Перо ковыля

Сплюшка легко уживается рядом с человеком — в сараях, хлевах, на чердаках, в иных постройках, не выдавая своего присутствия ни единым звуком. И только когда совята станут слетками, родители могут в один из июльских вечеров привести весь выводок на крыльцо дома и кормить там легкой добычей, которая в эту пору живой метелью вьется около фонарей. Один самец регулярно проводил дни в маленькой будке, где стоял мотор, с утра до вечера качавший воду на огороды. Машинист по два-три раза в час заходил под навес, не подозревая, что ближе, чем на вытянутую руку от его головы, сидит маленькая сова, не обращая внимания на пыхтящую машину.

Сплюшка света как будто не боится, но засветло никогда не охотится. Домовый сыч, ушастая и болотная совы, чтобы успеть накормить выводок, вылетают на охоту при солнце: коротки им летние ночи. Проголодавшиеся за долгий день птенцы сплюшки теряют терпение чуть ли не за час до заката. И тогда из гнезда или дупла слышится какое-то неясное бормотание.

У совки, которая жила в дупле старой ветлы, был только один совенок. Если удавалось, не шурша травой, подобраться к дереву так, чтобы этого не заподозрила самка, можно было услышать частое, примерно раз в секунду, отчетливое «чав, чав, чав, чав...». Совенок мог прочавкать так час и больше, пока не получал первую порцию. Кормить его родители начинали только в сумерках. Стоя на краю дупла, он тянулся к подлетавшей птице и получал кузнечика за кузнечиком. В момент передачи оба непременно закрывали глаза. Иногда совка приносила мышь. Тогда она и совенок прятались в дупле, и там мать оделяла птенца кусочками мяса. Сам он с такой добычей справиться не мог. Примерно через час-полтора совенок был сыт, и тогда родители охотились для себя и лишь изредка что-то отдавали и ему.

Когда, пропустив одну ночь наблюдений, я приехал снова к дуплу, оно уже пустовало. Пришло, наверное, время учить совенка, делать из него охотника, а может быть, и вести его с собой на зимовку, чтобы запомнил он нужный путь. Так или иначе, но голосов сплюшек около ветлы не было слышно ни ночами, ни на зорях.

Призраки песчаной пустоши

Горячее степное лето с бездождьем и суховеями дошагало до своей вершины. Солнце с утра превращало песчаное левобережье Хопра в настоящее пекло. Никли и сохли травы на открытых местах, и лишь душистый чабрец все пышнее расцветал сиренево-розовым цветом, да висел медовый дух над густыми зарослями качима перекати-поля. Днем не было слышно в белесоватом небе ни щурок, ни жаворонков, и лишь изредка безмолвие сморенной зноем равнины оживляли голоса полевых коньков. Множество переплетающихся цепочек и строчек разных следов и следочков на пыли в песке говорили о том, что живого вокруг много, но прячется оно от дневного зноя, где может.

И вот наконец из-за хоперских крутояров медленно и грозно начала выползать чудовищная туча. Разбухая, как гигантский взрыв, она заняла полнеба и вдруг выбросила из своей многокилометровой утробы такой водопад, что на укатанных дорогах между невысокими дюнами в несколько минут разлились озерца. Лишь под вечер очистилось небо и, блеснув первой звездой, стала раздвигаться полоска догоревшей зари, отражаясь, как в темных зеркалах, во всех дорожных лужах. В одной из них четко вырисовалась перевернутая фигурка стройной, длинноногой птицы, наклонившейся к воде. Постояв немного, птица унеслась в темноту подступившей ночи, мелькая зигзагами белых полос на крыльях. И, смешиваясь с печальным тюканьем проснувшихся сплюшек, в ту же сторону унеслось протяжное и какое-то всхлипывающее стенание — крик степного кулика авдотки.

До утра метался в темноте голос невидимой и странной птицы, то словно просящий о помощи, то зовущий в невидимую даль, то как бы встревоженный непонятной опасностью. Все реже раздавался он на рассвете и прозвучал в последний раз с первым лучом солнца. Звуки голоса авдотки трудно передать буквами и трудно спутать с другими. Слышится в них и сипловатый плач, и безнадежно-тоскливый, грустный зов, и несдерживаемый надрывный возглас. Птица не одноголоса, но этот крик слышен в местах ее обитания чаще всех прочих.

Встреча с авдоткой — дело случая. Можно тысячи раз слышать ее голос и не увидеть ни разу ни ее саму, ни яйца, а птенцов — тем более. Она — обитательница песчаных и глинистых пустынь, степей, пустошей, долинных безлесных дюн, морских побережий, бесплодных земель. В СССР северная граница ее ареала тянется от озера Зайсан и Прибалхашья на северо-запад, к южным берегам Балтики. Но если в редких, низкорослых саксаульниках Казахстана или в нижнем Поволжье это обычная птица, то уже на среднем и верхнем Дону — одна из случайных. Не охота, не распашка целины и залежей сделали здесь авдотку редкостью, а разведение на пустошах леса: огромные пространства ее исконных местообитаний заняты сплошными массивами сосны.

