Персики для месье кюре
Шрифт:
— Мне необходимо поговорить с Алисой.
Я встала и накинула халат.
— Конечно, сейчас. Что-нибудь случилось?
Она лишь молча глянула на меня. Это был тот самый взгляд, каким Анук лет с девяти одаривала меня в том случае, если я говорила или спрашивала что-нибудь особенно глупое — с ее точки зрения, разумеется. И я сказала:
— Хорошо, я ее разбужу.
Дуа проследовала за мной в маленькую спаленку Алисы. Оказалось, что Алиса уже проснулась и смотрит, как по стеклу бегут струи дождя. Увидев Дуа, она тут же вскочила, и они стремительно обменялись несколькими арабскими фразами, из которых я практически ничего не поняла, кроме слова джиддо; однако было ясно,
— Я должна идти.
— Что случилось?
— Дедушка очень болен. Он хочет меня видеть.
Теперь я вспомнила, что в прошлый раз Фатима вскользь упомянула о болезни старого Маджуби, но я так спешила поскорее отыскать Инес, что почти не обратила внимания на ее слова. Вспомнила я и то, что у старика возникли какие-то разногласия с Саидом — а может, с Инес? — и он временно перебрался в дом Аль-Джерба. А также вспомнила единственную нашу встречу, когда мы так приятно побеседовали. Мне он тогда очень понравился — понравились его глаза мальчишки-проказника и озорные шутки. Какова бы ни была его болезнь, думала я, она навалилась на него как-то слишком быстро.
— Что с ним? — спросила я.
Алиса пожала плечами.
— Никто не знает. А он не говорит. И врачу показываться не желает. И есть ничего не хочет. Только читает свою книжку или весь день спит. Он просил, чтобы я пришла. И мне придется туда пойти. — И она, немного поколебавшись, попросила: — Пойдемте со мной, а? Пожалуйста!
Я улыбнулась.
— Конечно. Пойдем вместе. Только дай мне одеться.
Уже через пять минут мы вышли из дома; дождь по-прежнему молотил неторопливо и размеренно. Алиса опять надела хиджаб; скрытое его складками, лицо ее казалось совсем маленьким и каким-то угловатым. В Маро отчего-то сильно пахло морем; этот солоноватый запах, какой бывает при отливе, напомнил мне о морских бухтах и странствиях, о пляжах в рассветном полумраке, об отпечатках босых ног в черном иле у кромки воды, о детях, роющихся в песке в поисках раковин сердцевидок. Танн за одну ночь подмыла берег и затопила дальний конец бульвара, где образовалось нечто вроде мелкого озерца, в котором отражалась мечеть с белым минаретом, напоминая некий мираж. Еще немного, думала я, и здешние дома тоже затопит; сперва зальет подвалы, а потом вода начнет подниматься и польется из прохудившихся канализационных труб, переполненных коллекторов и сточных канав, и дома один за другим станут погружаться в мерзкую жижу…
Увидев, что мы явились втроем, Фатима не сказала ни слова, лишь махнула рукой, чтоб поскорей входили в дом и снимали мокрую одежду и обувь; все это она быстро прибрала и проводила нас в гостиную. Там сидели Захра и Оми, одетые и полностью готовые к походу в мечеть; устроившись на подушках, они играли в какую-то игру, очень похожую на шашки. Майя, торчавшая возле матери на кухне, едва услышав, что мы пришли, тут же появилась на пороге. Никто, похоже, мне не удивился.
— Насколько все плохо? — спросила Алиса.
Оми покачала головой.
— Кто его знает? Он перебрался к нам пять дней назад. Сказал, что ему лучше пока пожить у нас. И с тех пор ни с кем почти не разговаривает, ничего не ест и даже в мечеть не ходит. Сидит и читает свою книгу да иногда в окно смотрит. Иной раз кажется, будто он всякую надежду утратил, когда Саид занял его место. Может, если ты с ним поговоришь, так он… — Оми пожала плечами. — Иншалла. Попробовать стоит.
Алиса некоторое время молчала. Она, казалось, что-то обдумывает, яростно отметая одну мысль за другой.
— Кто-нибудь еще знает, что я здесь? — спросила она.
Фатима положила руку ей на плечо.
