстро поставила подругу на место. Нечего птенцу в гнезде сидеть, пора и на мир глянуть, раз уж потребность таковая имеется. Стал на костыли, рубаху расправил. Откинул полог шатра и крепко зажмурился. На дворе день-деньской, солнце палит немилосердно. И эта жара… В шатре она отчего-то чувствовалась меньше. С какой стати — непонятно. Из шкур шатер. Может, пропитывают их чем-то? Как знать. Когда глаза привыкли к свету, не спеша побрел по натоптанной тропке, что змеилась, обминая шатры да зловонные мусорные кучи, которых попадалось на его пути более чем достаточно. Отсюда сделал неизбежный вывод: поселение уже достаточно старое, а значит, наверняка, в скором времени племя вынуждено будет перекочевать на новое место. Туда, где пастбища нетронуты, а местность не загажена продуктами жизнедеятельности самого нечистоплотного из всех хищников — человека.

На неторопливо бредущего Степана обращали внимание все, без исключения. Смотрели кто хмуро, кто с любопытством. Впрочем, такая популярность была вполне ожидаема. Шутка ли? Чужак, настоящий. Из плоти и крови. Ходит по их земле со вполне безмятежным видом. Словно бы так и надо, словно так всегда было. Руки самых горячих тянулись к оружию и застывали, как будто парализованные, под его безразличным взглядом. Нельзя. Этого калечного демона нельзя убить невозбранно, ибо под защитой он самого Животворящего. Над ним распростерта Его незримая длань.

Всего этого Степан не знал. Не знал, но зато чувствовал каждым атомом своего тела, что, не будь он сейчас на костылях, не будь он калекой, и сиртей не остановило бы ничто. Расправа непременно последовала бы, не могла не последовать. Еще можно как-то выдержать присутствие чужака, не представляющего реальной угрозы, но когда твою землю попирают ноги здорового, вполне боеспособного врага, нет такой силы, которая в состоянии предотвратить твой праведный гнев. Так может, стоит возблагодарить судьбу за то, что она выкинула с ним такой финт? Нет, не дождется. При случае, он обязательно вспомнит ей это и судьба обязана будет расплатиться по счетам сполна. А счета немалые между прочим. Лицо Степана никоим образом не выдавало обуревавших его чувств. Наоборот: с каждым новым полным ненависти взглядом оно становилось все более и более отрешенным, холодным.

Рынок оказался совсем неподалеку. Как и ожидалось — на площади, как раз напротив шатра старейшин. Чего там только не было! Степан даже духом воспрял, а настроение, со скрипом сдвинувшись с нулевой отметки, подскочило по самое некуда. Добрую половину рынка занимали продукты. Начиная от мяса всех сортов, рыбы и заканчивая таким обилием экзотических фруктов и овощей, которых ему сроду не приходилось видеть ни в одном супермаркете.

Чья-то ладонь коснулась его плеча. Степан дернулся от неожиданности и повернулся назад с той резвостью, на которую был только способен в своем теперешнем положении. Улуша. Стоит, улыбается чуть виновато. В глазах ожидание: прогонит или нет? Он прекрасно понимал ее. Беспокоится сиртя, переживает за своего подопечного. Что ж, может оно и к лучшему. Поводырь ему сейчас ой как нужен. Да и веселее вместе, как бы то ни было. Сочащиеся неприкрытой ненавистью взгляды окружающих, как себя не настраивал, тем не менее с каждой минутой, проведенной вне стен гостеприимного шатра травницы, напрягали все больше и больше. Потому и улыбнулся в ответ, галантный полупоклон изобразил даже, и повел свою спутницу между рядами. Шел медленно, стараясь ничего не упустить. То и дело останавливался возле той или иной вещи, и тогда Улуша начинала весело щебетать, поясняя на своем певучем языке ее предназначение. Всерьез удивляло Степана обилие разнообразной пищи. Как же так? Фридрих Подольский, куратор его группы, утверждал в свое время весьма однозначно: в пищу сирти употребляют лишь мясо своих одомашненных клещей и больше ничего. Совсем ничего, поскольку мясо это содержит все необходимые для нормального функционирования их организмов питательные вещества. Что это, как не имперская пропаганда? И зачем?

