Перепутья
Шрифт:
Запыхавшийся и раскрасневшийся Бальб появился из ниоткуда. Вынырнул из-за очередной кучки зевак, и, смахнув пот со лба, без лишних формальностей сказал:
– Ну и народу собралось, насилу к вам пробился, - после чего по очереди поздоровался с ним и Пизоном.
Гай хмыкнул и оглянулся в поисках хотя бы какой-то бреши в рядах зевак.
Такой ажиотаж все-таки был редкостью. За свою долгую карьеру, он мог припомнить только два заседания, спровоцировавших подобное оживление – в начале его первого консульства[2], когда рассматривался первый аграрный закон, и за десять дней до декабрьских
Остальные проходили в куда более спокойной обстановке.
– Как думаете, что Тавр так хочет обсудить? – спросил Бальб, выдергивая его из воспоминаний.
Ему ответил Пизон:
– У нас нет консулов, осталась всего пара преторов, а на юге сидит мятежник, готовый в любой момент ударить. Дай угадаю. Наверное… - он потер подбородок в притворной задумчивости, - Цены на зерно. Точно, их.
Гай прыснул в кулак, а Бальб хмыкнул:
– Да кто его разберет. Может и цены на зерно.
Пизон покачал головой, а затем встрепенулся, когда Гай ткнул его локтем в бок и указал на просвет между людьми, из-за которого виднелся храм.
Ликторы Тавра, что оттискивали толпу от дверей, без вопросов пустили их вовнутрь. Оживление снаружи создавало ощущение, что и внутри яблоку негде было упасть – но оно было ошибочным. Больше половины мест пустовали. Многие из тех отцов-сенаторовв, что все же решились прийти, разбились по кучкам и настороженно переговаривались между собой.
Но и это был прогресс. Если бы они совсем ничего не делали все эти дни, на заседание едва удалось бы заманить и сотню человек.
Губы сами по себе растянулись в улыбке. Все снова было нормально. Все снова было так, как и должно было быть.
Они не успели отойти от входа далеко. Стоило первому из сенаторов обратить на них внимание, зал словно очнулся ото сна – и уличное столпотворение повторилось. Отцы-сенаторы жаждали узнать все из первых уст, и, к тому моменту как с бесконечными разговорами было покончено, в горле словно поселилась стая кошек, непрерывно точащих когти.
Люди продолжали прибывать тонкой струйкой, и разговоры повторялись по кругу – малозначимые и важные, увлекательные и вызывающие зевоту. Знакомых лиц среди присутствующих было куда меньше, чем Гай надеялся, но куда больше, чем он опасался. Последние годы, какими бы беспокойными они ни были, не успели децемировать[4] всех.
Они заняли места во втором ряду, сразу за Публием Сульпицием Руфом. Знакомый Гаю еще с Галлии, тот успел в прошлом году побывать в должности цензора, и теперь выглядел настолько важно, что мог заткнуть за пояс даже известного напыщенного индюка Цицерона.
Руф обернулся и приветственно помахал им рукой, несмотря на то что они говорили всего каких-то несколько минут назад.
Гай бросил быстрый взгляд в центр зала. Созвавший заседание Тавр все еще нарезал нервные круги вокруг курульных кресел. Времени должно было хватить на то, чтобы переброситься с Руфом парой слов.
Постучав Руфа по плечу, Гай привлек его внимание и заставил снова обернуться назад.
– Послушай, а что у нас с коллегией понтификов? Я что-то никого кроме тебя не заметил.
– Да то же, что и со всеми, - саркастично хмыкнул Руф в ответ, -
Кто в бегах, кто на войне, кто на островах пересиживает. Если половина наберется, за счастье будет. Кроме того, ну ты же в курсе про Лепида.Едва подавив грустную усмешку, Гай серьезно кивнул. Руф просто не мог представить себе, насколько он был в курсе про Лепида.
– А тебе… - начал было Руф, но спустя мгновение его лицо просветлело, - А, я понял. Завещание аннулировать хочешь.
– Ты просто читаешь мои мысли, - фыркнул Гай.
Руф развел руками и собирался было что-то сказать, но двери храма с грохотом захлопнулись, заглушив его слова. Тавр перестал мельтешить вокруг кресел и со знанием дела рявкнул:
– Тихо! – во всю мощь легких.
Повисла звенящая тишина. Отцы-сенаторы не знали как реагировать на такую наглость какого-то там “нового человека”, поэтому просто молчали, медленно багровея от ярости.
Тавр словно этого и ждал. Как ни в чем ни бывало, он обвел собравшихся взглядом, и начал:
– Спасибо, отцы-сенаторы. Сегодня я бы хотел вынести на ваше рассмотрение вопрос, не терпящий никаких отлагательств. Думаю, вы догадывались какой именно, но вынужден сообщить вам, что не далее, чем вчера, мне стало известно о проблеме куда более срочной и неотложной, чем необходимость избрания консулов.
Расслабившийся было Гай тут же напрягся. Обернувшийся Руф смерил его растерянным взглядом – в ответ он только пожал плечами.
По залу пронеслись обеспокоенные шепотки.
– Новости об обезглавленном состоянии Республики вселили смелость в наших врагов – и они нашли в своих трусливых душонках достаточно отваги для того, чтобы нанести удар. Исподтишка, тогда, когда мы не можем обрушиться на них со всей мощью и скоростью в связи с внутренними распрями.
Возмущенный крик перебил его речь:
– Хватит тянуть кота за яйца! – Котта поднялся со своего места в другом конце зала, - Я от старости помру быстрее, чем ты дойдешь до сути, - по залу пронеслись смешки, и кто-то недалеко от Гая насмешливо сказал: “Ну, это совсем недолго ждать осталось”, - Что случилось?
– Квинт Лабиен уничтожил армию Луция Децидия Саксы, - отрезал Тавр, - Мы полностью потеряли контроль над Сирией – и, пока мы с вами говорим, квириты, ее разоряет сын царя царей Пакор, а Лабиен наслаждается победой и примеривается к Киликии и Малой Азии.
Зал затих. Гай переглянулся с Бальбом, и тот развел руками:
– В Македонии сейчас проконсулом сидит Луций Марций Цензорин, но он ничего мне не писал.
– Тогда тут только два варианта. Или он сам еще не знает, или ему уже не до того, - мрачно резюмировал Гай.
Возобновление конфликта на восточных границах было только вопросом времени – но сейчас время было совсем уж неподходящим.
– А что сам Сакса? – крикнул кто-то сзади.
– Убит, - парировал Тавр, - Ко мне вчера прибыла делегация из Киликии, и я бы хотел, чтобы вы, отцы-сенаторы, заслушали их, дабы убедиться в правдивости моих слов.
Робкие возражения быстро затихли. Ликторы Тавра завели в сенат несколько человек в траурных одеждах. Их полная мольбы и ужаса речь растянулась надолго, и с каждым их словом атмосфера в храме словно тускнела на глазах.