Переводчик
Шрифт:
Вежливо подталкивая в спину, меня вывели из зала и запихнули во внушительных размеров полицейский фургон с решётками на окнах. Скамейка и пол внутри фургона были покрыты толстым слоем пыли – наверное, его не использовали последние лет сто. Законопослушный рай, чёрт его подери…
А как же мой самолёт на Нью-Нью-Йорк и императив «в 22:00 стоять у дверей посольства»?!!..
То, что происходило дальше, от меня уже не зависело. После стандартной идентификационно-регистрационной процедуры в полицейском участке меня передали с рук на руки людям в чёрном.
В просторной допросной было невыносимо душно. Хотя, возможно, мне это только казалось, и задыхались не мои лёгкие, а мой мозг – от потока однообразных вопросов.
– Я вам
Мой собеседник никак не отреагировал на мою натянутую лесть, подошёл к столу и навис надо мной в картинной позе.
– Я это уже слышал. И, как вы помните, в той же декларации вы обязались не вступать в сексуальные контакты с гражданками Имперских Штатов.
– Но я не вступал в ни какие контакты! И даже не собирался этого делать!!!
– Не собирались? – мой собеседник саркастически усмехнулся. – И потому залезли под столик, где сидели три представительницы женского пола?
– Я залез под столик, чтобы подобрать обёртку от гамбургера!
– И в той же декларации вы обязались…
– …не гадить в общественных местах, да помню я, помню! Но я не гадил и не собирался гадить, обёртка там оказалась случайно, потому что я…
– Потому что вы что? Продолжайте…
К концу третьего дня я был готов признаться в десятке изнасилований, лишь бы избавить себя от этой мучительной пытки. От обретённой было кристальной чистоты сознания не осталось и следа. Что было с Шахом, я не знал, но наверняка ему тоже приходилось несладко. Вполне вероятно, что его обвиняли в пособничестве и тайном сговоре с целью свержения существующего строя.
Вечером я ложился на кровать в своей камере, закидывал руки за голову и слушал протяжные завывания ветра в пустых коридорах. Иногда мне казалось, что я вижу, как за ржавой решётчатой дверью по центральному пустому пространству пятиэтажного тюремного здания причудливыми зигзагами носятся призрачно-смутные потоки воздуха. Тюрьма была пустой – хвала и слава новой перевоспитавшейся американской нации! Безо всякого намёка на издёвку. Я бы не удивился, если бы во всей этой огромной стране мы с Шахом были единственными асоциальными элементами, которых потребовалось изолировать от общества. Почему тюремщики решили поместить меня на четвёртом этаже, было непонятно – когда меня вели по гулким тюремным коридорам, все камеры вокруг были пустыми. Итак, я лежал на кровати и день за днём слушал – нет, скорее даже смотрел на завывания ветра. И чем больше я на них смотрел, тем больше мне казалось, что это вовсе даже не ветер, а мысли тюремного здания, которые носятся в пустоте черепной коробки от одной камеры к другой. Когда потоки воздуха залетали ко мне в каморку и обдавали моё тело своим дыханием, я пытался понять, что хочет рассказать мне эта древняя тюрьма, истосковавшаяся по живым людям.
На тринадцатый день моих усердных занятий по изучению языка тюремного ветра меня в последний раз провели по гулким коридорам. Я внимательно вглядывался в камеры на противоположной стороне, но Шаха там не увидел. Что ж, вполне может статься, что ему отвели отдельную тюрьму…
В уже знакомой комнате для допросов человек в чёрном молча выложил на стол предписание о моей депортации. Как подозреваемому в совершении двух тяжких уголовных преступлений мне запрещалось въезжать в страну в течение трёх лет в случае, если моя вина не будет доказана, и пожизненно, если меня признают виновным. Я также молча пододвинул к себе бумаги и расписался под галочками.
– И мы надеемся, что ваша страна примет в отношении вас соответствующие строгие меры, – с этими словами человек в чёрном протянул мне пачку документов.
– Можете не сомневаться… примет, – я взял документы, поспешно кивнул и вышел из комнаты.
Международный терминал аэропорта имени Джона Кеннеди был огромным и пустым и тем самым мало чем отличался от старого тюремного здания, где я провёл предыдущие две недели.
