Переплетение

– Вовчик, – снисходительно глянул на него Крауз, переодеваясь возле своего шкафчика, – тебя не приглашали, отдыхай.

– Ну и чё, что не приглашали. Какая разница?

– Большая. Если я вместо Коляна приду с тобой, меня самого оттуда нафиг выгонят. Лучше уж дядю Федю тогда взять, – Александр глянул на сварщика. – А, дядь Федь? Поехали с тобой в гости. Мы сегодня с Коляном с такими классными девчонками познакомились, они нас в гости позвали, а он не хочет, жены боится.

Дядя Федя помотал головой и что-то пробормотал себе под нос, потом сказал громче:

– Ты парня не порти. Сам кобелируешь, так хоть других не совращай.

– Кого это я совращаю? Его, между прочим, дамы пригласили, отказываться ведь нехорошо, а он всё равно отказывается.

Толстобров не унимался:

– Ну, Санёк, ну возьми меня, ну чё ты… Какая разница?

– Всё, базар окончен, мне пора. А ты, Вовчик, молод ещё для тех девочек, поищи себе кого-нибудь сам, пионерку какую-нибудь.

Приняв свой внерабочий облик, Крауз сел в «девятку» и быстро уехал; время подходило к семи.

Николай шел домой хмурый. Разговор с Александром в конце рабочего дня не то что подпортил ему настроение, но чем-то неприятно зацепил. Вроде и днём на эту тему обмолвились, но тогда Николай вообще не принял близко к сердцу ни сказанного Кораузом, ни этого приглашения в гости, но вот вечером… Однако, что именно зацепило его, он пока разобрать не мог.

Да, он, наверное, действительно любил свою Катьку, но при этом понимал, что, по большому-то счету, кроме неё никого из девчонок и не знал. Одноклассницы и просто знакомые были не в счёт, это другое. Не общался он с другими именно как мужчина с женщиной, и не в возрасте тут дело. И когда парни – в техникуме, в армии – рассказывали о своих любовных похождениях, он всегда чувствовал себя не в своей тарелке, ведь ему-то рассказать было не о чем – есть вот у него Катька, ну и всё, чего тут рассказывать? Вроде как и не надо больше ему никого, незачем… Но в глубине души он всегда при таких разговорах ощущал определенное превосходство над собой таких вот, как этот Крауз, и, как он понимал сейчас, даже немного завидовал им. Завидовал их легкости, раскованности, какой-то даже нагловатости в общении со слабым полом. Раньше не признавался себе в этом, а вот сейчас, после того как Александр поехал к тем девицам, а он пошел домой, почему-то вдруг ясно понял – завидует. И усиливало эту зависть то, что это были уже не просто абстрактные разговоры о том, что случилось когда-то и с кем-то – это уже было вполне ясное и осязаемое. Ведь там, на той квартире, они с Краузом были сегодня вместе, и его, Николая, тоже позвали. Девушки позвали, а когда такое с ним было раньше? Не было… Но Крауз вот туда поехал, а он сейчас идёт домой, хотя мог бы поехать с ним. Но не поехал… Не поехал потому, что Крауз этот умеет и знает что-то такое, чего он, Николай, не умеет и не знает. И Катька у него одна и единственная именно поэтому, а не потому, что она лучше всех остальных. Вот и всё, ёлки-палки!

Было уже темно. Николай поёжился от холодного ветра, глубже втянул голову в поднятый воротник и со злостью пнул консервную банку, валявшуюся на обочине. «Катька, конечно, хорошая, но вдруг ещё лучше есть? – думал он, широко шагая и глядя себе под ноги. – Хотя, нет, не так… Глупость это, ерунда какая-то… Дело ведь не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже, просто вообще есть другие, не такие, как она… Но не будешь же всех подряд перебирать, чтобы узнать, какие они, это же идиотизм получается. Да и я ведь её люблю, она вон из армии меня дождалась, семья у нас, дочка. Мы ведь уже пять лет вместе. Точно, пять лет уже! И это при том, что мне-то всего двадцать два, – вдруг удивился он этим цифрам. – Ну и ладно, ну и пусть, чего ещё надо? А-а-й! Да ну его к лешему!» Он энергично мотнул головой, словно хотел, чтобы из неё вылетели все эти неприятные для него мысли.

Жены дома ещё не было, она работала во вторую смену и должны была прийти лишь в девятом часу. Тёща тихонько качала на руках Анютку:

– Зубки у неё уже резаться начинают, сегодня весь день хнычет.

Николай, сняв куртку, присел на табурет у двери.

