Перо ковыля

До этой встречи я был уверен, что у хомяка одна нора, в которой и гнездо, и склад, и помещения другого назначения, что сидит он в той норе безвылазно до самой весны, не заботясь ни о чем: проснулся, перекусил и снова спи. Но хранить под землей полугодовой запас зерна можно только при хорошей вентиляции, иначе заплесневеет оно и сгниет еще до наступления зимы, до того, как остынет земля. А постоянная вентиляция — это днем и ночью открытый ход, которым может воспользоваться первый враг хомяка — хорек. Значит, склад надо строить в стороне от жилья, чтобы собственную жизнь не подвергать постоянной опасности. Как-то умеет хомяк и предупредить вторжение возможных нахлебников, может быть, застав в кладовой мышь или полевку, поступает с ними, как хищник. Поэтому, наверное, и не было около норы-склада даже мышиного следочка, хотя по всему полю их хватало.

Нора хомяка как подземная крепость. Лисице ее не раскопать. Хорьку, если вход забит, тоже не добраться до хозяина, потому что нора уходит вниз отвесно. Плуг пройдет через нее — тоже не страшно. До жилых покоев, до гнезда он не достанет, а хомяк, чтобы выйти наверх, растолкает землю по отноркам и, сделав новый ход, выбросит лишнюю наружу.

Массивный, коротконогий и короткохвостый хомяк выглядит неповоротливым, но его не за что ухватить, не рискуя быть укушенным. Кожа на нем, как свободный мешок, и поэтому где его ни схвати, все равно извернется и цапнет зубами. А зубы крепки и остры. Остры настолько, что в момент укуса почти не ощущается боль. Но зубы нужны еще и для строительства. Маленькими хомячьими лапками не выкопать в плотном грунте ни норы для гнезда, ни вместительной кладовой, и проделывает зверек длинные ходы в черноземе и глине крепкими зубами, как слепыш.

Рано покидает хомяк материнскую нору и роет себе в сторонке собственную, становясь самостоятельным хозяином. Ему запас еще нужнее, чем взрослым: на нем не только перезимовать надо, но еще и подрасти к весне. И он в своем подземелье будет есть и спать, делать кое-что по благоустройству жилья. Пусть темно, но в норе должно быть чисто, поэтому надо забивать отнорки и тупички временного пользования, а вместо них рыть новые. Кончится запас в маленькой кладовой — сходит за ним в главный склад. Откроет нору и подснежным туннелем добежит до него, наберет там проса, семечек, других семян и — снова домой. Так что и зимой хватает забот рыжему отшельнику.

Если невозможно бывает собрать достаточный запас на все зимнее сидение, хомяки, которые живут вокруг сел и хуторов, без особых затруднений пробираются в погреба и ямы, где хранится картошка и другой овощной припас с огородов. Подкопавшись снизу под груду картофеля, зверек считает весь ворох своим, ест по аппетиту. Обнаруживается новый «хозяин» обычно весной, когда подходит время посадки. Нарытая земля, широкий вход в нору выдают хомяка, хотя его следы обычно принимают за крысиные. Часть вины за небольшой убыток все же можно снять с хомяка хотя бы потому, что он всегда один, что никогда не заходят в занятые им погреба крысы, почти никогда не живущие в одиночку.

Пойманный в одном из погребов хомяк вел себя так, будто понимал, что идет на риск, был готов принять возмездие и не терял присутствия духа. Он не метался в панике по клетке, а спокойно обследовал все уголки, нельзя ли где вылезти, на зуб попробовал, не проявляя решимости вырваться во что бы то ни стало. С аппетитом ел все, что давали, спокойно и крепко спал, как бы набираясь сил, и все-таки нашел слабое место. Однако, вырвавшись на свободу, выкопал нору рядом с клеткой и наведывался в нее ночами за кормом. Впрочем, так спокойно, с достоинством ведет себя любой хомяк, попавший в неволю.

Скоро завалит, заметет поле снегом. Ворон пролетит над ним и не опустится. Ни следа на белой, слепящей пелене, но под ней жизнь не замерла, не остановилась, а только стала невидимой.

Гнездо ремеза

Когда-нибудь клены, наверное, росли в Кленовом яру, что в степи под Кантемировкой. Теперь нет тут ни одного кленочка, зато ивняка много. Сквозь переплетение тонких ветвей чернеет сквозистый шар сорочьего гнезда, а сами сороки перестали прилетать сюда еще до первого снегопада. Кое-где, как напоминание о летних обитателях яра, покачиваются на тонких веточках ветел подвесные гнезда ремезов, удивительные птичьи постройки, сотканные из прочного крапивного волокна и плотно законопаченные ивовым пухом или пухом из чертовых палочек, толстых початков рогоза.

