Персики для месье кюре
Шрифт:
Она вдруг умолкла и отвела глаза.
— А твой отец именно так и поступает? — спро-сила я.
Алиса слегка пожала плечами — очень характерный для девочки-подростка жест — и сказала:
— Не знаю…
И я больше ничего спрашивать не стала. Прогресс и так был налицо. Все свое внимание я теперь переключила на медный котел с персиками, источавшими чудесный осенний аромат. Персики — наверное, самые лучшие фрукты для приготовления джема: сладкие, но все же относительно твердые; после варки их золотистая мякоть приобретает темно-оранжевый оттенок. Мой способ варки джема позволяет кусочкам персика остаться целыми и сохранить не только вкус, но и аромат. Итак, сегодня осталось всего лишь засыпать персики сахаром и оставить до утра, накрыв куском муслина, чтобы дали сок; а утром поварить
Есть что-то очень успокаивающее в ритуале варки варенья. Он всегда связан с мыслью о кладовой, полной припасов, об аккуратных рядах банок на полках, которые так приятно доставать зимним утром, в самое темное время года, когда чашка горячего chocolat au lait [40] с толстым ломтем свежего хлеба, намазанного прошлогодним персиковым джемом, воспринимается как обещание солнечного света. Мысли о полной припасов кладовой — это всегда мысли о доме, о четырех каменных стенах и крыше и о том, что времена года всегда следуют друг за другом, всегда возвращаются с очаровательной привычностью и ты год за годом всегда встречаешь их в одном и то же месте. Вкус персикового джема — это и есть вкус дома.
40
Шоколад с молоком (фр.).
— Ну вот, — сказала я, накрывая котел чистой тряпицей. — А завтра мы это сварим и разложим по банкам.
Алиса молча кивнула.
И я решила, что не стоит пытаться вновь вызвать ее на откровенность. Неожиданное появление Майи нарушило тонкую связующую нить, которую я с таким трудом между нами протянула. Но тем не менее связь возникла; и я не сомневалась, что мне со временем удастся снова ее возродить. А пока что к нам в дом приглашены гости, и надо к этому подготовиться: составить меню, что-то испечь. И какова бы ни была тайна Алисы…
Она, как и эти персики, может пока подождать.
Глава девятая
Воскресенье, 22 августа
Отец Анри Леметр сегодня очень занят. Утренняя месса в Ланскне, затем посещение Флориана, Шанси и Пон-ле-Саула. Когда к списку его приходов прибавился Ланскне, ему пришлось отказаться от ежедневных служб в более мелких общинах, но воскресная месса — это для жителей всех селений на берегах Танн по-прежнему святое. И я, стоя на мосту, слышу голоса церковных колоколов, которые доносит сюда ветер Отан: двойной перезвон колоколов церкви Сен-Жером, колокола-близнецы церкви Святой Анны во Флориане и очень характерный звук небольшого колокола часовни в Шанси. Когда воздух буквально пропитан религиозной активностью, мне просто не годится бездельничать, однако я стою здесь без дела и без сутаны, а потому выгляжу как какой-то турист.
И все же прятаться я не стану. Нет, отец мой. И пусть бывшие прихожане думают обо мне что хотят. Вот они идут мимо меня в церковь — мужчины в воскресных костюмах и шляпах, низко надвинутых на лоб из опасений, что их сорвет ветер; женщины в туфлях на высоких каблуках, в которых не очень-то удобно идти по булыжной мостовой, так что походка получается весьма неуверенная, — и на лицах у всех этих людей отражается одновременно и стыд, и какое-то нелепое торжество. Непослушные овцы, которые поняли, что пастушья собака занозила лапу колючкой. Представляю себе их мысли: Рейно получил по заслугам. Ничего, это пойдет ему на пользу — пусть не думает, что может не считаться с законом.
Теперь соответствующее распоряжение епископа — только вопрос времени. Возможно, он просто поручит отцу Анри Леметру передать весть о моем переводе на новое место — или в какую-нибудь дальнюю деревню, где моя репутация пока не считается подмоченной, или в один из приходов какого-нибудь большого города, Марселя или Тулузы, чтобы там я научился ценить общественное и межрасовое entente cordiale.
