"Перевал Дятлова". Компиляция. Книги 1-9

И на свет появилась маленькая военная хитрость. Одна пропущенная буква — и «1я парт. бригада Ленинградского фронта» (именно так, сокращенно, писал в анкетах отец) превратилась в «1ю арт. бригаду», воевавшую с правильной стороны линии фронта. Если что, всегда можно отмазаться: описался, дрогнула рука, пропустил букву. Но никто внимания так и не обратил. И арт. бригада, в которой отец никогда не служил, потянулась из одного документа в другой. А в графе, касающейся плена и оккупированных территорий, появился прочерк.

Вот что еще любопытно. Впервые арт. бригада обнаружилась в крайне серьезной подборке документов под названием «Выездное дело». После войны, в 50-е и 60-е, отец работал за границей: сначала в Бирме, затем в Африке, в Гвинее.

Африка же в начале 60-х была горячим и неспокойным местом. Там стреляли много и часто. В не успевших сбросить колониальный гнет странах чернокожие партизаны воевали с колонизаторами. В успевших — активно стреляли друг в друга, выясняя, кто более достоин рулить страной, получившей независимость. В советском торгпредстве в Конакри (столица Гвинеи) имелась самая настоящая «оружейка», хотя хранились в ней отчего-то не автоматы Калашникова, а пистолеты-пулемёты ППС времён Великой Отечественной. Из окон посольства торчали игрушки посерьезнее — крупнокалиберные пулеметы ДШК. Потому что даже в столице изредка случались выяснения отношений между вчерашними соратниками по борьбе за независимость.

Понятно, что туристами в желтую жаркую Африку советские граждане тогда не ездили. А биографии тех, кого посылали туда работать, соответствующие органы изучали не то что с лупой — под микроскопом. И тут вдруг «1-я арт. бригада» — ложь, вскрываемая на счет «раз». Но не вскрытая. «Выездное дело» получило все необходимые резолюции и штампы, и отец спокойно улетел в Африку.

Поневоле возникает подозрение, что хитрость с пропущенной буквой придумал не сам отец. А те, кто по долгу службы анкеты и автобиографии проверяли. Дескать, напиши-ка ты вот так, потому что с настоящими анкетными данными мы тебя выпустить за рубеж не имеем права.

Достаточно, наверное. Есть и другие странности и нестыковки в документах, и немало, но все же не стоит превращать расследование дятловской трагедии в летопись рода Точиновых.

Уже понятно: попадись документы моего отца в руки конспиролога Ракитина — и отец превратился бы в сотрудника КГБ покруче, чем Семен-Александр Золотарев. Стал бы кадровым офицером, наверное, в 1-м Главном управлении (внешняя разведка), резидентом в Бирме, затем в Гвинее.

В КГБ отец не служил. Я бы знал. Не висел в шкафу китель с погонами, не лежал в ящике стола наградной пистолет. А не знал бы (ну, вдруг) — узнал бы на похоронах. Довелось видеть, как хоронили одного товарища, не одно десятилетие мирно служившего по финансовой части, а из органов уволенного давным-давно, еще когда Шелепин «чистил» Контору от профессионалов тайных войн. Был оркестр, были награды на алых подушечках, был залп из карабинов в осеннее небо, был венок от Комитета. На панихиде выступил товарищ в штатском, сказал, что помнят и скорбят. КГБ, в этом Ракитин прав на все сто, своих не забывал, ни отставных, ни умерших. Но на могилу отца никто 20 декабря, в День чекиста, не приходит. Проверял — никого.

И не надо думать, что история моего отца — единичный и уникальный случай дикой путаницы в документах. Наоборот, рядовой случай и заурядный.

Еще пример из жизни. Дальние родственники, седьмая вода на киселе, но тоже Точиновы, в 1920 году зарегистрировали брак. Расписались как Точиновы, а потом почти всю жизнь прожили под другой фамилией. Сменили ее без лишних формальностей — записались «со слов» Стряпухиными — так и жили, так и умерли. А их наследники прошли долгий судебный квест, доказывая, что брак имел-таки место. Доказали, наследство получили.

Или вот еще: дальний родственник со стороны жены родился с одним именем, но много лет жил под другим. Под именем своего покойного брата. А может, и был тем братом, якобы покойным? Поди пойми — брат-не-брат умер задолго до того, как стали доступны оцифрованные архивы.

