Перерождение
Шрифт:
— Вот и славно.
Их первое свидание состоялось через две недели в больничной столовой. После операции левую ногу Брэда от носка до колена замуровали в тутор. Он даже на костылях передвигался с трудом, поэтому сидел за столиком и, как убогий инвалид, ждал, когда Лайла принесет еду. Она пришла в форме, потому что дежурила и собиралась ночевать в больнице, но, как заметил Брэд, изменила прическу и подкрасилась.
Вся семья Лайлы жила на востоке, под Бостоном. После учебы на медицинском факультете Бостонского университета — худшие четыре года в ее жизни, такого врагу не пожелаешь, — Лайла решила специализироваться на ортопедии и пройти резидентуру в Колорадо. Девушка опасалась, что возненавидит огромный, безликий и такой далекий от ее родины город, но переезд принес только облегчение. Понравилось все: беспечная суета Денвера, лабиринты районов и автострад,
— Город показался таким нормальным! — вспоминала Лайла, смазывая рогалик плавленым сыром — для нее это был завтрак, хотя часы показывали восемь вечера. — Прежде я не представляла, что такое нормальная жизнь. Денвер стал лучшим лекарством для чопорной выпускницы колледжа Уэллсли.
Уолгаст чувствовал, что в подметки не годится такой девушке, и честно в этом признался.
Лайла смущенно улыбнулась и сжала его ладонь.
— Ну и напрасно!
Лайла работала допоздна, поэтому обычное ухаживание с ресторанами и кино исключалось в принципе. После выписки Уолгаст оформил больничный и сидел дома, точнее, слонялся по квартире в ожидании вечера, чтобы вместе с Лайлой поужинать в больничной столовой. Она рассказывала, как росла в Бостоне в семье преподавателей колледжа, как училась, как проводила время с друзьями, как год жила во Франции, пытаясь стать фотографом.
Брэд догадался: Лайла ждала человека, которого все это заинтересует и удивит. Он был готов стать таким человеком и часами слушать ее рассказы. Первый месяц они разве что за руки держались, но однажды после ужина Лайла сняла очки, наклонилась к Брэду и нежно его поцеловала. Ее губы пахли апельсином, который она только что съела.
— Ну вот… — прошептала она и с фальшивым страхом оглядела столовую. — Никто не видел? Формально я по-прежнему твой доктор!
— Моя нога почти в порядке, — отозвался Брэд.
Когда они поженились, Брэду было тридцать пять, Лайле — тридцать один. Церемония состоялась ясным сентябрьским днем в маленьком яхт-клубе на полуострове Кейп-Код. Стоял полный штиль, парусники едва покачивались на водах залива, осеннее небо поражало голубизной. Подавляющее большинство гостей были со стороны Лайлы — друзья и члены семьи, напоминающей огромное племя. Родственников понаехало столько, что Брэд не то чтобы имена запомнить, даже пересчитать всех не смог. Половина присутствовавших женщин в разное время делили с Лайлой комнату и горели желанием поведать Уолгасту об их «девичьих забавах». В итоге их рассказы сводились к одной и той же истории. Брэд буквально светился от счастья. Он перепил шампанского, влез на стул, произнес длинный, слезливый и совершенно искренний тост, а под конец ужасающе фальшиво пропел куплет песни Синатры «Обнимать тебя». Гости разразились хохотом и аплодисментами, а потом обсыпали их с Лайлой рисом. Если кто и знал, что невеста на четвертом месяце беременности, то не сказал ни слова. Сначала Уолгаст списал это на бостонскую сдержанность, но потом понял: все искренне рады за них с Лайлой.
На Лайлины деньги — по сравнению с женой Брэд зарабатывал сущие крохи — они купили дом в Черри-Крик, старом денверском районе, славящемся парками и хорошими школами, и стали ждать первенца. Оба чувствовали: родится девочка. Евой звали Лайлину бабушку, весьма темпераментную особу, которая в молодости отправилась в круиз на «Андреа Дориа», а впоследствии какое-то время встречалась с племянником Аля Капоне. Брэду имя Ева нравилось, и, когда Лайла его предложила, он согласился. Супруги решили: Лайла проработает до самых родов, а потом они вдвоем будут растить малышку до года, после чего Брэд вернется на службу в ФБР, а Лайла — в больницу, на полставки. План изобиловал недостатками, которые Брэд и Лайла видели, но особо не беспокоились. Они обязательно справятся!
На тридцать четвертой неделе у Лайлы подскочило давление, и акушер велел соблюдать постельный режим. «Не волнуйся, — успокаивала она Уолгаста. — Давление высокое, но для малыша опасности не представляет. В конце концов, я врач, возникнет серьезная проблема — обязательно скажу». Брэд беспокоился, что Лайла переутомилась на работе: в больнице ведь целый день на ногах! Он был готов кормить ее с ложечки, приносить книги и диски с фильмами, только пусть дома сидит!
Однажды вечером, за три недели до срока, Брэд вернулся домой и застал Лайлу в слезах. Она скрючилась на кровати и сжимала виски.
— Голова раскалывается! — пожаловалась Лайла.
