Перерождённый Прародитель технологий

В главном зале, сердце комплекса, простирается пространство, наполненное шумом тихо гудящих консолей, экранами с изображениями, которые простым смертным невозможно интерпретировать. По центру — огромный круглый стол, над которым парит сферический голографический интерфейс, показывающий модели, карты и цифры в динамике. В воздухе чувствуется тонкий озоновый запах, который оставляют работающие на грани технологии.

Один человек стоит в самом центре зала перед массивной консолью. Он высокий, в длинном сером плаще, больше похожем на драпировку, которая ниспадает до пола, скрывая его фигуру. На голове — капюшон, тень от которого прячет черты его лица. Лишь его глаза, светящиеся тусклым голубым светом, видны из темноты. Они не человеческие, скорее всего, модифицированные. Его руки, тонкие и длинные, бесшумно двигаются над интерфейсом. Он изучает данные, будто погружён в собственные мысли, а не в происходящее вокруг.

Но его сосредоточенность нарушает внезапное вторжение. Раздался звук быстрых шагов, потом двери с шипением разъехались в стороны, и в зал вбежал юноша. На вид ему не больше 20 лет: худощавый, в лёгкой униформе, дыхание сбито от бега. Его лицо раскраснелось, но в глазах горит тревога.

— Господин! — выдохнул юноша, даже не поприветствовав своего лидера, что само по себе было вопиющим нарушением протокола. Однако следующие слова заставили фигуру у консоли замереть, будто механизм, внезапно остановившийся из-за сбоя. — Разлом в хранилище 438 закрыт! Кто-то… кто-то смог активировать древние системы и зачистить место от чудищ!

Человек у консоли не сразу ответил. Он медленно выпрямился, его движения были отточенными, почти механическими, как будто каждое действие подчинялось внутреннему алгоритму. Он задумался, и даже это выглядело будто часть тщательно выверенного процесса. Лишь спустя несколько долгих секунд тишины в помещении раздался его голос — низкий, холодный, лишённый всякой человечности:

— Это невозможно. Системы прошлой эры недоступны людям. Кто осмелился это сделать?

Юноша не сразу нашёл в себе смелость ответить. Его пальцы слегка подрагивали, взгляд метался между голограммами и ледяным взором господина. Он знал, что прерывать его, особенно когда тот сосредоточен на своих исследованиях, было величайшим проступком. И всё же… эта весть не могла ждать.

Каждый обитатель этого комплекса знал, что его существование держится на силе и гении господина. Без него, без его непостижимой власти, управление этими древними технологиями было бы невозможным. Никто не мог даже представить, чтобы кто-то другой смог пробудить системы прошлого. Но сейчас эта невозможность стала реальностью.

— Мы… Мы не знаем, сэр. Камеры наблюдения и остальные механизмы… Они были выведены из строя почти мгновенно. Стоило нам восстановить работу одного устройства, как оно тут же попадало под чью-то власть. Мы смогли только приблизительно определить, какой отряд находился в этом секторе, но…

Его голос дрожал. Сказать господину "мы не знаем" — это как самому подписать себе смертный приговор. Истории о тех, кто осмелился показать незнание или слабость, были хорошо известны каждому из подчинённых.

— …Вот как… — наконец произнёс господин, и голос его прозвучал так, словно он проглатывал каждое слово, обдумывая его с холодной, безжалостной точностью. — Некто не только осмелился пробудить системы, что я сам оставил в хранилище, но и уничтожил созданных мною заготовок… Те, что я лично разработал, чтобы каждый мой подданный мог, независимо от состояния, с их помощью увидеть лицо нового… Но это уже не важно. Ты сообщил мне любопытные новости. Молодец. Такое действительно нужно было доносить немедленно.

Юноша замер, не веря своим ушам. Господин редко хвалил кого-то, и уж тем более открыто. Но вместо облегчения в сердце молодого посланника зародился новый страх. Он понял это, когда существо повернулось к нему.

Эти глаза.Голубые огоньки во взгляде господина пробивали его насквозь. Их яркость была ненатуральной, пугающей, будто за ними скрывалась бесконечная бездна. Юноша почувствовал, как ноги подкашиваются, а тело предательски дрожит.

