Переселение. Том 1

Исакович быстро двинулся по улице и от поднявшегося шума и треска выстрелов не слышал, что ему кричали. Он видел только, как впереди, в глубине улицы, гибнут его солдаты, как разбегаются они по сторонам и прижимаются к стенам. Потом солдаты стали падать и около него. Французы стреляли прямо в лоб.

Отступая, французские солдаты попробовали найти выход на другом конце города, на горе, у крепости, надеясь спастись в близлежащих лесах и совершенно не предполагая, что там их поджидает Тренк со своими хорватскими пандурами и славонскими «разбойниками». Забив до отказа выход из города, французы дружно стреляли — залп за залпом, и вскоре широкая мостовая, перекрестки и подворотни покрылись мертвыми и слетевшими с их голов черными треуголками.

Вук Исакович шел среди этого ада, вдоль задымленных стен, впереди спокойных лошадей, не обращавших внимания на стрельбу, сопровождаемый собаками, которые недоуменно принюхивались к запаху порохового дыма, и заглядывал в лица убитых. Где его полк, он не знал, ибо все солдаты перемешались.

Заметив наконец среди страшнейшего крика и грохота ружей, что стреляют также и из прикрытых ставнями окон и запертых ворот, он остановился в подворотне под сводом оконного фонаря, украшенного большим деревянным петухом голубого цвета, и стоял так между жизнью и смертью, такими непостижимо и страшно близкими друг другу. Шансы были одинаковы, он мог остаться как на этом свете с высокими травами, с зелеными горами, на этой пустынной улице, где лежали убитые, точно пестрые куклы, а раненые стонали от боли, так и на том свете, в царстве покоя, среди мертвых.

Когда пули исковыряли стену над его головой, он пригнулся и стал освобождаться от ремней, оставив при себе только саблю. Вдруг из-за угла, в нескольких шагах от него выскочили два французских солдата, видимо заблудившихся. И не успев опомниться, тут же захрипели под прикладами и штыками его ординарцев.

Начали сбегаться и отыскавшие его наконец солдаты и, сгибаясь и сжимаясь под пулями, сообщали о том, кто убит. Из-за дыма он с трудом различал в глубине улицы солдат, стрелявших залпами, хотя до них было всего несколько десятков шагов. Увидев, что огромная карета барона Беренклау, подпрыгивая на разбитой ядрами мостовой, приближается, Исакович приказал открыть огонь по верхним и нижним окнам. Потом, отбросив в сторону треуголку и окликнув собак, он выскочил на середину улицы с саблей наголо. Солдаты по мере того как узнавали его, кидались за ним.

Добежав до лежавших на мостовой солдат, которые, окутанные пороховым дымом, стреляли залпами, подавая сами себе команды: «Дешарж, первый, второй, первый, второй», он поднял их, крича во все горло своим любимцам ветеранам, которым молодые солдаты заряжали ружья: «Сербы! За графа Валлиса! {21} Сербы! За графа Валлиса!..», размахивая при этом саблей и беспрестанно оборачиваясь, следя за тем, чтобы не получить вражеской пули в спину.

Вот так погиб в тот вечер на крутых улицах Цаберна Славонско-Подунайский полк, загнав неприятеля в засаду к Тренку.

21

За графа Валлиса! — Граф Валлис — австрийский полководец. Под его командованием сербские отряды сражались в австро-турецкой войне 1737—1739 гг.

Шесть дней после этого Беренклау прожил в лучшем доме на площади Цаберна и снова спал в шелковой рубахе на роскошной постели, а Подунайский полк два дня хоронил за городом во рвах своих мертвых, среди которых было немало и офицеров.

Взятие Цаберна открыло ворота в Эльзас, но было последней битвой Подунайского полка в этой кампании. Спустя шесть дней Карл Лотарингский двинулся всей армией к Рейну и перешел его по горящим мостам у села Дайнхайм.

Полк Исаковича, в начале кампании переходивший Рейн первым, сейчас последним перебежал мост уже по горящим балкам.

За ним, на той стороне Рейна, остались лишь дым и пыль, но и они вскоре рассеялись.

А то, что произошло потом, было уж совсем печально.

В неприятельской, ограбленной, пустынной Баварии, по которой они безостановочно шли до самой Чехии, их мучили голод и жажда.

