Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Но я отдалилась от главного героя. Так вот: так как мне был необходим человек для товарищества мне, то я и хотела соединить эту службу с музыкою, т. е. взять музыканта-пианиста, который бы читал мне вслух и играл со мною в крокет; жалованье сто рублей в месяц на всём готовом и поездка за границу, что должно же быть интересно каждому развитому человеку. Для этого я просила брата моего Александра съездить к Танееву, просить его, не может ли он указать кого-нибудь (в прежнее время я таким способом обыкновенно получала). Брат едет к нему, говорят: нет дома; едет еще несколько раз - его не принимают; наконец получает ответ, чтобы обратился к секретарю (?). Не правда ли, что это весьма странно или, вернее сказать, весьма невежливо, потому что мой брат - старик, который прожил всю свою жизнь так, что каждый порядочный человек его уважает, а г. Танеев - молодой человек, о котором еще неизвестно, как он проживет свою жизнь. Но, тем не менее, брат мой идет к секретарю, тот выслушивает просьбу очень небрежно и делает какое-то замечание о ничтожности жалованья, а, между тем, я знаю, что первый виолончель в театральном оркестре получает сто рублей в месяц и должен жить на них. Ну, после таких приемов я уже ничего не ждала со стороны Танеева и просила продолжать поиски как-нибудь иначе, но в один прекрасный день получаю от брата уведомление, что Танеев прислал какого-то пианиста, по имени Завадского, который согласен на все мои условия, и брат спрашивает, взять ли его прямо для меня или прислать сперва в Плещеево, чтобы мне самой поговорить с ним. Я просила прислать. Приехал сейчас же. Я сказала ему, что в моих условиях написано больше, чем я буду требовать, как чтение и игра в крокет, но что это на всякий случай, и я желаю, чтобы это было обязательно для него. Всё хорошо, на всё согласен, за границу ехать очень желает. Спрашивает только, может ли он сам заниматься, есть ли инструмент и место, где бы он мог, никого не беспокоя, упражняться. Я говорю, что да, указываю ему павильон, где стоит рояль Беккера для этой именно цели. Как видите, дорогой мой, всё оговорено, во всём согласие, и на мой вопрос, когда же поступит на службу совсем, отвечает: через два или три дня, а быть может, и раньше. А через два дня присылает брату письмо, что Сергей Иванович Танеев не советует ему принять место у меня, потому что это очень скучно делать то, чего не хочешь, и не всегда иметь возможность делать то, что хочешь. Скажите, дорогой мой, видали Вы когда-нибудь такую службу, на которой никогда не приходилось бы делать то чего не хочешь, и не делать того, чего хочешь? Я никогда не видала Служба и есть принуждение и лишение абсолютной свободы, а между тем, службы ищут и часто дорожат ею, и взгляд г-на Танеева на музыкантов как на какую-то божественную касту, с которою все должны нянчиться и беречь как фарфоровых куколок, по меньшей мере смешон. Во-первых, божественно искусство музыкальное, но не служители его, которые, наоборот, чаще оскверняют его чем возвышают. Во-вторых, в музыкальном искусстве, как и во всяком другом, как и в ученом мире, есть единицы, которым человечество поклоняется, восхищается, заботится и бережет, но они очень редки, эти единицы, большинство же музыкантов составляет такую массу, которою хоть пруды запруживать можно и которым человечество ничем не обязано, и нянчиться с ними не за что.

Да, я думаю, едва ли г-н Танеев оказал добрую услугу бедному человеку тем, что лишил его места, и, уверяю Вас, дорогой мой, хорошего места. У меня служащие очень свободны, хорошо обставлены и пользуются всякими общественными удовольствиями на мой счет, et j'ai tout bien de croire [и я вправе думать], что этому молодому человеку не было бы дурно у меня, и было бы добрее со стороны г-на Танеева посоветовать ему хотя бы попробовать места и тогда решать, так как я и говорила, что первоначально я приглашаю на лето, а потом если сойдемся, то возьму и за границу. Ну вот, милый друг мой, как от человечества можно мало порядочного получить.

