Перевертыш
Шрифт:
Мягко и бесшумно, как учили на снайперских курсах, передвигаясь от своей двери к следующей, что бы поискать за ней старшего сержанта Успенского, Пан неожиданно вспомнил слова из классики: «А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать…»
«Вот уже и про нечистую силу подумалось, — сообразил Пан. — А что ж? Вполне подходит… лежит, не дышит и — не остывает. Чудеса…»
Осторожно нажав на рукоятку двери, он приоткрыл её, заглядывая внутрь помещения, но оно было пустым, кровать, как и в его комнате, занимающая центральное,
Успенского он обнаружил только за третьей по счету дверью. И решительно, уже не соблюдая осторожности, вошел в комнату, в которой вместе со старшим сержантом на постели расположились сразу две девицы: брюнеточка и блондинка.
Успенский, как турецкий паша из какой-нибудь развлекательной книжки, разлегся посередине ложа, кроватью это место назвать язык не поворачивался, окруженный девицами, похрапывающими, постанывающими во сне. Сам же сержант спал тихо, но — дышал, и это сразу же успокоило Пана, когда он приблизился к постели.
И глаза Успенский открыл, едва Пан тронул его за плечо, и руку под подушку сунул почти одновременно с открыванием глаз.
«Надо?» — спросил быстрым, ясным взглядом Успенский. «Да», — чуть заметно кивнул Пан. И тут же отлетело в сторону одеяло, обнажая упруго стоящий спросонья член сержанта и белесые, мягонькие ягодички блондиночки. Пан застенчиво отвел в сторону глаза, а когда сообразил, что сейчас не время для скромности, старший сержант уже вдевал руки в рукава комбинезона.
— Что там? — спросил Успенский, когда они вышли в коридор.
— Сейчас увидишь, — шепнул Пан, думая, что лучше показать, чем рассказывать фантастические истории, тем более, идти предстояло пару десятков метров.
В зыбком утреннем полумраке только-только покинутой Паном комнаты уже хорошо можно было разглядеть и пару стульев, и маленький столик, и настенные лампочки-бра под изящными плафонами, и постель… на которой лежала на боку мулатка, подперев рукой приподнятую голову и разглядывая вошедших своими желтыми глазами с любопытством и легким недоумением. «I woke up, and you’re gone, — сказала она, — You do not exist. Why?»
Ничего не понимая, Пан растерянно оглянулся на стоящего рядом Успенского. Тот тоже ничего не мог понять. А Шака продолжала говорить, и теперь уже Пан легко понимал, что она там щебечет по-своему, так же, как понимал её речь вчера…
«Ты привел друга? Хочешь похвастаться мной? Или вы любите вдвоем с девушкой? Мне иногда нравится так, но только надо немножко доплатить. Я готова любить вас обоих, вы же такие крепкие, сильные мужчины, и я получу в два раза больше удовольствия, если вы будете брать меня сразу вдвоем…»
— Пойдем-ка, выйдем, Пан, — тронул его за плечо старший сержант, не обращая внимания на щебетание мулатки, скинувшей с себя одеяло и представшей перед приятелями во всей красе обнаженного упругого тела.
В коридоре, не дав Пану сказать ни слова, Успенский потащил его в ту, первую комнату, где они вчера начинали праздник плоти, где остался стол с заляпанной скатертью, иссохшиеся бутербродики на тарелке и пустые бутылки из-под шампанского и коньяка.
Видимо, в заведении предпочитали наводить порядок не сразу, а с утра, уже выпроводив гостей и отоспавшись после «праздника любви».Силой усадив Пана за стол, старший сержант шустро покопался в небольшом сервантике, сиротливо стоящем в дальнем углу за занавеской, и вернулся оттуда с бутылкой коньяка в руках.
— От меня не спрячешь, — ухмыльнулся он, разливая напиток в грязные стаканы.
Впрочем, из этих же стаканов они сами пили вчера такой же коньяк, так что на следы собственных губ на стекле Пан не обратил внимания.
— Говорят, похмеляться — это уже алкоголизм, — сказал Пан, рассматривая свой коньяк в стакане.
— Да ты уже настолько трезвый, что тебе похмеляться и не нужно, — хмыкнул Успенский, выпивая и доставая тут же портсигар. — Давай, не тяни вола, пей и рассказывай.
Собравшись с духом, Пан плеснул коньяк в рот, едва не закашлялся, но проглотил, схватил из рук сержанта уже подкуренную папироску, затянулся.
— Конечно, ты не поверишь, только…
— Вот ведь… — хотел было выругаться Успенский, но Пан его перебил:
— Она мертвая была, мертвая и теплая, понимаешь? Я проснулся, она рядом и — не дышит. Глаза открыты, как у мертвых бывает. Пульс я попробовал, нет пульса. И — всё равно теплая.
— Стоп! — остановил Успенский. — Не срывайся. Почему я не поверю? Думаешь, мало чудес повидал за войну?
— То — на войне, а тут… — Пан хмыкнул, — в борделе. Здесь-то какие чудеса?
— И ты сразу пошел ко мне? — уточнил Успенский.
— Да, оделся, проверил пистолет, деньги и — к тебе, а куда мне еще было идти?
— Когда выходил из комнаты, на подружку свою смотрел?
— Оглянулся, конечно, — кивнул Пан. — Она так и лежала, на спине, с открытыми глазами. И грудь не двигалась…
— Да, сисечки у нее приятные, — автоматически кивнул Успенский, — значит, всего-то через пару минут она ожила? И даже полюбиться втроем предложила?
— Я ж говорил, что ты не поверишь… — с тоской сказал Пан, понимая, что вразумительно обосновать, доказать увиденное ему абсолютно нечем.
Но Успенский неожиданно подмигнул, тронул пальцем уши и обвел глазами комнату.
— Приснилось тебе, или просто с похмелья почудилось, — твердо сказал он, — давай-ка, раз уж мне утренний стояк сбил, выпьем еще по чуть-чуть и — в дорогу. Пора, знаешь ли, и в часть.
«Какой же я кретин! — сокрушенно подумал Пан. — Разболтался в борделе! Да здесь, небось, подслушивают и подглядывают за каждым, а уж за нами-то…» Он застонал, длинно и неразборчиво выругался и откровенно постучал себя костяшками пальцев по лбу.
— Ох, чего только спьяну не померещится, — признался он, едва заметно подмигнув Успенскому, мол, понял, что дурак, но постараюсь исправиться…
— Вот и порешали, давай, пей еще чуток, и пойдем будить нашего Пельменя…
Выпить Пан успел, хотя и совсем не хотелось, а вот будить Пельменя не пришлось. Бордель ожил, и первой в застольный зал скользнула голенькая мулаточка, укоризненно выговаривая друзьям, что она там ждет, не дождется, пока они придут её любить вместе, а они тут уже пристроились к коньяку вместо хорошенькой девушки…