— Я тебе клянусь: мы никому ничего не говорили. Но ты ведь знаешь: здесь ничего утаить нельзя. Люди говорят.
Всякие догадки строят.— А кто-нибудь из них сюда приходил? — спросила Алиса. — Соня? Мой отец? Карим?
— Нет. Саид вообще считает, что мы зря потакаем старику, и сказал, что навещать его никто не станет, пока он не согласится домой вернуться. — Фатима вздохнула и покачала головой. — Оба хороши, упрямые, как старые мулы! Ни один не уступит. Сейчас со стариком Медхи. Я уверена, старик обрадуется, когда вас обеих увидит.
Она повела нас наверх по узенькой лестнице. Комната старого Маджуби находилась в задней части дома, в мансарде, и окнами смотрела на реку. Одно-единственное, но довольно большое треугольное окно впускало достаточное количество света, хотя его несколько закрывали низкие деревянные отвесы крыши, побелевшие от старости и насквозь прогрызенные древесными жучками. Старый Маджуби сидел у окна; колени укрыты клетчатым пледом; лицо бледное, осунувшееся. Рядом на прикроватном столике лежал третий том «Отверженных», примерно посредине которого торчала закладка. Возле старика стоял мужчина — я догадалась, что это и есть Медхи, муж Фатимы, — седоволосый, с небольшим брюшком и добродушным лицом, которое сейчас выглядело весьма озабоченным.
Я осталась возле двери, а Алиса бросилась к деду и крепко обняла его за шею обеими руками. Потом она стала что-то тихо рассказывать ему по-арабски — страстно, настойчиво, чуть запинаясь. Конечно, я ничего не понимала, но видела, что лицо старика все больше оживает; всего несколько минут, и в нем как бы возродился призрак той яркой личности, с которой я познакомилась всего несколько дней назад.
— Алиса… — прошелестел он. И его глаза медленно повернулись ко мне. — И мадам Роше, не так ли? Та самая, что приносит персики на рамадан?
— Друзья зовут меня просто Вианн, — сказала я.
— Я перед вами в долгу. — Он поднял руку — это был странный, изысканный жест; казалось, мне дарует милость старый король. — Вы спасли мою маленькую Алису.
Я улыбнулась.
— Ну что вы, — сказала я, — это вовсе не я, а наш месье кюре; вот он действительно заслуживает благодарности.
Маджуби кивнул.
— Да, я так и понял. И вы, я надеюсь, передадите ему мою благодарность.
Алиса опустилась возле кресла старика на колени; весь пол в комнатке был застлан ковром. Рука Маджуби, болезненно желтоватая и казавшаяся бесформенной, как кусок плавника, покоилась на голове девушки; старик что-то тихо говорил ей по-арабски; я уловила только слово «зина», грех.
Алиса молча слушала его, потом тихо заплакала и прошептала:
— Я не хочу, чтобы ты умирал, джиддо. Ты должен показаться врачу.
Старый Маджуби покачал головой.
— Я не умру, обещаю тебе. По крайней мере, пока эта книга не будет дочитана до конца. А это, если ты помнишь, очень длинная книга, и вся написана по-французски, и шрифт в ней довольно мелкий, а глаза мои уже далеко не так остры, как прежде…
— Не шути, джиддо. Тебе надо внимательней относиться к своему здоровью. И хотя бы немного есть. И врача надо обязательно пригласить. Ты стольким людям здесь нужен!
Старый Маджуби вздохнул:
— Неужели?
— Конечно! Вы очень многим здесь нужны, — поддержала я Алису. — Хотя кое-кто, возможно, и не хотел бы в этом признаваться. Но как раз те люди, которые отказываются от вашей помощи, зачастую больше всех в ней и нуждаются.
Возможно, мне показалось, но после моих слов его старые глаза как будто вспыхнули ярче.
— Вы имеете в виду моего сына Саида?
Я пожала плечами.
— А вы что, думаете, он вполне готов к тому, чтобы занять ваше место и со всем справляться без вашей помощи и подсказки? Или вы как в той марокканской пословице? — Я процитировала: — «Если в полдень он скажет, что наступила ночь, то скажете ли вы: Смотри, вон звезды?»