Перо ковыля

Куликам изящества не занимать. Только коротконогие дупель и вальдшнеп кажутся тяжеловатыми для своего роста. Чибис на земле держится степенно, словно обязывает его к этому необыкновенная элегантность наряда, подчеркнутая великолепным хохолком из узких черных перышек. Всегда этот хохолок торчком, будто когда-то удивилась птица, да так и забыла его опустить на всю жизнь. Только в полете набегающий поток воздуха прижимает хохолок к спине, а когда чибис взволнован, он еще больше подчеркивает его возбуждение или тревогу.

Последние чибисы попадаются на верхнем Дону глубокой осенью, почти в предзимье. Не больные, бескрылые птицы, а здоровые, неутомимые летуны. Осенний пролет чибисов проходит незаметно, он больше похож на обычные кормовые кочевки, и улетающие чибисы не вызывают тех чувств, как покидающие родину журавли. Может быть, потому, что стаи эти высоко не поднимаются, а, пролетев немного, опускаются на землю снова, кружат, возвращаются и, как темные облачка, исчезают за горизонтом совсем не в том направлении, куда должны спешить перелетные птицы. Словно не в пути они, а разыскивают места посытнее. И попробуй, уследи за ними! А оказывается, что местных птиц давно уже нет, что сменили их те, которые первыми пролетали тут весной, а потом исчезают и они.

На весеннем пролете чибисы — такие же гонцы весны, как жаворонки, скворцы, журавли. Их не страшат последние ночные морозы. Была бы днем открытая, оттаявшая земля, в которой уже ожили насекомые, черви, мокрицы. Сильный весенний снегопад, который в Черноземье случается и в апреле, обращает этих смелых птиц в бегство. Однако с началом гнездования они перестают бояться снега. Сыпанет вдруг свинцово-серая туча густым и крупным белым пухом, и в несколько минут покроет им поля, луга, дороги. И присыпанные этим сыроватым снежком лежат на гнездах, грея яйца, чибисы. Уплывет туча, под теплым солнцем густой пар поднимется над землей, зазвенят в белесоватой вышине жаворонки, и раздастся у превратившейся в маленькое озерцо низинки чибисиное «ффух-ффух-ффух», а потом «и-и-ийэх!». Смотрите! Чибисы токуют!

Филин

Март двулик: у него весенние дни и зимние ночи. В полдень поют на станичных и сельских улицах хохлатые жаворонки, звенят на опушках перелесков желтогрудые овсянки, парок поднимается над обтаявшими косогорами, заволакивая края небосвода белесоватой дымкой. К ночи иссякают дорожные ручьи, намерзают на изломах кленовых веток сладковатые леденцы, стихает гомон в грачиных державах. Но еще до того, как погаснет заря и на чистом небе начнут по-зимнему перемигиваться звезды, над диковатым речным урочищем раздается с высокого, обрывистого берега таинственное, глуховатое «ггууу-гу». После небольшой паузы — еще один выкрик, потом еще и еще. И каждый улетает в остывающий простор, не рождая эха. Это, не дожидаясь полного наступления темноты и не давая тишине завладеть миром, начинает весеннюю песню-призыв филин, гигантская сова Европы, Азии и Северной Африки.

В мрачноватой обстановке ночного безлюдья и безмолвия монотонные выкрики могут навевать ужас, тоску и тревогу. В них угадывается угрюмость их обладателя, существа необщительного и скрытного, но нет в них ни заунывности, ни угрозы. Никто не откликается на это угуканье, но филин не перестает повторять его, время от времени изменяя интонации. То оно звучит раскатисто и почти зловеще: «гу-гу-гууу», с ударением на первом слоге, то коротко, тише и мягче: «гу-гу», то появляются в нем почти игривые или ласковые звуки вроде «ук-гу» или «ик-гу». И вдруг совсем по-детски и как-то смущенно произнесет негромкое «кук-ку», помолчит немного и снова заухает невидимый, не поднимая голоса до резкого крика. А возможно, что это не безответная песня, что это семейный дуэт, который не смолкает почти до рассвета. И на следующую ночь будет раздаваться уханье с того же обрыва. Значит, где-то там и гнездо.

Для филина весна начинается с середины зимы, и распевается он еще в феврале, когда ночь только-только уступает первый час своего времени дню. Тогда каждый вечер слышался иной дуэт: ухал на берегу филин, и странным эхом отзывалась ему лиса. «Гу-гу-гуу», — крикнет с обрыва птица. «Ввауу», — с визгливым завыванием откликнется в буераке зверь. «Гуг-гууу» — «ввау» — так и разносится над тускловато мерцающей равниной, летит за реку и глохнет в береговом лесочке.