Будьте здоровы, милый, несравненный друг. Всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

384. Чайковский - Мекк

Боржом,

13 июня 1887 г.

Милый, дорогой друг мой!

Третьего дня я приехал в Боржом. В Тифлисе стояли такие несносные жары, и вообще в такое жаркое время пребывание в городе до того несносно, что я очень рад был уехать. Дорога до Боржома очень удобна и живописна. Самый же Боржом в первые часы после приезда показался мне мрачным и наводящим уныние. Я думаю, что всякий русский человек, привыкший к простору и широким горизонтам, должен почувствовать то же, что и я, когда он попадет в тесную долину, со всех сторон окруженную огромными горами. Но это ощущение жуткости прошло у меня на другое утро после первой же прогулки. Для любителя пеших прогулок здесь сущее раздолье. Парки великолепные и все они непосредственно переходят в густые, тенистые леса. Я в первое же утро до того увлекся чудной прогулкой по тропинке, приведшей меня в лес, а потом на открытое место, с которого открылся невообразимо прекрасный ландшафт, что уж навсегда влюбился в Боржом. Разнообразие прогулок необычайное, и нигде почти не встречаешь людей, что мне в особенности и нравится. Кроме удивительных красот природы, здесь имеются и минеральные источники, из коих один совершенно подобен воде Виши, а так как я давно уже собирался попить воды, то и решился здесь выдержать курс лечения. Сегодня утром был у доктора, заведующего водами. Он очень обстоятельно осмотрел меня, долго постукивал и выслушивал и наконец пришел к заключению, что у меня печень несколько не в порядке, т. е. что вследствие давления желудка она попала куда-то, куда ей не следует. Я буду в течение шести недель пить по два раза в день воду и брать ежедневно теплые минеральные ванны. И то и другое я уже сегодня начал. Вода очень напоминает Виши; она щелочная, пропитана углекислотой и очень приятна на вкус. Чувствую я себя вообще очень хорошо, но часто грущу по поводу печальных вестей из Петербурга. Умер муж моей двоюродной сестры, с которою я всегда был особенно дружен, и всё продолжает умирать мой бедный приятель Кондратьев. Бедный брат мой Модест должен был в одно и то же время быть постоянно и при Кондратьеве и при двоюродной сестре, и бог знает еще, когда он освободится и попадет в Боржом, куда он собирается на лето вместе с своим воспитанником.

Как-то Вы здоровы, милый друг мой? Желаю Вам от души всяческого благополучия. Будьте счастливы!

Ваш П. Чайковский.

Я ровно ничего не делаю и намерен все лето не принуждать себя к работе.

385. Мекк - Чайковскому

Плещеево,

15 июня 1887 г.

Милый, дорогой друг мой! Премного благодарю Вас за Вашу телеграмму, в ответ на мою, и так как Вы в ней повторяете, что для Вас безразлично, когда получить бюджетную сумму, а я боюсь неисправности наших русских почт, то, если позволите, я оставлю заклеенный наглухо пакет Ивану Васильеву Бойкову у меня в доме на Мясницкой, в Москве, и попрошу Вас, дорогой мой, по Вашем приезде в Москву, зайти ко мне в дом и получить этот пакет от Ивана Васильева. Письма в пакете не будет, потому что он, вероятно, дойдет до Вас нескоро, так как я предполагаю уехать из России в конце июля, а Вы вернетесь в сентябре.

Простите мне, мой несравненный друг, если Вам было неприятно то, что я Вам написала про Танеева, но, знаете, так много набирается на душе тяжелого от всего злого и нелепого, что творится на свете, что иногда происходит взрыв и вырывается крик отчаяния, когда спрашиваешь судьбу, где же найти, наконец, добро, справедливость, неподкупность, наконец, даже хотя бы простую приличность. Я когда приезжаю в Россию, то только и испытываю впечатления от этой людской злобы, мелочных преследований, зависти, какого-то змеиного шипения, которое слышится, хотя не всегда даже видишь, откуда оно идет. И за что это? Уверяю Вас, дорогой мой, что я никому зла не делаю, а в то же время видишь, как ищут милостей другого, вполне ничтожного и бессердечного человека. Почему это? Конечно, он гораздо богаче меня, но разве он от этого лучше меня?