Господин медленно подошёл ближе, его рука, словно покрытая металлической чешуёй, протянулась и с глухим хлопком легла юноше на голову.

— И всё же… я разочарован. Я не помню, чтобы позволял кому-либо из своих подчинённых испытывать ТАК много эмоций. — Голос его был ледяным, вкрадчивым, словно шипящий яд.

Юноша вскинул глаза, пытаясь возразить, но слова застряли в горле. Зрачки его расширились от ужаса, когда он услышал ответ:

— Молчать.

Слово прозвучало как приговор, и тело молодого человека тут же обмякло, едва не рухнув на пол.

Господин провёл второй рукой вдоль его позвоночника, пальцы, холодные как сталь, ощупывали его спину, пока не добрались до имплантированных пластин. Те бесшумно разошлись, открывая сложный механизм — провода и микросхемы вместо костного мозга.

— Ты принёс важные известия. Поэтому тебе повезло. В отличие от остальных, кто осмеливался показывать мне подобное неподчинение, ты получишь апгрейд… А потом, безо всякого страха, ты расскажешь мне всё, что знаешь о хранилище и тех, кто был там.

Юноша почувствовал, как холодный разряд пробежал по его позвоночнику, а сознание начало угасать. Последнее, что он видел, были горящие синим глаза господина, равнодушные и страшные, как сама вечность.

***

В сознание я приходил медленно и мучительно. Ощущение было таким, будто мой мозг достали из головы, пропустили через мясорубку, а затем, тщательно перемешав, вернули обратно в череп. Боль в голове была настолько яростной, что казалась всепоглощающей, но всё же я очнулся, медленно приходя в себя после долгого и тревожного сна.

Мой взгляд уткнулся в белоснежный потолок, от которого слегка рябило в глазах. К боли в голове быстро добавилась общая слабость в теле — я чувствовал себя так, будто меня размазали по кровати, и даже дыхание давалось с трудом.

С усилием повернув голову, я начал оглядываться. Пространство вокруг меня быстро прояснилось — больничная палата. Рядом с кроватью стояло медицинское оборудование, чей монотонный писк совпадал с ритмом моего сердца. К вене в правой руке подключены трубки, ведущие к капельнице, где висели прозрачные пакеты с жидкостью. Светлая, чистая, почти стерильная обстановка. Да, это определённо больница. Но, к счастью, не та, где я оказался в прошлый раз — безо всяких металлических решёток на окнах или гнетущей атмосферы, напоминающей заключение. Здесь всё выглядело куда миролюбивее.

Я попробовал приподняться, но моё тело словно заговорило: «Нет! Не сейчас!» Каждая клеточка противилась движению, наполняя меня новой вспышкой боли. Отчаявшись, я зажмурился и упал обратно на подушку, тяжело дыша.

И в этот момент дверь палаты бесшумно открылась, и в комнату вошёл мужчина.

Он был пожилым, лет семидесяти, но двигался с неожиданной для его возраста лёгкостью. Его лицо, изрезанное морщинами, рассказывало о десятилетиях, наполненных как болью, так и радостью. Седые волосы аккуратно зачёсаны назад, а борода — короткая, чуть тронутая серебром, придавала ему вид мудрого и доброжелательного старца. Тёмно-карие глаза, обрамлённые лёгкими «гусиными лапками», светились тёплым, почти отеческим взглядом.

На нём был идеально выглаженный белый халат, слегка расстёгнутый у шеи, а под ним — строгая рубашка пастельного оттенка. В руках он держал планшет, где, судя по всему, был мой медицинский отчёт.

— Ну вот, наконец-то пришли в себя, — произнёс он с мягкой, немного хрипловатой интонацией, в которой чувствовались и профессионализм, и человеческое тепло. — С возвращением.

Его голос напомнил мне об уюте, давно забытом чувстве, которое, казалось, было утеряно где-то в вихре моих недавних переживаний. Этот человек казался воплощением заботы — врачом, который не просто выполнял свою работу, но действительно переживал за каждого своего пациента.