Авдотка — птица не из мелких. По размеру и весу ее, пожалуй, можно сравнить с самым крупным из европейских голубей, вяхирем. Но в ней нет голубиной плотности. Ни одна из самых лучших фотографий авдотки не передает той стройности, подтянутости и особой легкости, идеальной обтекаемости корпуса, которые присущи спокойно настроенной птице. Когда самец, патрулируя участок вокруг гнезда, останавливается на сторожевом бугорке и, застыв, как изваяние, осматривает местность, трудно найти более изящное создание природы.

На первый взгляд, авдотка кажется головастой. Но, пожалуй, не голова великовата, а глаза огромны. И клюв больше, массивнее и крепче, чем должен быть у кулика такого роста. Самое замечательное и удивительное в облике степного отшельника все-таки глаза. Из дневных птиц подобные глаза разве только у ястреба-тетеревятника, из ночных — у болотной совы. Огромные, ярко-желтые, они выдают затаившуюся авдотку днем шагов за полтораста. Это глаза ночной птицы, хотя ни разу не приходилось видеть ее дремлющей при дневном свете. Козодой, сова в лесной тени прикрывают глаза, почти зажмуриваются, авдотка не прищуривается и при ярком солнце. Днем птица выглядит головастее, чем ночью, потому что на свету она ерошит перо на лбу. Коротенькие перышки над глазами наподобие узеньких козыречков защищают их от прямых солнечных лучей, но не придают авдотке выражения суровости, как у хищных птиц.

Такими огромными становятся глаза у авдотки смолоду, когда она из птенца превращается в крылатую птицу. А птенцу, которому в любой миг по приказу или самостоятельно приходится затаиваться, нельзя иметь большие, тем более яркие глаза, которые могут выдать его врагу. Закрывать их, зажмуриваться тоже нельзя: надо быть начеку. Поэтому у многих куликов птенцы выглядят подслеповатыми, у некоторых глаза замаскированы темной полоской, которая тянется от клюва.

Когда куличонок впервые становится на ноги, пошатываясь от неуверенности, кажется, что старается он уравновесить туловище и голову, на которую приходится треть его объема, что вот-вот она перетянет, и ткнется птенец коротким клювом в землю. А глаза малы и какого-то неопределенного, песчаного цвета. Чуть прищурившись, смотрит птенец хмуроватым, тяжелым взглядом на солнечный мир, и пока не сменит пуховый наряд на платье из пера, не станет взгляд у него ни яснее, ни дружелюбнее. Но выражение птичьих глаз редко соответствует истинному характеру, ибо чаще всего оно зависит от цвета радужки, а не от наклонностей или настроения их обладателя.

Только на свои глаза полагается авдотка и днем и ночью. Самец, охраняя территорию, пока самка на гнезде, не поднимается на крыло, а осматривает местность со сторожевых бугорков и кочек, то вытягиваясь на них во весь рост, то наклоняясь к земле, чтобы приблизить горизонт. Видимо, поле зрения у него круговое, потому что, не поворачивая головы, сторож мгновенно замечает любое движение впереди, сбоку, позади себя. Безлунной ночью авдотка на расстоянии пятьдесят-шестьдесят метров замечает движение, которое человек с острым зрением едва различает в пяти шагах. И это еще не все о глазах авдотки: в темноте они у взрослых птиц светятся в неярком отраженном свете бледно-красным светом, немного слабее, чем у козодоя. В ночной степи это свечение можно принять за отблеск заячьих глаз, которые у русака тоже отсвечивают красным, но ярче.

Увидеть ненапуганную авдотку в крейсерском полете засветло удается значительно реже, чем сову, охотящуюся при солнце. Поэтому о полетном мастерстве ночного кулика можно лишь догадываться, слыша его крики над степью да видя мелькающие в свете автомобильных фар белополосые крылья. Авдотка — и ходок, и бегун. Короткие перебежки у нее очень стремительны, и порой кажется, что на одном месте птица незаметно спряталась, а на другом в ту же секунду появился ее двойник. Так самец, охраняя участок, постоит-постоит на сторожевом бугорке, и вдруг нет его, словно кончилась смена и лег дозорщик отдохнуть, а на соседнем бугорке встал на вахту его сменщик. Но такую резвость птица проявляет лишь при коротких перебежках. Если приходится бежать несколько десятков метров, то в ее движениях появляется какая-то неуверенность: шаги становятся короче, бег замедляется, и в конце концов птица или улетает, или ложится, затаиваясь.