Первая кровь

Цой был чуть постарше меня и, наверное, ровесником Аллы, пробиваться наверх начал всего с год назад, но уже заработал себе в Питере определенную репутацию. В негласном рейтинге рок-музыкантов того времени он стоял чуть пониже Бориса Гребенщикова и его «Аквариума», но, пожалуй, уже превосходил все остальные группы ленинградского рок-клуба и большинство московских команд.

Моё знакомство с его творчеством состоялось уже на втором курсе — парень из параллельной группы неплохо играл на гитаре и в один из вечеров мы услышали в его исполнении «Алюминиевые огурцы», «Троллейбус» и «Восьмиклассницу». Авторство песен, разумеется, никто тогда не озвучивал, аккорды гитарист подбирал, скорее всего, от балды, но народу понравилось. И мне тоже. Чуть позже у Дёмы появился магнитофон «Электроника-302», а нам в руки попали кассеты с цифрами «45» и «46», так что мы причастились ещё и к первоисточнику.

Вообще начало восьмидесятых было удивительным временем в отечественной музыке. Что-то подобное, наверное, происходило в западных странах в конце 50-х, когда на смену джазу, с которым обыватели уже смирились, как грибы после дождя начали появляться мастера совершенно нового жанра — рок-н-ролла. На Западе coup de gr^ace старой музыке нанесли битлы, отправив джаз в разряд нестареющей классики; потом была всякая психоделика, глэм, панк и прочее диско. Сейчас там, за бугром, зарождается рэп, которому ещё предстоит отвоевать себе пространство среди всяких новых волн и хэви-метала, но всё это цепи одной гребаной цепи, если не углубляться в детали.

Пока в западной музыкальной индустрии кипели нешуточные страсти, в СССР зрители не выпендривались, а, как в том анекдоте, слушали свои любимые «Валенки». Ну то есть советскую эстраду мало-помалу оккупировала группа исполнителей с кучей званий, которой очень не нравились новые лица. Но как раз к началу восьмидесятых другая музыка, взращенная фанатами The Beatles и всего прочего западного рока, набрала критическую массу и выплеснулась в широкие народные массы. На практике это означало звучащие из каждого утюга «Поворот», «Волчок» и «Каскадеров» с «Травой у дома». Правда, даже на фоне Ротару и Пугачевой это выглядело немного кондово, а уж сравнивать подобную самодеятельность с тем, что играло на дискотеках Лондона или Нью-Йорка, было даже неловко.

Но всё это было хорошо заметно только с высоты прожитых мною сорока лет. Молодой я никакой кондовости не замечал; «Машина времени» мне нравилась, и даже «Землянам» я подпевал с удовольствием. Чуть позже я открыл для себя и другие группы, некоторое — к счастью, недолгое — время фанател по «Наутилусу» и «Алисе», но вовремя одумался, да и другие интересы в жизни появились. Пока же все эти команды не вылезли из своего подполья, куда их загнали адепты единственно верного учения, но именно они, пожалуй, были настоящими вестниками музыкальной революции в отдельно взятом социалистическом государстве.

По большому счету, «Кино» тогда на общем фоне особо не выделялось. Цой и товарищи взлетели благодаря тому, в честь чего назвали свою группу — вся страна требовала «Перемен» после выхода «Ассы», и даже суровые мужики плакали во время финальной сцены «Иглы» и заучивали наизусть «Группу крови». Ну а у меня появился шанс сделать то, чего я не сделал в прошлой жизни — побывать на их живом концерте.

Мы с Аллой выкурили по паре сигарет — она даже не слишком морщилась от крепкой «Явы» — и прошли в здание. Нас никто не остановил и никто не поинтересовался, куда мы направляемся, так что уловка с «материалами для журнала» не потребовалась. Вокруг сновали студенты в домашней одежде, — такие же, как и в нашей общаге, если, конечно, учитывать общее сходство. Я вспомнил, что выпускники МИФИ занимались ядерной энергетикой, и контакты в данном заведении могли в итоге помочь мне предотвратить Чернобыль. Правда, не похоже было, что меня привели сюда, чтобы ознакомить с последними достижениями в области эксплуатации реакторов типа РБМК-1000.