А вот пример уже непосредственно из истории, служащей объектом нашего расследования: Николай Тибо-Бриньоль. Мало кто вспоминает, что и у него две даты рождения — в двух разных официальных документах: 05.06.1935 г. и 05.07.1935 г. (настоящая дата, из метрики, вторая — но и в Википедии, и в многочисленных дятловедческих исследованиях, и на могиле, и на памятнике-кенотафе указана первая — все как у Точинова П. С.).

Фамилий у Тибо тоже две: «При выдаче паспорта в написании моей фамилии вкралась ошибка. Согласно паспорту моя фамилия Тибо-Бринволь, а по документам матери моя фамилия Тибо-Бриньоль», — из автобиографии Тибо 1953 года. Мало того, его родной старший брат Владимир (погибший на фронте в 1943 году) и жил, и погиб под фамилией Тибо-Бринсоль! А уж как заполнял анкеты Николай Тибо, как писал автобиографии! Сыновьям репрессированных по политическим статьям хода в ВУЗы не было по меньшей мере до 1954 года, а большинству из них до — 1957-го (знаю не понаслышке: из истории своей семьи с материнской стороны). Тибо умудрился поступить еще в 1953-м, ловко замаскировав «пятно» в своей биографии.

В общем, ясно как день, что работал Николай Тибо на французскую военную разведку. На «дезьем-бюро» французского Генштаба. Ни малейших сомнений.

Безвозмездно, то есть даром, дарю эту блистательную версию Алексею Ракитину.

Надо ясно понимать: в в те далекие годы в документах у людей царил лютый бардак. Никакого сравнения с временами централизованных компьютерных баз данных, когда любую информацию можно быстро проверить. Множество архивов пропало в войну. Равно как и документов, находившихся на руках у людей. Восстанавливали их сплошь и рядом «со слов». И в восстановленные документы сплошь и рядом попадали ошибочные данные. Иные искажения и умолчания вносились умышленно, иные непреднамеренно — память людская далеко не совершенна. Но все-таки не стоит, тов. Ракитин, записывать всех обладателей не стыкующихся меж собой сведений в документах в агенты КГБ. Комитет был организацией большой и разветвленной, спору нет, но даже ему столько агентов не требовалось — вот и без услуг моего отца он обошелся… Без услуг Золотарева — тоже.

Вывод прост: во всех измышлениях о Золотареве-кэгэбэшнике истины ничуть не больше, чем в горячечном бреде о фронтовике-алкоголике с гранатой, выгнавшем раздетых туристов на мороз, а затем вылакавшем спирт, закусывая корейкой. При всей кажущейся обоснованности построений Ракитина — не больше.

* * *

Ракитину вторит дятловедка г-жа Сазонова, занимающаяся изучением дятловской трагедии — страшно сказать! — аж из Вьетнама. Она тоже дотошно копается в прошлом Семена-Александра, но вывод делает немного иной: оказывается, Золотарев работал не на СМЕРШ, после чего на КГБ, — а на спецназ ГРУ, еще с войны: был диверсантом школы Старинова.

Однако конспиролог из г-жи Сазоновой не чета Ракитину: более многословна и менее убедительна. И методы использует никуда не годные. Например, анализирует художественную (!) повесть журналиста Ярового: дескать, персонаж Постырь из этой повести списан с Золотарева один-в-один, а знал Яровой о дятловской трагедии изрядно — значит, написанное о персонаже вполне применимо к его прототипу.

Оспаривать такие утверждения — себя не уважать, и дискутировать с суровой вьетнамской женщиной совершенно не хочется, а хочется махнуть рукой и сказать: да уймитесь уж…

Если же оценить биографию Семена-Александра, не ударяясь в шпиономанию, перед нами предстает человек замкнутый, однако при необходимости легко налаживающий отношения с незнакомыми людьми (отнюдь не раскрываясь перед ними при этом до донышка). Волевой, целеустремленный, планомерно строящий карьеру спортивного функционера. Не без цинизма строящий: например, Золотарев вел кружок по изучению трудов тов. Сталина, но после смерти гения всех времен и народов быстро забросил это занятие — причем сделал это еще до знаменитой речи Хрущева, развенчавшего «культ личности». То есть тенденции Золотарев умел улавливать, даром предвидения обладал. Не делал ставок на лошадей, обреченных на проигрыш.