Природа также восстала против меня, погода такая ужасная, что я также прихожу в отчаяние: дождь и холод как в глубокую осень, в комнатах сыро, у меня начинается опять ревматизм и, на несчастье, в правой руке. Совсем плохо, и я с нетерпеньем жду, когда уеду из России.

Петр Ильич, где это Боржом? Я не имею никакого понятия об атом месте. Что это, не у моря, хорошие там дачи, каменные или деревянные, всё можно иметь для жизни, живут ли там зимою? А каков Тифлис для жизни? Большой этот город, хороши там магазины, есть театр, бывают хорошие концерты? Извините, дорогой мой, за такую кучу вопросов, но если Вы ответите только на половину, то я в претензии не буду. А из Ессентуков Саша очень жалуется, что устроено всё очень дурно, ванн очень мало, в гостинице хозяйка несносная: кормит гадко и сама придирчива, и они переезжают в Кисловодск.

Будьте здоровы, дорогой мой, несравненный друг, и не забывайте всею душою Вас беспредельно любящую

Н. ф.-Мекк.

386. Чайковский - Мекк

Боржом,

22 июня [1887 г.]

Милый, дорогой друг мой!

Письмо Ваше и извещение о том, что бюджетная сумма находится у Ивана Васильева, я получил. Благодарю Вас от всего сердца!!!

Мне грустно, дорогая моя, что Вы испытываете огорчения и от людей и от природы. Припоминаю, что каждый раз, когда Вы на лето возвращаетесь на родину, она приносит Вам только неприятности как нравственные, так и физические. И я сегодня должен посетовать на некоторые темные стороны строя русской жизни. Ну, вот хоть бы почтовые беспорядки!!! Сколько писем пропадает! Сколько вследствие этого приходится терпеть неприятных сюрпризов и непоправимых недоразумений. В письме Вашем есть одно место, которого я совершенно не понимаю, вероятно, потому, что предыдущее письмо Ваше не дошло до меня. Вы изъявляете, милый друг мой, сожаление, что написали что-то про Танеева. Между тем я не получал от Вас письма, в котором Вы упоминали про Танеева. Так как мне в высшей степени любопытно знать, в чем заключается разгадка, то убедительно прошу Вас, дорогой, милый друг мой (если это не слишком неприятно Вам), вкратце объяснить мне, каким образом Танеев мог навлечь на себя Ваше неудовольствие. Дело в том, что я о Танееве самого лучшего мнения как об человеке; я считаю его безусловно хорошим и честным человеком, и мне было бы чрезвычайно грустно, если бы Вы возымели о нем нехорошее мнение. Не могу выразить Вам, до чего мне досадно на нашу почтовую неурядицу!

Вы спрашиваете про Боржом. Это есть маленький летний городок, еще очень недавно обстроившийся. Находится он среди необычайно живописной местности и принадлежит вел. кн. Михаилу Николаевичу, у которого здесь великолепный дворец. Составляющие самый городок здания суть дачи и виллы, из коих некоторые - каменные (например, наша дача). Больших и роскошных дач, впрочем, нет. Гостиниц несколько, но только одна из них сносная; остальные плохи. Местность боржомская есть ущелье речки Боржомки, впадающей здесь в р. Куру. Красота прогулок, их обилие и разнообразие превосходит всё, что можно вообразить. Главная прелесть всех прогулок есть обилие тени и чудный, пропитанный смолистыми испарениями воздух. Кроме всевозможных красот, есть в Боржоме минеральные воды, отлично организованные, а ванны так даже просто роскошные. Один из источников близко подходит к Виши, и я, по совету здешнего доктора, пью его два раза в день по два стакана. Воды эти покамест действуют на меня очень хорошо. Впрочем, я о Боржоме не буду много распространяться, ибо высылаю Вам сегодня же книжечку, специально посвященную его описанию. О, как бы я желал, чтобы, читая эту книжечку. Вам захотелось бы побывать на Кавказе и чтобы в будущем году Вы совершили сюда поездку. Мне кажется, дорогая моя, что это путешествие, благодаря новизне впечатлений и невообразимой красоте Кавказа, имело бы на Вас самое благодетельное влияние. Удобств и комфорта при Ваших средствах Вы можете иметь сколько угодно.