Осень наступила раньше обычного, и погода стояла дождливая. Исакович, вконец добитый болезнью, заботами и муками, спал под повозкой. О брате и жене не было никаких вестей, он их почти забыл.

Ходили слухи, будто их полк поставят на зимние квартиры в Верхнем Пфальце, а остальные сербские полки пойдут драться с пруссаками. Шли также разговоры о том, что их отпустят домой, что раскассируют по другим полкам. И чтобы окончательно омрачить Исаковичу жизнь, к нему в полк были прикомандированы два офицера-немца. А через две недели заковали в кандалы и увезли на суд капитана Пишчевича за то, что он якобы подбивал к бунту. Карл Лотарингский уехал в Вену, и верховное командование принял граф Бачани.

Став лагерем у города Шердинга на берегу реки Ин, Подунайский полк точно сгинул в осенних туманах и дождях. Исакович спал. Целыми днями спал под повозкой.

Однажды он услышал, что его разыскивает в городе какой-то торговец, чтобы передать от некоего венского купца Димитрия Копши вести от брата.

Под вечер Исакович спустился к реке и стал ждать у парома торговца, за которым послал солдата. День был ветреный, холодный. Исакович, устроившись на старом пароме, севшем на мель у крутого берега, с трудом заметил в наступающих сумерках среди густого темного кустарника лодку и людей, отчаливших от противоположного берега.

Мрак спускался в туман, моросил обложной дождь, и Вук Исакович насилу дождался, чтобы можно было наконец встать и подойти ближе к воде, протекающей под старыми балками.

Когда лодка приблизилась, он нетерпеливо окликнул солдата, которого послал в город, а потом по-немецки и купца.

Человек, закутанный в военный плащ, поднялся в лодке и крикнул, что привез ему вести от брата, а когда Исакович уже спустился в грязь, добавил, что есть вести и о его жене. Исакович смотрел, как большая черная лодка приближается, как ее поворачивают веслами по течению совсем почерневшей реки, чтобы пристать к корням дерева. Последние удары весел, и лодка неслышно приблизилась, он схватил ее и потащил на берег. Высокий мужчина, которого солдат поддержал, чтобы он не свалился, назвавшись Ахимом Ригелом, торговцем из Шердинга, сообщил, что три недели тому назад он ездил в Вену и что там знакомый купец Димитрий Копша попросил его при помощи друзей разыскать Вука Исаковича в Ингельштадте, поскольку ни на какие письма тот не отвечает, и передать ему, что его дети и брат живы-здоровы, а жена, госпожа Дафина Исакович, умерла.

VIII С грустью увидев всю тщету родов, ибо даже в собственных детях не останется и следа ее души, она умерла, сожалея лишь о том, что не может усладить хотя бы разгоряченное страстью тело

Смертный час госпожи Дафины Исакович пробил в летний погожий день в конце августа, после трехнедельной засухи.

Кровотечение, остановленное на какое-то время то ли купаниями турецкого лекаря, то ли железными трубками врача из Осека, началось снова.

Кровь ее при этом стала распространять такое зловоние, что со всего дома сбегались старухи, крестясь и шепча заговоры.

Последнюю ночь перед смертью она провела в лихорадке, беспрестанно умоляя деверя поехать к патриарху и испросить у него разрешение перевезти ее в монастырь. Она все еще надеялась, что там исцелится. Успокоилась Дафина только на заре, когда услышала, как обливают из ведер карету Аранджела Исаковича и выводят лошадей. Деверь уезжал на самом деле. Он решился наконец после стольких недель колебания отправиться к патриарху и поговорить с ним о расторжении святого таинства супружеского союза, которому он в свое время сам же способствовал.

Дафина, измученная жаром, в полном изнеможении заснула, вытянувшись, как мертвая, на своем ложе, глаза ее глубоко запали, сквозь кожу просвечивала каждая косточка, каждая жилка.

Облитая точно утренней росой холодным потом, крупными горошинами стекавшим в глазницы, она не двигалась, не просыпалась; ее посиневшие губы и ноздри были так же безучастны к свету наступающего дня, как белая печь рядом с ее постелью, или стул с подушками у зарешеченного окна, или как дверь, обрамленная тонкой полоской света, пробивавшегося сквозь щели.