Перевёрнутый мир

Следом за ним отправились трупы остальных бандитов, после чего мы вернулись в вагон к своим попутчикам.

– Всё в порядке, господа? – бросился к нам навстречу золотопромышленник.

– Вашими молитвами, господин Онуфриев, – ответил ему Стрельников.

Мы ещё полчаса посовещались, а затем легли спать. Было принято решение, что спать будем по очереди, один из нас постоянно будет находиться на посту.

Но до Москвы больше ничего особенного не произошло. Мы отсыпались и отъедались на дармовых харчах. Заботу о нашем питании взял на себя наш подопечный.

Глава 3. ЭКСКУРСИЯ В ПРОШЛОЕ

Москва Златоглавая встретила нас ясным солнечным днём. Площадь трёх вокзалов, куда прибыл наш состав, бурлила живым людским водоворотом. Повсюду носились заполошные пассажиры, метались агитаторы и разносчики газет.

С вокзалов Москвы одурманенные политагитацией люди разъезжались во все уголки России. Услышанное, в искажённой и переиначенной форме, доводилось до восприимчивых умов земляков. Это был настоящий Клондайк для агитации, и политические шарлатаны бессовестно дурманили мозги безграмотному и забитому народу России.

В течение целой недели мы, как ни старались, не могли попасть ни на один поезд. За это время мы познакомились с программами всех политических партий России. Иван Зимин как угорелый носился с одного митинга на другой. Ветер перемен захватил наивного человека, выдувая остатки разума.

Надо бы поговорить с Иваном, а то, не дай Бог, запишется в какой-нибудь отряд и пойдёт защищать революцию или самодержавие, решили мы со штабс-капитаном. Но намерение осуществить не успели, последовавшие события изменили наши планы: мы попали в облаву – таким образом Красная гвардия пополняла свои ряды.

В этот день штабс-капитан остался охранять наших подопечных. Мы же с Иваном отправились поглазеть на Москву.

В прошлой жизни я был в Москве всего один раз, и то проездом. Но Москва тех лет разительно отличалась. За прошедшие шестьдесят пять лет внешний облик столицы здорово изменился. Единственное, что осталось неизменным, это грязь на улицах. Естественно, об этом я вслух говорить не стал.

К обеду мы с Иваном забрели в какой-то трактир и заказали себе еды и водки. После того как мы приняли на грудь по паре рюмок, я решил расспросить его о селе Нижнетамбовское. Мне было весьма интересно знать, какие изменения произошли в селе за минувшие пятьдесят с лишним лет? Я с грустью подумал, что мои друзья- первопоселенцы, с кем я провёл лето на Амуре в начале 1860 годов, уже наверняка прожили отмерянный им век.

– Слушай, Иван, а сколько тебе лет? – спросил я у солдата.

– Двадцать восемь, ваше благородие, – ответил тот.

– А мне двадцать три, – сказал я задумчиво.

– Молодость всегда безрассудна, – понял по-своему он мою задумчивость.

– Ты это о чём?

– Дак я об том, что вас за геройство в офицеры произвели. Пока молодые, дак кажется, что смерти нет. И вытворяем всяческие безрассудства.

– А разве не бывает таких ситуаций, что другого выхода просто не существует? Ты бы и рад схорониться, но тогда наверняка погибнешь.

– Э, ваше благородие, я столько годов в окопах, давно приметил, что в такие ситуации попадают те люди, которые от них не бегают. А иные-протчие могут всю жисть прожить и в такую ситуацию никогда не попасть. Не дано им это.

– Да ты, брат, философ, – протянул я удивлённо.

Меня поразила ясность мыслей дальневосточного мужика и умение их правильно изложить.

– Послушай, Иван, ты бы прекратил меня «вашим благородием» кликать. Дворянских кровей во мне не течёт.

– Привык я уже. Если по-другому, то мне самому неловко будет. Пускай уж лучше так, – Зимин посмотрел мне прямо в глаза.

– Ну что ж, смотри сам. Если тебе лучше так, то пускай будет так, – я протянул ему руку. – Без обид?

– А какие могут быть обиды? В мире должон быть порядок, а иначе получится сплошное недоразумение.

Я снова приятно изумился житейской мудрости своего земляка.

– Послушай, Иван, а ты грамотный? – задал я ему очередной вопрос.

– А то как же, обучен. У нас ведь в селе и школа имеется. Церковно-приходская. Я ведь когда-то был среди первых учеников.

– Ты что ж, учился на одни отличные оценки? – недоверчиво переспросил я его.

– Да нет, – засмущался Иван. – В девятисотом году у нас открылась школа, я, значит, десяти лет от роду и пошёл учиться.

– А учился, значит, плохо? – засмеялся я.

– Да нет. Как все, – окончательно засмущался земляк и махнул рукой. – А ну вас, ваше благородие.

– Ладно, брат, не тушуйся. Я тоже не отличник, – успокоил я его. – Ты лучше расскажи мне о своём селе, о его жителях.

– А что рассказать-то?

– Да всё подряд. Сколько у вас проживает людей, чем занимаются, как живут – богато или бедно… Жив ли кто был из первых поселенцев, когда ты уходил на службу…

– А отчего у вас такой интерес к нашему селу? Вроде бы ничего особенного оно собой не представляет, – удивился солдат.

– Просто дед мой бывал в ваших местах во время амурских сплавов первых поселенцев. Вот он и рассказывал мне, что охранял продовольственные склады, которые находились на месте вашего села, – соврал я Ивану.

Соврал я только насчёт деда, а склады там действительно находились. На военные посты, разбросанные по берегам Амура, заблаговременно завозились продукты питания, для того чтобы сплавляющиеся вниз и поднимающиеся вверх воинские отряды и переселенцы не погибли от голода.

– А давайте я вам лучше бумажки дам, в которых всё что надо про это прописано, – склонился ко мне Иван.

– Не понял, что за бумажки?

– В девятьсот восьмом годе приезжал к нам из Хабаровска важный чиновник. По фамилии Дмитрий Александрович Архангельский. Задание ему было дадено самим генерал-губернатором описать по всем амурским сёлам всё как есть: сколько людишек, животины и всякого прот- чего имущества имеется во всех этих сёлах и в каком достатке проживают подданные его императорского величества.

– Перепись населения, что ли? – перебил я его.

– Во-во, она самая. И постановило наше общество меня и Ваньку Сысоева дать ему в помочь. Мы помогали ему обходить подворья и вести подсчёт имущества, а перед самым его отъездом я взял да переписал всё это себе.

– А как они у тебя здесь оказались? – недоумевал я.

– Дак взял я на долгую память о своей родной стороне. Служить-то не год и не два, а цельных двенадцать годочков.

– Ну, ты даёшь! – других слов у меня больше не нашлось. – Давай свои бумажки.