Переселение. Том 1

Переселившиеся из Азии и осевшие на этой равнине угры рассказывали, будто всадник может скакать целыми днями на восток и не встретить ни единой живой души. Их землю с трех сторон венчают высокие горные цепи, образуя лишь на востоке нечто вроде ворот. А за ними опять тянется бесконечная равнина.

Редко-редко мелькнет одинокое дерево, акация или верба, да проплывут всадники, чтобы тут же бесследно исчезнуть. А порой путник увидит на горизонте какие-то башни или города, но и они рассеиваются как дым. А летом вдруг возникают шелковые шатры, пальмы, но все это лишь обман зрения, фата-моргана, игра света и облаков. Вскоре небо вновь опускает на землю свою голубую завесу, и вот равнина опять пустынна.

В том королевстве до самого конца XVIII столетия часто бушевали войны. Турки пробились до самой Вены, но затем были отогнаны назад к Белграду, а вдоль их пути белели черепа и кости. Последними отступали к Вене расцияне {25} , они же первыми наступали на Белград. Расцияне составляли так называемую венгерскую конницу, которой командовали австрийские генералы; кавалеристы в больших треуголках с пышным страусовым оперением стремительно мчались на низкорослых, но быстрых и выносливых лошадях.

25

Последними отступали к Вене расцияне… — Расцияне, раси, рапы — венгерское наименование сербов.

Когда отгремели войны, люди стали селиться на сожженных турецких заставах, у паромов вдоль рек и вокруг Темишвара — главного города на юге королевства, заново отстроенного из камня по плану французских архитекторов в форме звезды.

Расцияне не признавали никакой власти, кроме власти австрийского императора; однако весной 1752 года, когда начинается наша история, они восстали и против него. И пожелали переселиться из Австрии в Россию.

Город Темишвар, по-румынски Тимишоара, хоть и назывался он градом на Тимише, стоял на реке Беге, вернее на болотах возле нее; река была пущена в городские рвы, и по ночам там квакали лягушки. Таким образом, от реки сохранилось лишь старое испанское название да разросшийся тальник.

Темишвар был человеческим, а не божьим творением, хотя городские укрепления и имели форму звезд. Укрепления эти были замечательны тем, что при осаде города неприятель попадал под перекрестный огонь пушек. Каждая из этих каменных звезд представляла собою самостоятельный мирок, а все вместе они образовывали некий остров.

Перед крепостными воротами простирались зеленые луга: тут офицеры обучали солдат. В стены были вмурованы огромные пушки, и все войны с турками начинались с рыка этих пушек. Но сейчас царил мир, и над равниной плыл лишь перезвон колоколов Темишвара.

Зажатый укреплениями город был тесен, слишком мало места оставалось для домов. На этом тесном пространстве ордены иезуитов и капуцинов воздвигли свои церкви с барочными фасадами, а военные власти — здание комендатуры. К комендатуре прилепились несколько трактиров, школа и театр. Возле церкви стоял дом коменданта крепости. Фельдмаршал-лейтенант барон фон Энгельсгофен, не мудрствуя лукаво, поселился в самой большой казарме на крохотной базарной площади, рядом с церковью капуцинов: тут Темишвар чем-то напоминал Вену в миниатюре. Благодаря разгульной жизни гарнизона, город получил название «Малая Вена».

И хотя фельдмаршал-лейтенант Франц Карл Леопольд барон фон Энгельсгофен был уже очень стар, венский двор во время последних войн с турками доверял ему всецело. Барон предпочитал Темишвару Петроварадин, но вынужден был переселиться в Темишвар, чтобы оставаться поближе к солдатам-расциянам, которые то и дело волновались и причиняли властям немало хлопот. Живя в крепости над военной тюрьмой, Энгельсгофен мог непосредственно наблюдать за приходом и уходом полков и за стоявшей у ворот стражей. Его окна были выше украшенного крестами и ангелами фасада монастыря капуцинов, и барон мог видеть плац, где гусары проходили школу верховой езды. У фельдмаршал-лейтенанта был свой конек — санитария: побелка и карболка. Он заставил побелить и комендатуру — черными остались только двуглавые орлы Габсбургов.

С высоты четвертого этажа старый Энгельсгофен мог видеть все. Он велел запереть залы и гостиные и устроился в двух комнатах под самой крышей. Отсюда он мог видеть даже бывший турецкий форпост под названием Махала, где сейчас поселились расцияне. Барон питал слабость к этим солдатам.

Урочище Махала, где жили их семьи, не походило на обычное село, а тем более на город. Это было брошенное турками бедное грязное селенье среди болот, со сгоревшим палисадом, разрушенными башнями и стенами. Хороша в Махале была только аллея огромных, разросшихся акаций. Они закрывали своей зеленью караульни, хижины расциян и крытые камышом кровли их землянок. И хотя нищета в Махале была ужасающая, в селе даже по ночам никогда не умолкали песни.

Акация в том году цвела так буйно, что жалкие глинобитные домишки, казалось, залило душистым дождем белых цветов. И если расцияне кутались в сермяги да в рядна, то урочище было покрыто белым ковром душистых цветов, точно кружевом райской кущи.

Камыш, шувар и болота цветущие акации превращали как бы в сверкающую звездными блестками небесную твердь, в усеянный звездами Млечный Путь, который народ называл в здешних местах Кумовой Соломой. Расцияне в ту пору так любили все светлое, молодое, новое, что у них даже возник обычай, глядя в новолуние на молодой месяц, подпрыгивать, приплясывать и весело напевать:

— Здравствуй, месяц молодой, здравствуй, месяц дорогой!

И вот однажды весной 1752 года, миновав Махалу, в ворота крепости, где стояли на часах пушкари, въехала черная дорожная карета.

В карете этой прибыл из Вены человек, которому императорский двор приказал навести среди расциян Темишвара порядок. К этому времени фельдмаршал-лейтенант барон фон Энгельсгофен начал утрачивать доверие двора, которым он до тех пор пользовался. Двор решил отменить данный расциянам статут, ибо они стали, как говорили в Вене, «arma in arma» [5] .

5

армией в армии (лат.).

Двор решил превратить расциян, которые дотоле были лишь солдатами императора, в крестьян королевской венгерской знати. Но это было легче решить, чем сделать.

Энгельсгофен был скептик и считал, что из солдата хороший хлебопашец не получится. А еще более сомневался он в том, что расцияне согласятся стать крестьянами-испольщиками. Ему казалось опасным разоружить и расселить по комитатам Венгрии расциянские полки, приведенные с полей сражений в Темишвар. Он, в сущности, отказывался раскассировать при помощи профосов бывшие подунайские сербские полки и силой распределить расциянских офицеров по регулярным частям, хотя в рескрипте, который он получил, предписывалось неженатых солдат расселить, а тех офицеров, которые вздумают возмущаться, строго наказать и нескольких даже в назидание повесить.

Энгельсгофен, занимаясь побелкой домов, конюшен и нужников, отвечал, что так людьми не управляют, что драконовские меры лишь заставят перейти этих верных воинов императора под власть русской императрицы, и обращал внимание Вены на то, что генералу Шевичу, перешедшему из австрийской армии в русскую, уже удалось переманить нескольких офицеров, своих родичей, и просьбы об отставке продолжаются. Однако в Вене Энгельсгофена уже не слушали.

Фельдмаршал-лейтенанту ставили в упрек, что он не сумел заставить подунайские полки надеть вновь введенную форму, запретить расциянам носить покойников через весь город на кладбище в открытых гробах, распланировать село.