Все посторонние мысли выветрились из головы Степана, когда он увидел высокую пирамиду, выложенную из самых, что ни на есть, настоящих яблок. Небольшие, с зеленой кожурой, выглядели они не то чтобы аппетитно, скорее просто сработал стереотип и желание купить за свои кровно заработанные что-либо, что хотя бы отчасти напоминало о доме. Торговала ими бойкая бабенка с засаленной русой косой, сплетенной так туго, что, казалось, вернуть волосам первоначальное, природное положение будет теперь не в состоянии ни один гребень. Выбрал с десяток яблок, знаками показал, что был бы не прочь упаковать свое приобретение в любую приемлемую тару и после небольшой заминки получил плетеную корзину. Заплатил парой четвертушек (этого оказалось вполне достаточно) и, донельзя довольный своей первой удачно провернутой в мире сиртей сделкой, гордо прошествовал дальше. Улуша, воочию увидев, что Степан чувствует себя в условиях рыночной экономики как рыба в воде, умчалась куда-то со встреченной ею только что подругой — косоглазой до безобразия, но довольно миловидной девчушкой лет этак двадцати — двадцати двух. Степан же, пройдя буквально несколько шагов, остановился у прилавка с местной бижутерией, причем остановка эта была скорее вынужденной, нежели необходимой. Корзина, с виду такая практичная, на поверку оказалась не ахти какой удобной тарой в его положении. Передвигаться на костылях, да еще при этом держа корзину за ребристую ручку толщиною в два пальца, ежеминутно рискуя вывалить на пол все ее содержимое при любом неловком движении — удовольствие далеко не из разряда приятных. Пакет или авоська в данном случае были бы гораздо более уместны. Вытер пот со лба, критическим взглядом окинул поделки, аккуратно разложенные на выцветшей потяганной тряпке неопределенной расцветки. Ожерелья из разноцветных камней, частично обработанных, частично просто подобранных по размеру. Все сделано крайне топорно, словно руками умственно отсталого либо ребенка. Ручные браслеты — деревянные, вскрытые каким-то подобием лака. С незатейливой резьбой, а то и вовсе гладкие. Повертел в руках одно из ожерелий, втайне надеясь, что может хотя бы камни на нем окажутся драгоценными. Ничего подобного. Таких вот гладких окатышей на берегу любой речки хоть пруд пруди. Галька — она галька и есть, и заставлять своих женщин носить на себе такое убожество, в его понимании, являлось самым, что ни на есть, настоящим преступлением.

Тем не менее, среди всей этой шушвали было и еще кое-что. Браслет. Ножной. Серебряный. Гравировка на нем выполнена рукой настоящего мастера. Работа настолько филигранная, что сразу же напрашивается вывод о принадлежности данного произведения искусства к иной, более развитой в технологическом смысле цивилизации. Браслет был очень стар. Насколько — так с лету и не определишь. Для этого необходимо быть экспертом и иметь в своем распоряжении соответствующее оборудование. Шикарная вещь. Степан, как завороженный, вертел его в руках, то силясь прочитать надпись на неизвестном языке, что змеилась вслед за прихотливым узором, то нажимал пальцем на основании хитроумной застежки и тогда браслет раскрывался с тихим щелчком. Выпускать вещицу из своих рук ну никак не хотелось.

— Сколько? — спросил он наконец продавца, тщетно силясь убрать из своего голоса нотки крайней заинтересованности.

Его, как ни странно, поняли, ответив, правда, нечто невразумительное на своем языке. Тогда Степан извлек из кармана все, что в нем было и, не чинясь, высыпал на тряпицу прямо поверх валяющихся на ней безделушек. Браслет при этом из рук он так и не выпустил и сейчас цепким взглядом следил за старой каргой, которая пересчитывала его состояние. Та то и дело сбивалась, начинала считать вновь, шамкая и шевеля высохшими бесцветными губами, ввалившимися в глубокий провал щербатого безобразного рта. Наконец она удовлетворенно кивнула и даже вернула Степана сдачу — шесть четвертушек. Вот и все, что осталось от его наверняка немалого по местным меркам утреннего заработка. Тем не менее, он был доволен. Очень доволен. Степан уже знал кому достанется этот браслет и достанется вполне заслуженно. Достанется он той, которая спасала его от неминуемой смерти не единожды, и неизвестно сколько еще раз ей суждено будет это сделать. Он отошел от прилавка, не позабыв прихватить свою корзину с яблоками. Браслет в нее он положить не рискнул, а просто сунул его в карман. Ближе к телу, чтобы ощущать приятную тяжесть покупки.