Похожи эти гнезда на добротно связанные рукавички с аккуратно срезанным кончиком пальца. Только на руку такую варежку не надеть, потому что внутрь можно попасть лишь через палец. Птицы, приступая к строительству, сначала на четверть обматывают пенькой веточку и развилку на ней, сплетая что-то вроде сумки с одной ручкой, а потом, заплетая одну сторону и прилаживая палец к другой, превращают кошелочку в варежку с одним-единственным входом-выходом через круглое «крылечко». Снаружи гнездо, как аккуратно свалянный комок пакли, внутри стенки из белого и кремоватого пуха без единой соринки. Стенки — потоньше, дно — потолще, иногда пальца в три-четыре толщиной. Все ремезы одного роста и одинакового веса, но у одной парочки гнездо как рукавица с руки взрослого человека, у другой как варежка для пятилетнего ребенка. Почему? Когда птичье гнездо служит нескольким поколениям, все ясно: аисты, грачи, орланы каждую весну укладывают на старый помост сколько-нибудь новых прутиков, веток, ветоши и год от года растет оно. Но те, кто строит только на раз, для одного выводка, обычно за пределы стандарта не выходят. Видимо, размер гнезда ремеза снаружи определяется углом развилки, в которой оно подвешивается. Вот и получается, что у одного стенки и дно толсты, будто плел гнездо ремез, чтобы жить в нем не год и не два, не только летом, но и в любую стужу, а у другого — все втрое тоньше и материала вдвое меньше пошло. Главное, чтобы внутри не было ни тесно, ни свободно, лишнего места не оставалось.

Когда видишь готовое гнездо ремезов или когда смотришь на работу маленьких строителей, как старательно и ловко обвивают они крапивным волокном ветку, как закрепляют концы волокон, как подрубают края входного отверстия, как конопатят стенки кошелки, заталкивая острыми клювиками комочки пуха в жесткую пеньковую основу, невольно приходит на ум, что название птицы — усеченная форма от слова «ремесленник». Не пением, не нарядом, красивым и оригинальным, известен ремез, а именно своим ткачеством, по сравнению с которым мастерство даже такой корзинщицы, как иволга, не заслуживает восторженной похвалы.

С плетением такого гнезда за неделю не управиться даже вдвоем. И хотя за работу в погожие дни пара принимается раньше всех соседей, не с восходом солнца, а с рассветом, строительство нередко идет дольше, чем гнездо будет служить как жилье до вылета нового поколения. Иногда, чтобы ускорить работу, ремезы разбирают старые гнезда.

Опасность снизу гнезду не грозит: оно недосягаемо ни с земли, ни с воды. Поэтому в поведении ремеза не заложен страх перед теми, кто живет ниже его, и он безбоязненно работает в присутствии человека, наблюдающего за строительством. Да и заметить аккуратную рукавичку на ветле не всегда просто: она теряется среди пучков больших листьев. А когда ива начинает пушить, птичья постройка исчезает в массе распушившихся сережек. И ремез то и дело свистит как-то жалобно, будто потерял свой дом, не признавая его в раскачивающемся комке сваляного пуха.

Птенцы ремеза иногда погибают по вине самой птицы из-за ее чрезмерного усердия в строительстве. Если входной «палец» оказывается большей, чем обычно, длины, в один хороший дождь он может намокнуть, обвиснуть и закрыться сам собой. Тогда при затянувшемся ненастье птенцы в сухом и теплом гнезде обречены. Толстое, непромокаемое дно тоже плохо. Гнезда с таким дном гибнут в жаркую сухую погоду, залитые «кукушкиными слюнками». В июньскую сушь под раскидистыми ветлами в тихую погоду стоит слабый шум редкого дождя: на землю, на траву падают с деревьев тяжелые капли сока, который высасывают из зеленых веточек пенницы. Стекая на гнездо ремеза, он постепенно смачивает волокно, просачивается внутрь и скапливается на толстом «войлочном» дне.

Хотя ремез и не пуглив, и от чужого глаза не прячется, и гнездо на виду строит, знают дом, который он сплел, а самого строителя и хозяина видели немногие, но дали ему интересное название: рукавишник.

Дубонос

Чисто небо над степью, но сухой восточный ветерок перегоняет через сверкающий асфальт снежную пыль поземки, то вытягивая ее в длинные космы, то скручивая их в причудливые завитки и жгуты, словно пытается сшить воедино белый покров заснеженных полей, рассеченных бесконечной лентой темного шоссе. Но это ему никак не удается: снег застревает в придорожных лесополосах, образуя высокие валы в плотных рядах белой акации и непролазно-колючих кустах лоха. Чернеют на кустах лоха гнезда сорок, но хозяек нет — разлетелись по хуторам и станицам. Не для птиц обстановка у дороги, и поэтому не сразу можно принять за живое существо маленькую птичью фигурку в редком переплетении оголенных колючих ветвей. Повернувшись к ветру, спрятав в пушистое перо ноги, на ветке сидит головастая птица снегириного роста и неторопливо ощипывает высохшие, почерневшие плодики лоха. Старательно разминает она твердокаменные косточки, вылущивая из них небольшие ядрышки.