Мы прошли по коридору, свернули куда-то, прошли ещё немного и спустились на один пролет вниз. Там была дверь, напрочь заклеенная плакатами западных рок-групп. Названия ласкали мне взор — я смог рассмотреть Pink Floyd, Led Zeppelin, Creedence Clearwater Revival и Doors, а из-под последнего нагло выглядывало лицо Ринго Старра. Видимо, The Beatles здесь уже спросом не пользовались.

— Какой-то музыкальный клуб? — спросил я.

— Что-то вроде. Подожди… — Алла зарылась в своей сумке, затем радостно вскинула руку с парой пестрых открыток. — Вот, есть!

— Билеты?

— Ага! По десятке отдала, цени!

— Ценю, честно. Хотя предупреждаю — у меня специфические вкусы, ты можешь не понять. Но «Кино» мне точно понравится. А так тебе бы в шпионы, цены бы не было, — ворчливо добавил я.

— А кто сказал, что я не шпионка? — она рассмеялась.

— Я сказал, — я постарался говорить как можно тверже. — Ещё где не скажи такое, сейчас очень смутные времена.

«А когда они были другими?»

— Хорошо, папочка, — Алла посмотрела в пол и даже похлопала ресницами — впрочем, на пай-девочку она была ни капли не похожа. — Пошли?

Она толкнула дверь с афишами, и мы оказались в полутемном низком коридоре. У входа сидел паренек со смутно знакомым лицом; но я быстро понял, что это «знакомство» — из будущего и, скорее всего, заочное, — и отвел глаза.

— Аллочка! — паренёк поднялся со стула и обнял мою спутницу. Они расцеловались. — Прелестно выглядишь! Как дела?

— Ой, Димочка, даже не спрашивай! — Алла жеманно отмахнулась — впервые на моей памяти. — Эта проклятая учёба! Мои бедные мозги…

— О, мозги! — Димочка изобразил нечто вроде зомби.

Судя по всему, я попал в какое-то продвинутое общество, знакомое с западным кинематографом не только по сюжетам «Кинопанорамы».

— Отстань! — Димочка удостоился тычка в плечо, а во мне шевельнулась что-то очень похожее на ревность, чего я совсем не ожидал. — Дима, это Егор.

Я протянул руку, и новый знакомый крепко пожал её.

— Егор, — сказал я. — Очень приятно.

— Ну а я Дмитрий, — назвал он себя. — Но лучше Дима.

— Ой, а ты знаешь, что у Димы фамилия — Врубель? Прямо как у того художника! Но он говорит, что не родственник…

Опаньки. Я понял, откуда знал этого человека. Через несколько лет он станет одним из символов слома социалистической системы, нарисует поцелуй Брежнева и Хонеккера на обломках Берлинской стены и, кажется, сам переедет жить и работать в Германию. Я его как-то возил — в Москве, понятное дело, — и мы разговорились. Он посетовал, что долго не знал о своих родственных связях с автором «Демона», а если бы знал, его жизнь могла бы сложиться иначе.

— Врубель? Это который «Демон»? — уточнил я.

— Да, — сухо кивнул Дима, который был явно недоволен откровенностью Аллы.

— Скорее всего, родственники, — как можно более уверенно сказал я. — Фамилия редкая, вряд ли она сразу у нескольких семей возникла. Так что стоит покопаться. Наверняка ты ему какой-нибудь внучатый племянник.

Собственно, так и было, но в той истории Дмитрий узнал об этом чуть ли не в нулевых.

— Спасибо, — уже мягче отозвался он. — Попробую, способы есть.

— Удачи — от всей души.

Мне было даже любопытно, как повлияет на него это знание.