Степан не успел сделать и пары шагов, когда почувствовал сильнейший толчок в спину и грузно плюхнулся наземь лицом вниз, приложившись так крепко к ней подбородком, что едва не заорал от режущей боли. С трудом заставил себя повернуть голову ради того, чтобы встретиться глазами с ощерившимся в глумливой полуулыбке рослым воином. Рядом с ним стояли еще двое — дружки ухмылялись точно так же, как и их предводитель, откровенно наслаждаясь тем, что открывалось сейчас их взорам: безвольный калека, широко раскинувший руки словно птица. Его костыли-крылья разлетелись в стороны, а из перевернутой корзины высыпались яблоки — все до единого, и сейчас валяются, где попало. Одно из них только что воин демонстративно раздавил ногой.

Встать. Костыли совсем близко. До ближайшего можно дотянуться пальцем. Бросил быстрый взгляд на сиртей. Те ничего не предпринимали, уверены в себе до крайней степени. Это хорошо, это правильно. Второй костыль оказался чуть дальше и когда Степан, изгибаясь словно гусеница, пополз к нему, послышались смешки. Поначалу смеялся кто-то один, буквально через мгновение ему вторили уже все остальные, причем смешков было гораздо больше, чем самих воинов. Смеялись все кто был рядом, и кому посчастливилось наблюдать воочию эту потешную картину. Вражина с забитым землей ртом корячится, ползет к своей палке. Ни на что не способное, бессильное ничтожество, которое можно раздавить сейчас так же легко, как и то яблоко, что вывалилось из его корзины.

Пальцы Степана сомкнулись на втором костыле. Так, а вот теперь пора. Главное подняться, не делая резких движений и выглядеть при этом настолько униженно, чтобы никому из них не пришло в голову вновь толкнуть его наземь. Встать. Встать и подойти к троице как можно ближе, благо они стоят совсем рядом друг возле друга. Перенес вес на левый костыль, ударил резко и коротко сомкнутыми костяшками пальцев правой руки в кадык главарю и тот тотчас же захрипел, оседая на землю. Второй сирть рыпнулся на выручку товарищу, рыпнулся очень удачно, сокращая дистанцию до минимума. Ему досталась «медвежья лапа» — удар тыльной стороной ладони снизу вверх, в основание носа. Успел заметить брызнувшую из ноздрей этой падали кровь и сразу же упал как подкошенный — это третий воин опомнился, наконец, и сообразил подсечь его несущий костыль. Не успел еще Степан коснуться спиною земли, а воин уже сидел на нем сверху и долбил по черепу кулаками с такой методичностью, которой позавидовал бы бывалый боксер. Бил мощно, словно кувалдой. Некоторые из его ударов Степану удавалось блокировать, но та часть, что попадала по цели, заставляла его сознание «плыть». О контратаке нечего было и думать — он сосредоточился на обороне, стараясь перекрыть руками как можно большую площадь. От одного из таких ударов в носу что-то хрустнуло, и мозг взорвался такой дикой вспышкой боли, что в глазах на какое-то время стало темно. Что-то неладно было и с челюстью. Сейчас его больше всего волновало, уцелели ли зубы. Стоматологов-то нет. Нет стоматологов. Мысль эта билась подобно приливной волне, и, хотя тело его казалось бы напрочь перестало подчиняться, руки сами возвращались в нужную позицию, не давая воину нанести решающий удар, после которого рот Степана превратился бы в точную копию щербатого рта старухи, только что продавшей ему браслет.

Постепенно ливень ударов почему-то пошел на убыль, а затем и вовсе сошел на нет. Желая, во что бы то ни стало, выяснить причину происшедшей метаморфозы, Степан заставил-таки себя разлепить наименее пострадавший, как ему казалось, глаз и был вознагражден видом побуревшего, перекосившегося от боли лица нападавшего. Сиртя задыхался. Задыхался, как в свое время задыхался Степан. Ну конечно, Улуша. Несомненно это ее проделки.

Так оно и оказалось. Воин исчез из поля зрения, сбитый мощным ударом ноги, а на его месте тут же появилось встревоженное лицо его желтоглазого ангела-хранителя.