Гнездо филин не строит. В ожидании будущей подруги выцарапает самец в мерзлом грунте подобие ямки, а часто и этого не делает. На холодную, еще не согретую скупым солнцем землю откладывает самка белые яйца, на земле лежат белые пуховички-филинята. Больше всего устраивают филина для этой цели маленькие пещерки, старые промоины в стенах обрывов, в которые не заглянуть ни сверху, ни снизу. Иногда пара селится в чьей-нибудь бесхозной постройке на дереве. У пары орланов-белохвостов может быть и два, и три гнезда, так почему же одно из них не занять филину, когда самим хозяевам на сезон больше одного не требуется? Только на земле все-таки надежнее: филинята высоты, даже небольшой, побаиваются. Привязанность к месту у каждой пары очень сильна: годами, десятилетиями выводят птенцов филины в одном месте. Земля у гнезда обычно перемешана с множеством полуистлевших косточек от приносимой птенцам добычи. Да и дневное убежище филин, если его никто там не беспокоит, менять не любит. Это самый настоящий домосед.

Филина, как и ворона, нельзя назвать ни лесной, ни горной, ни равнинной птицей: я слышал его весеннее угуканье и в приуральской тайге, и на чинках Устюрта, и в песчаной пустыне, над разливами Хопра и в донецкой степи. Он часто селится и охотится там, где нет ни деревца, ни даже кустика: ему везде хорошо, где неплохая охота и где его не преследует человек. Мест таких пока еще немало. Плохо другое: необыкновенно живуче представление о филине как о хищнике, который может ловить уток и зайцев, как о вредителе и нетерпимом враге охотничьего хозяйства.

Силу филина можно сравнить с орлиной. А его преимущество, как охотника, перед орлами в том, что охотится ночью и ловит всех, кто годен в пищу и с кем может совладать. Против его длинных и острых когтей не существует защиты. Самой легкой, но не самой частой добычей филина становятся колючие отшельники ежи, которые заняты собственной охотой и не заботятся о безопасности. Ежа невозможно ни ощипать, как утку, ни ободрать, но тысячи ежиных иголок не помеха филину: он рвет жертву на куски и глотает их вместе с иглами или оделяет ими птенцов. Сила его клюва немалая, череп взрослого зайца он разгрызает как орех. Летом филин ловит огромных и сильных жуков-оленей и проглатывает их целиком вместе с вооружением, которого побаиваются другие птицы.

Поблизости от гнездовья филина нет ворон. Эти расхитительницы чужих гнезд, убийцы попавших в беду взрослых птиц, птенцов, зайчат, наверное, самая излюбленная добыча филина. Нет в птичьем мире более заклятых врагов, чем филин и ворона, и мстят они друг другу постоянно. Мне так и кажется, что, поймав ворону, филин испытывает моральное удовлетворение. Если воронье найдет филина днем, то, собравшись огромной стаей, может так его «посадить», что он скорее отдастся в руки человека, нежели осмелится взлететь и спасаться от беснующихся ворон бегством, хотя и летает быстрее их. Ночью же он оторвет голову той, которая первой попадется на глаза, а иногда и днем не упустит случая свести счеты, конечно же, один на один.

Известен вполне достоверный факт, когда филин в полдень, при ярком солнце, да еще в присутствии многих людей схватил на лету раненую ворону. От единственной попавшей в нее дробинки она не каркнула и курса не изменила, но, перестав махать крыльями, заскользила на них к еще неодетому ольховому лесочку, куда держала путь, чтобы, наверное, присмотреть местечко для гнезда. Когда до ольшаника оставалось метров семьдесят, из ольховой гущи вылетел рыже-пестрый филин и неторопливо взял свою жертву в воздухе, как сокол чеглок лапой берет на лету стрекозу. Он слышал выстрел, видел людей, но, заметив мгновенный сбой в полете вороны, решился на верное нападение, зная, что поблизости нет ни других ворон, ни сорок.

В Нижнекундрюченском охотничьем хозяйстве, где со времени его основания не был застрелен ни один филин, на зайцев даже смотреть неинтересно. Еще до заката начинают мелькать в степи заячьи фигурки. В сумерках зайчата-подростки гурьбой собираются на полевых дорогах, и, кажется, больше всего их на главной охотничьей поляне старого филина. В теплое время года он не трогает такую крупную добычу, как заяц. В тихие сентябрьские сумерки на той поляне можно наблюдать такую пастораль: на изломе старой ветлы темной колодой сидит филин, а внизу пасутся, скачут, играют русаки. Поставив торчком свои ушки-рожки, хищник чуть ли не с благодушием смотрит на них сверху: резвитесь пока вволю, вы мне зимой понадобитесь. Посидит, понаблюдает и улетает охотиться на какую-нибудь мелочь.