Переводы с языка дельфинов

Как-то субботу Сема проснулся в супружеской постели один: Алина с ребенком уехала на иппотерапию. В квартире пахло горелым мясом — жена опять экспериментировала. Он встал, послонялся по дому, потыкал пульт телевизора. Решил съездить к матери. С того дня, как Екатерина Афанасьевна поссорилась с Алиной, она не приезжала к ним, а по телефону, когда Сема звонил узнать о самочувствии, говорила сухо, односложно.

Подъехав к дому матери, он не стал сразу подниматься, а посидел в машине, думая, как лучше построить разговор. Придется выдержать поток желчной язвительности и оскорблений, мать всегда умела вытащить наружу его комплексы, унизить и высмеять. Молча выслушать будет мало, нужно будет каяться и просить прощения. Покаяться в данном случае — отречься от Алины. Алина была той причиной, которая не позволяла ему помириться с матерью. Но сегодня он был готов на все, он устал.

Семен поднялся на этаж и, собравшись с духом, позвонил в дверь материнской квартиры. Услышал шаркающие шаги, удивился: мать всегда несла себя гордо, даже высокомерно, дома ходила красиво одетая, в туфлях на каблучках, чем досаждала соседям снизу.

Вообще неудивительно, что его мать такая, какая есть. Детство у нее было безрадостное. Родители ее словно и не замечали. Химики, они много работали, допоздна корпели в лаборатории с крысами и растворами. Кате хотелось конфет и игрушек, потом красивой одежды и косметики. Она ничего не просила, думала, у родителей нет денег. Ходила по магазинам и смотрела на витрины, любовалась, рассматривала и ощупывала.

Она тоже стала химиком. От родителей унаследовала и характер — неприветливая, даже угрюмая. Тщательно за собой следила, любила хорошо одеваться. Не случайно и Семену Алина понравилась не только красотой своей, но и ухоженностью. Заводить ребенка Екатерина вообще-то не собиралась. Дети такая морока. Но появился Семочка — от случайной связи с профессором, помогавшим писать диссертацию. Она изменилась, стала помягче, но только с сыном, в котором души не чаяла, старалась ему дать все, что было в ее силах. Но взамен и от него требовала того же. Друзей, подруг у нее почти не было.

Дверь открылась. Вид у Екатерины Афанасьевны был настолько странным, что Семен глазам своим не поверил: мать ли это? Пожилая женщина в махровом халате, с подвязанной шерстяным платком поясницей, в вязаных носках, кое-как причесанная.

— Мама! — кинулся к ней Семен. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Кому это интересно! — прошелестела Екатерина Афанасьевна, удаляясь в комнату. — Ты один? Закрой дверь на все замки. Твои тапочки на второй полке справа. Вымой руки и поставь чайник. В буфете варенье и конфеты, неси сюда, будем пить чай.

Семен улыбнулся, почувствовав себя маленьким домашним мальчиком. В другое время он бы разозлился, но сейчас докучливая заботливость матери была кстати. Сидеть в знакомом кресле, в старых домашних тапках тоже приятно. Мать держалась строго, надменно, однако выставила к чаепитию чашки и розетки из немецкого сервиза «Мадонна», который уже считался антиквариатом. Она очень дорожила им, ставила на стол только в исключительных случаях, и Семен понял, что мама ему все-таки рада. Отпив из чашки вкусный крепкий чай, Семен облизнул ложку с малиновым вареньем и с чувством сказал:

— Как хорошо, мам!

Екатерина Афанасьевна, молча наблюдавшая за сыном, усмехнулась, резко опустила свою чашку на стол и воззрилась на сына. Семен подумал: ну, сейчас начнется. Но ничего не началось. Мать продолжала внимательно смотреть, потом сказала:

— Ну, давай выкладывай, что там у вас. Я же вижу, случилось что-то из ряда вон, иначе ты бы не прибежал сюда. Да еще один. Что там твоя дура натворила?

— Мам, не называй ее так! — попробовал защитить жену Семен.

— Ты ведь пришел ко мне не просто так, а потому, что любишь мамочку. В своем доме я буду говорить все, что пожелаю! — вскипела мать.

— Хорошо, не злись, — примирительно сказал Семен. — Я хочу попросить у тебя прощения. Мы в тот раз нехорошо расстались, да и потом по телефону никак не могли общего языка найти. Прости меня!

Екатерина Афанасьевна помешала ложкой в чашке, поджала губы — показала, что чувства ее оскорблены. Зная характер матери, Семен приготовился покорно выслушать все. Мать наконец отложила ложку и сказала, глядя прямо ему в глаза:

— Семен, сын — не твой. Или ты слепой совсем?

Все, что угодно, но только не это! Семен от неожиданности так опешил, что слова застряли в горле. То есть слов было много, они теснились, но он не мог произнести ни одного. Он качал головой, в ужасе смотрел на мать. Она же взирала на него с заметной ноткой презрения. Наконец Семен выдавил из себя:

— С чего ты взяла?!

Екатерина Афанасьевна хмыкнула:

— Да здесь ума-то особого иметь не нужно, все же как на ладони! Внешне он ни на тебя, ни на Алинку твою не похож. По развитию так вообще… откуда такое только взялось… Ты у меня в полтора года уже предложениями говорил, да и курва твоя, какая б ни была, училась ведь в университете! А тут что, ни бэ ни мэ. Да и вообще… Не чувствую я к нему ничего. Как ни стараюсь, но вот нет у меня чувства кровного родства, понимаешь? Не наш это мальчик!

— Подожди, мама, как я понимаю, конкретных доказательств у тебя нет.

Семен не мог поверить в то, что говорила мать. Не мог. Да Вова просто не может быть чьим-то ребенком, они же сразу после свадьбы постоянно были вместе, Алина даже в магазин внизу ходила только с ним: «Семочка, ну пойдем, прогуляемся!» А Вова родился через девять месяцев после свадьбы. Нет, мать опять нагнетает!

— Да мне доказательств и не надо! — фыркнула мать. — Я говорю то, что вижу. Ладно, не будем толочь воду в ступе. Ты же для чего-то приехал, не просто маму навестить? Давай излагай.

Семен пожал плечами:

— Да нет, я просто. Помириться, поговорить с тобой, посоветоваться…

— Ну вот я и говорю, не просто так. Что там у вас стряслось?

Семен припоминал все, что было в эти последние месяцы, с того самого дня, как Алина произнесла вслух это страшное слово «аутизм».

— …и вот теперь мы живем каждый сам по себе. Она вся в ребенке, я их не вижу почти, но слышу, конечно, Вовка орет постоянно. Близости нет, интересов общих нет, с каждым днем все хуже и хуже. — К ужасу своему, Семен почувствовал, что сейчас может заплакать.

Мать недобро смотрела на него и, улучив удобный момент, вставила:

— Так разведись с ней! Чего проще? Я тебе сразу говорила…

— Ты не понимаешь… — Семен вздохнул. — Я люблю ее. По-прежнему люблю, даже, может, еще сильнее, ведь она недоступна теперь. Не нужна мне никакая другая, даже сто других не хочу. А она с этим идиотиком возится, — в сердцах зло сказал он, — на меня вообще внимания не обращает!

Екатерина Афанасьевна покачала головой:

— Нет, Сема, от правды не укрыться, ты и сам чувствуешь, что не твой это сын, иначе не стал бы его так называть. Ребенок же не виноват, что таким родился.