Впрочем, отец Анри настойчиво уверяет меня, что это отнюдь не наказание, а один из способов церкви должным образом использовать имеющиеся у нее человеческие ресурсы, направляя их туда, где они более всего нужны. И не дело, когда тот или иной священник пытается сам решать подобные вопросы. Хороший священник должен обладать смирением и готовностью принести церкви любую жертву; он должен постоянно заглядывать в сокровенные глубины своей души и с корнем выкорчевывать проросшие там сорняки эгоизма и гордыни. Но пойми, отец мой, я ведь прожил в Ланскне почти всю жизнь! Я здесь родился, и этот городок с его булыжными мостовыми и неровными рядами домов мне дорог. Я люблю окрестности Ланскне с их пестрым покрывалом крошечных частных полей и длинных полос фермерских угодий. Люблю этот обжигающий ветер, и эту реку, и это небо. Хотя в целом здешние места ничем особо не примечательны — они дороги только тем, кто считает их своим домом.На днях я заявил отцу Анри, что у священника нет друзей. В лучшие времена у него есть последователи; в плохие — только враги. Но, если не считать призвания, данных обетов и тому подобного, священник должен быть не просто человечным, а человечнее всех прочих; и, каждый день проходя по туго натянутому высоко над землей канату своей веры, он должен понимать: если он покачнется и упадет, те, что аплодировали ему вчера, сегодня всей стаей накинутся на него, купаясь в его позоре, как в грязной луже, и будут страшно довольны тем, как низко он пал.
Мои овцы уже почти готовы отвернуться от меня, от своего пастыря. Сегодня утром со мной мало кто поздоровался. Меня приветствовали Гийом Дюплесси и Генриетта Муассон, а вот Шарль Леви смотрел испуганно, да и Жан Пуату — кстати, я был о нем лучшего мнения, — направляясь в церковь, сделал вид, что разговаривает с Симоном Кюсонне и не замечает меня. Почти все меня игнорируют — кто как умеет. Луи Ашрон демонстрирует откровенное презрение; Жолин Дру, похоже, огорчена, но непреклонна. У Жоржа Клермона вид довольно жалкий и виноватый, зато Каро Клермон торжествует и, как всегда, очаровательна.
Ну конечно же, это его рук дело! Вряд ли это удастся доказать, однако…
Неужели вы полагаете, что он действительно уедет?
О да! Это только вопрос времени. У него всегда был такой сложный характер. Помните, когда Вианн Роше…
Ш-ш-ш! Тише. Вон он идет.
Они вереницей тянулись через мост к церкви, низко опуская голову, поскольку ветер дул им прямо в лицо. Погода явно менялась; небо из голубого стало серо-синим, цвета макрели. В ветре я слышал какие-то голоса, вторившие звону колоколов.
А без сутаны он выглядит совсем иначе.
С какой это стати он так на нас пялится?
Должно быть, Отан совсем его с ума свел.
Что ж, Каро, может, он и свел меня с ума. Но я наконец-то почувствовал в душе полную пустоту — такое ощущение, будто голова моя была полна гремящих семян, но ветер подхватил их и унес прочь. Мне казалось, что я нужен Ланскне; мне казалось, что это селение всегда будет моим королевством, моим приходом, моим убежищем, моим домом. Люди называли меня «отец». А теперь…
— Отец мой, — раздался у меня за спиной чей-то голос, — могу я предложить вам что-нибудь выпить?
Жозефина в церковь не ходит. И я всегда знал, по какой причине. Она — в отличие от Каро Клермон — никогда не делала тайны из своей неприязни ко мне; тем более странно с ее стороны искать моего общества сейчас, когда большая часть деревни разделяет ее мнение; а уж то, что она столь гостеприимно приглашает меня к себе, и вовсе кажется чуть ли не извращением.
Возможно, ей просто жаль меня? Чудесно! Только этого мне сейчас и не хватало. Чтобы меня пожалела Жозефина Бонне и отвела к себе домой, точно бродячего пса…