Его пустота была почти осязаемой, давящей и настолько живой, что, казалось, порождала ещё большую пустоту – по крайней мере, когда я лежал на полу и смотрел вверх, мне чудилось, будто стены и потолок терминала дюйм за дюймом распираются под давлением растущей изнутри пустоты, уже не вмещавшейся в заданные бетонно-стеклянные рамки, и, если я пробуду в аэропорту ещё несколько дней, то увижу, как пустота выдавливает наружу толстые потолочные стекла и со свистом вырывается во внешний мир.Я жил в международном терминале аэропорта Нью-Нью-Йорка уже неделю. Даже в хорошую погоду самолёты здесь летали нечасто, два-три раза в день, а уж в ожидании надвигающего с юга Атлантики урагана, который по прогнозам синоптиков мог обрушиться на восточное побережье в любую минуту, все рейсы и вовсе были отменены. Людей в аэропорту было немного, за неделю постепенно набралось пять-шесть десятков человек. Международное сообщение в Имперских Штатах было организовано по так называемым "направлениям", три из которых – азиатское, восточноевропейское и австралийское – обслуживал аэропорт Кеннеди. Самолёты отправлялись из Нью-Нью-Йорка на запад, облетали основные города Имперских Штатов, забирая по пути немногочисленных пассажиров, и после пересечения Тихого океана развозили их по десяткам стран соответствующих регионов. Рейсы, направлявшиеся в Западную Европу и Африку, формировались на западном побережье Штатов и облетали страну в обратном направлении, последними забирая пассажиров из международного аэропорта Нью-Нью-Йорка.
С каждым днём ветер снаружи заметно усиливался – по стеклянной выгнутой крыше терминала беспрерывным потоком неслись корявые ветки, ошмётки листьев, клочья сухой травы с редкими вкраплениями скомканных бумажек и пакетов. Несмотря на это, каждый день в терминал прибывало с десяток новых пассажиров. И немудрено. Сроки действия виз обычно строго подгонялись под соответствующие рейсы, и, когда они истекали, людям было запрещено находиться на территории Имперских Штатов – независимо от любых форс-мажорных обстоятельств даже таких, как надвигающийся ураган.
Я старался держаться в стороне от многоязычной компании, но вовсе не из-за каких-то там ксенофобических соображений. Дело в том, что поначалу я не придал значения столь необычному окружению и едва не поплатился за это жизнью. Но откуда б мне было знать? Такого скопления представителей разных наций в одном месте мне до сих пор никогда встречать не доводилось – все переговоры и встречи, в которых я участвовал как переводчик, носили исключительно двусторонний характер. А тут… просто невероятная ситуация для наших дней.
Первые дни после того, как полицейские дебаркировали меня в этом терминале, я проводил в последнем ряду громадного зала ожиданий перед огромным окном, выходящим на лётное поле, удобно расположившись в мягком кресле и лениво наблюдая за своими собратьями по несчастью. Поначалу пассажиров было немного – прислушавшись, я различил среди них нескольких китайцев, группу правительственных чиновников из Скандинавии, состоящих между собой в сложно-переплетённых родственных отношениях, а также ожидавших рейс в противоположном направлении французов и представителей Ближневосточного вилайета ИДАРа с медово-смуглыми лицами и сладковатым выговором. Но с каждым днём резидентов поневоле в международном терминале становилось всё больше – немцы, японцы, африканцы, индусы, австралийцы – и разноголосая публика всё ближе подбиралась к моему удалённому ряду.
Самым смешным было то, я начал зарабатывать деньги. Дело в том, что денег у меня не было вовсе. По выходу из отделения полиции мне вручили мой многострадальный планшет, паспорт с парой банковских карт и даже ключи от моей воронежской квартиры, которым я, кажется, удивился больше всего – какой-то отголосок из прошлой жизни… Но когда я попытался снять деньги в аэропортовском банкомате, тот вежливо извинился, сообщил, что обе мои карты временно заблокированы, и для получения более подробной информации предложил связаться с моим банком. Чудненько, усмехнулся я. Российские спецслужбы наконец-то зашевелились…