Что касается Тифлиса, то это вполне европейский город, отлично устроенный, чистенький, с превосходным климатом, роскошными магазинами, отличной оперой (в прошлом году я слышал здесь образцовое исполнение “Мазепы”), одним словом, город, вполне отвечающий потребностям цивилизованного европейца. Но в то же время в Тифлисе рядом с европейскою частью города есть и настоящий, вполне характерный азиатский город. И это соединение Азии с Европой и составляет его главную прелесть. Про климат нужно еще заметить, что лето в Тифлисе слишком знойно, даже до того, что почти жить нельзя, зато зима совсем итальянская, а самая лучшая часть года есть осень, т. е. октябрь и ноябрь. Я дал слово тифлисской дирекции театров приехать в ноябре дирижировать первым представлением “Чародейки” и радуюсь, что благодаря этому случаю увижу Тифлис в лучшее время года.

Возвращаясь к тому письму Вашему, которое до меня не дошло, я скажу, что в неполучении письма виновата почта, а не я, ибо, уезжая из Майданова, из Петербурга, из Москвы, из Тифлиса, я везде оставлял распоряжения о пересылке писем.

Будьте здоровы, дорогой, милый, бесценный друг. Еще раз благодарю Вас за бюджетную сумму от всего моего сердца. Беспредельно преданный Вам

П. Чайковский.

387. Чайковский - Мекк

Боржом,

26 июня 1887 г.

Милый, дорогой друг мой!

В прошлом письме я сообщил Вам, что то письмо Ваше, где Вы говорите о Танееве, до меня не дошло. Сегодня оно получено мной, а почему так долго оно пролежало на тифлисской почте, я не понимаю. Читая подробности дела о приглашении Вами 3авадского и о том, как Танеев поступил в этом случае, я глубоко сожалел, что не имею в настоящее время возможности разъяснить недоразумение и принужден отложить это до осени. Но за одно Вам ручаюсь. Танеев мог ошибиться, мог вследствие непонятной мне причины оказаться недостаточно вежливым относительно Александра Филаретовича, но того, что Вы в нем предполагаете, т. е. чванства, гордости, недоступности, нежелания оказать пользу ближнему и нуждающемуся, в нем нет. Мне очень жаль подумать, что, быть может. Вам никогда не придется иметь случай ближе узнать и оценить Танеева, но верьте, милый друг мой, что без преувеличения можно сказать, что в нравственном отношении эта личность есть безусловное совершенство. И превосходнейшие качества его тем более трудно оценить большинству людей, что он их не старается выказать, и только близкие ему люди знают, сколько бесконечной доброты, какой-то идеальной честности и, можно сказать, душевной красоты в этом невзрачном на вид, скромном человеке. Я не знаю ни одного случая за многие годы моего знакомства с ним, который бы указал на что-нибудь вроде эгоизма, тщеславия, желания выставить себя напоказ с выгодной стороны, словом, на один из тех маленьких недостатков, которые свойственны огромному большинству людей, хотя бы и очень хороших. Одно только можно заметить про него неблагоприятного для впечатления, производимого им на людей. Он чрезвычайно тверд в своих правилах и даже несколько слишком прямолинеен в своих убеждениях. Не раз мне приходилось на него дуться (и не далее, как в нынешнем году мы разошлись с ним вследствие различных взглядов на один вопрос, касающийся благосостояния консерватории), но это происходит оттого, что он совершенно неспособен отступить от раз установившегося у него мнения о том, где в данном случае правда и справедливость. Вероятно, и в деле о Завадском он вследствие какого-нибудь неизвестного мне обстоятельства вообразил, что следует поступить так, как он поступил, и, конечно, вообразить это он мог неосновательно. В таком случае, - это недоразумение, которое я в начале осени разъясню.