Давление оказалось сто шестьдесят на девяносто пять. В больнице сказали: у Лайлы преэклампсия, именно
она вызывает головную боль. Акушеров беспокоили судороги, состояние Лайлиных почек и возможный выкидыш. Все очень волновались, особенно Лайла — ее лицо посерело от тревоги. «Придется вызывать роды, — заявил доктор. — Вагинальное деторождение в таких случаях лучше всего, но, если в ближайшие шесть часов не начнутся схватки, сделаем кесарево сечение».Лайле поставили капельницу с питоцином и вторую — с сульфатом магния, чтобы предотвратить спазмы матки. «Магнезия переносится тяжело!» — бодрым голосом объявила медсестра. «В каком смысле тяжело?» — уточнил Уолгаст. «Трудно объяснить, но вашей супруге не понравится». Лайлу подключили к фетальному монитору и стали ждать.
«Тяжело» означало «ужасно». Лайлины стоны потрясли Уолгаста до глубины души. Он в жизни не слышал ничего подобного. «Во мне словно костры пылают, — повторяла несчастная. — Мое тело меня ненавидит! Боль просто адская!» От сульфата магния она так мучилась или от питоцина, Уолгаст не знал, а медсестры ничего не объясняли. Начались схватки, но акушер заявил: матка раскрылась лишь на дюйм, что явно недостаточно. «Сколько ей еще терпеть? — недоумевал Брэд. — Мы же на занятия ходили, все рекомендации выполняли! Никто не говорил что роды — это садистски долгая пытка!»
Наконец перед самым рассветом Лайла сказала, что ей нужно потужиться. Так и выразилась: нужно. Никто не поверил, но доктор осмотрел матку и объявил, что она чудесным образом раскрылась на четыре дюйма. Медсестры тотчас засуетились, приготовили инструменты, надели чистые перчатки и убрали складную секцию кровати под Лайлиными бедрами. Уолгаст почувствовал себя ненужным, как брошенный в бурном море корабль. Он сжал руку жены раз, другой, а на третий все кончилось.
Брэду протянули кривые ножницы, чтобы перерезал пуповину. Медсестра положила Еву на неонатальный стол, оценила ее состояние по шкале Апгар, затем надела на крошечную головку новорожденной чепчик, завернула в одеяло и вручила Уолгасту. Поразительно, но страх, тревога и паника тотчас отступили на второй план. Какое же это чудо, держать на руках собственное дитя, свою доченьку! Ева весила лишь пять фунтов, ее кожа была теплой, розовой — цвета спелого персика — и, как почувствовал Брэд, склонившись над дочкой, пахла дымом, словно девочку вытащили из огня. Вялой от обезболивающих Лайле накладывали швы. Уолгаст с удивлением увидел на полу под Лайлиной кроватью блестящую лужицу крови. В суматохе он даже не заметил, как и когда она появилась. Тем не менее доктор заверил, что Лайла в порядке. Брэд показал ей дочь. Прежде чем малышку унесли в инкубатор, он долго прижимал ее к себе и повторял: «Ева! Ева! Ева!»
Эми быстро поправлялась, но гиперчувствительность к свету не исчезала. В надворных постройках обнаружились стопка фанеры, лестница, молоток, пила и гвозди. Уолгасту предстояло разметить фанеру, распилить, поднять готовые куски на второй этаж и прибить к окнам. В одиночку трудновато, но после восхождения по вентиляционному стволу — чем дальше, тем сильнее Брэд недоумевал: как ему удалось?! — ничего особенного.
Большую часть дня Эми спала, а ближе к вечеру просыпалась и ела. Она спросила, где они, и Брэд ответил, что в Орегоне. Мол, это лагерь, в котором он в детстве отдыхал. Почему они здесь оказались, девочка не уточнила: либо это ее не интересовало, либо догадалась сама. Пропановый баллон на кухне оказался почти полон. Уолгаст практически не готовил: грел консервированные супы и тушенку, разводил сухое молоко и подавал к кукурузным хлопьям и крекерам. Вода из лагерной скважины попахивала серой, но для питья вполне годилась. Уолгаст качал ее кухонным насосом, и морщился: ледяная! Он сразу понял: продуктов надолго не хватит и скоро запасы придется пополнить. В подвале Брэд наткнулся на коробки со старыми отсыревшими книгами и вечерами при свете свечи читал Эми «Остров сокровищ», «Оливера Твиста», «Двадцать тысяч лье под водой».
В пасмурные дни Эми порой выбиралась из дома и смотрела, как Брэд рубит дрова, латает крышу или разбирается в устройстве старого дизель-генератора, который нашел в сарае. Она надевала очки и бейсболку, заматывала шею полотенцем и устраивалась в тени на пеньке. Увы, долго посидеть не удавалось: через час кожа становилась ярко-розовой, точно ее кипятком ошпарили, и Брэд отсылал Эми обратно в дом.
Однажды вечером, недели через три после приезда в лагерь, Уолгаст повел Эми на озеро искупаться. Помимо часовых вылазок на свежий воздух из дома Эми не отлучалась и за территорией лагеря не была. Тропинка вела к шаткому деревянному причалу, убегавшему от зеленого берега футов на тридцать. Уолгаст разделся до плавок и велел Эми сделать то же самое. Он предусмотрительно захватил с собой полотенца, шампунь и кусок мыла.