– Я и печку-то вам не затопила, ты уж, Коля, сам, а то Анечку как положишь, так плакать сразу зачинает, – тёща посмотрела в личико внучки. – Ути, маленькие мои, зубики у нас режутся. Ну ничего, ничего…

– Да ладно, вы идите домой, – предложил Николай, – я сам управлюсь.

– Так ты печку уж сперва затопи, чтоб потом не отвлекаться, я и пойду тогда, – тёща энергично закачала девочку, которая снова захныкала. – Сейчас папа наш печечку затопит, дома тепло станет, и бабушка домой к себе пойдет, – голос у неё сделался елейным, и она засюсюкала, коверкая слова: – Не надо плакать, не надо, ути-ути, маленькие мои, Анечка наша…

Николая вся эта сцена с сюсюканьем почему-то неприятно раздражила.

– Чего вы с ней так разговариваете? – спросил он резковато.

– Как? – не поняла тёща.

– Как с дурочкой недоразвитой. Нельзя нормально говорить, что ли, не коверкая слов?

Та изумленно посмотрела на зятя:

– Так чего такого-то? Она ж маленькая ещё, всегда так с маленькими говорят.

– Ладно… Я так просто, – Николай уже пожалел, что грубовато заговорил с тёщей. – Может, она голодная?

– Да нет, я её покормила недавно. И поспали мы уже. Зубки это, зубки…

Николай затопил печку, и тёща, положив внучку в кроватку, быстро собралась и ушла домой. Анютка снова захныкала, и отец, подхватив её на руки, стал кружить по небольшой комнате.

– Ну всё, всё… Успокойся, – приговаривал он, но дочь не унималась.

Минут через двадцать пришла Екатерина. Уставшая, с потухшим взглядом, она, опустив плечи, села на тот же табурет, на котором сидел, придя домой, Николай, и стала снимать сапоги.

– Ой… – вздохнула она. – Чего-то я сегодня умаялась совсем… Сплошь валят простудники, как раз сейчас сезон такой. Всякие ОРЗ начались да прочие гадости.

Николай, держа на руках дочь, подошел к жене:

– Слушай, мать твоя говорит, у неё зубы режутся, хнычет весь день, и я вот как пришел, так ноет и ноет, в кроватку не положить.

– Ну да, началось у неё. Куда деваться, – без эмоций отреагировала на его слова жена, стягивая с себя плащ.

Николая её безэмоциональность немного разозлила:

– Что значит, куда деваться? Ты же медсестра, ёлки-палки! Сделай что-нибудь! Ты же мать, должна знать, что в таких случаях делать надо!

Екатерина удивленно посмотрела на мужа:

– Так, а чего тут сделаешь? Все они так… Дёсны у неё болят, чешутся. Надо просто что-то дать ей: соску, игрушку какую-нибудь, чтоб грызла. Меньше будет плакать.

– Ну вот и дай, – нахмурившись, Николай всучил дочку жене.

– Так я хотела ужин разогревать, – растерялась та.

Но муж, ничего не ответив и накинув куртку, вышел на улицу, сердито хлопнув дверью. У Николая снова поднялась внутри волна раздражения и неясной неудовлетворенности. Он пошел в углярку набрать на утро угля с дровами, но, отставив лопату в сторону, задумался: «А ведь и вправду – что я видел кроме Катьки? Ведь никого и не знал больше».

Ему снова вспомнились те две девушки, которые были в квартире, где они с Краузом устанавливали сегодня дверь. Были они совсем не такие, как его уставшая жена. Какие-то веселые, раскованные… «Хотя, нет… Это та, которая Татьяна, хозяйка – она веселая, а вторая, которая позже пришла, Елена, рыжая, та посерьезнее, но всё равно совсем другая», – думал он, стоя в тусклом свете слабосильной лампочки. «И одеты совсем по-другому, и разговаривают по-другому. Гм, интересно, как там Санёк сейчас один отдувается? – усмехнулся Николай. – Хотя, может, он и рад только, сказал же – ему больше достанется. А может, и вправду надо было с ним съездить? – но на душе от этой мысли неприятно заскребло, и он отмахнулся от неё. – Да ну нет! Глупости!» Набрав угля с дровами, Николай пошел в дом.

Утром, когда он пришел на работу, его распирали противоречивые чувства. С одной стороны, ему не хотелось опять поднимать эту тему, где-то в глубине души она была ему всё же неприятна, но с другой – его распирало любопытство: как там вчера Крауз в гости сходил, спрашивали ли о нём, о Николае? Он не хотел уподобляться Вовчику и приставать с расспросами, но Крауз сам подошел к нему. Весело улыбаясь, он достал сигарету и закурил:

– Ну, Колян, подставил ты меня вчера.

– Чего?