Перепутья
Шрифт:
Легкой улыбке и горячему поцелую не удалось не только остановить ее, но и даже смягчить хотя бы немного.
– Если ты думаешь, что твое перемирие с этими так называемыми коллегами продлиться вечно, ты глубоко ошибаешься, - холодно отрезала она, - Стоит тебе зазеваться, они тут же на тебя набросятся.
– Луций справится, - легкомысленно махнул рукой Антоний.
– То, что он твой брат и с ним твоя жена еще ничего не значит! – воскликнула
– Да ладно тебе! – Антоний все еще не воспринимал происходящее всерьез, - Я быстро разберусь, вернусь, и будем продолжать готовиться к войне.
– А что, если нет? – злость переполняла ее и находила выход только в виде сарказма, что сочился с ее языка как яд, - А что, если ты завязнешь в этих зыбучих песках? А что, если…
Антоний рассмеялся:
– Все будет хорошо, успокойся. Это вредно для ребенка.
Она положила ладонь на только начавший увеличиваться живот. Второй плод их с Антонием любви, - как думал он, - или же разумного политического хода, - как считала она. В этом мире не существовало средства лучше для того, чтобы привязать к себе мужчину, чем родить ему сына. И она жалела только об одном.
Что с Цезарем такой трюк не сработал.
Тяжело дыша, она откинулась на подушки. Раскрасневшийся, потный, но все равно такой красивый Антоний упал на бок рядом. Все-таки даже в статусе почетной пленницы были приятные моменты – и этот был одним из них.
– Будь осторожнее. Тебя могут заметить, - шепотом, сказала она.
Горячий поцелуй заглушил ее слова.
Она не знала откуда, но точно знала, что именно в эту жаркую ночь месяца, что римляне называли квинтилием[1], был зачат Птолемей Цезарион.
Через какой-то год после его рождения Антоний предложит выдать его за сына Цезаря, чтобы как-то легитимизировать свою позицию. Через какой-то год после его рождения, она согласится на это, считая, что так только увеличит его – и одновременно с этим свои – шансы на победу.
А через каких-то три года Антоний бросит их обоих и убежит спасать этого идиота Саксу так, словно больше ничего не имеет значения.
– Ты не можешь просто бросить нас на растерзание своим коллегам! – ее разъяренный голос многократно отражался от стен, становясь из громкого оглушительным, - Снять всю армию и перебросить ее в Сирию? Ты о чем вообще думаешь?!
Уговоры и мольбы не помогли и теперь других вариантов просто не оставалось.
– Успокойся! – рявкнул Антоний, ухватив ее за руки. В его голосе не было ни тени привычной расхлябанности и веселья, - Это вопрос безопасности нашего государства и я не могу и не собираюсь пускать его на самотек!
– Какого государства? – яд сочился с ее языка вместе со словами, - Того, которое спит и видит тебя на погребальном костре? Очнись, Антоний! Ты заберешь всех своих воинов в Сирию – и уже через неделю твои так называемые “коллеги” будут здесь!
Он резко отпустил ее и отступил на два шага назад.
– Я все решил. Если тебя что-то не устраивает – это твои проблемы.
В чем-то он был прав. Теперь это действительно были ее проблемы.
– Моя царица? – голос Анем, одной из ее многочисленных рабынь, раздался сзади неожиданно.
Едва заметно вздрогнув от неожиданности, Клеопатра обернулась и кивнула ей, давай разрешение продолжать.
– Молодой фараон отказывается ложиться спать. Требует тебя. Мы никак не можем его уговорить.
Упрям, прямо как его отец.
– Я сейчас приду, - ровным тоном ответила Клеопатра и жестом указала рабыне, что она может идти.
Возвращаться в стены дворца, что до сих пор сохраняли остатки дневной жары, не хотелось, но было необходимо. Если уж Птолемей уперся, он не будет спать хоть всю ночь, пока не получит того, чего хочет.
Ему шел всего четвертый год, но он характером уже был так похож на своего отца. Что же будет дальше?
Маленький Птолемей XV Цезарион сидел в своей кровати и громко плакал. Рабы суетливо бегали вокруг. Одни пытались отвлечь его от истерики игрушками, другие пытались рассказывать истории, третьи просто корчили смешные рожицы. Ничего не помогало, он продолжал рыдать навзрыд и требовать, чтобы пришла мама.
Сейчас еще нельзя было понять, в кого из родителей он пошел внешностью, и ей оставалось только молиться богам, чтобы он взял как можно больше от нее и как можно меньше от Антония. Вся придуманная ими легенда держалась только на том, что Птолемей был сыном Цезаря, и поддерживать ее стало бы невозможно, если бы он вырос похожим на Антония.
Только богам было известно, какие последствия принесло бы это откровение.
Стоило Птолемею заметить ее, истерика прекратилась мгновенно, словно ее и не было.
– Ну, все-все, мама здесь, - мягко сказала Клеопатра по-египетски, присаживаясь на край кровати.
Птолемей перевел на нее взгляд честных-честных глаз.
– Расскажи еще про Одиссея, - на хорошем для своего возраста греческом сказал он.
Как она и рабы-воспитатели ни старались, он никак не хотел говорить по-египетски. Прекрасно все понимал – но упорно продолжал отвечать только по-гречески. Египетский фараон не признавал языка своего народа. С этим нужно было что-то делать, пока не стало слишком поздно.
Но каков же маленький хитрюга! Устроил такое представление только для того, чтобы она пришла и рассказала ему историю.
Чем-то он все-таки пошел в нее, и это не могло не радовать.
Клеопатра тепло улыбнулась сыну и тоже по-гречески спросила:
– Напомни, на чем я закончила в прошлый раз?
Дурные вести разминулись с Антонием буквально на несколько дней. Его след еще не успел простыть, когда испуганный Элпид, что командовал ее войсками, несмотря на все запреты, вломился в ее покои прямо ночью.