Первая версия

Они последний год часто у нас воду отключают, все роют и роют. Не то ищут чего, не то чинят. А для цветов обязательно отстаивать надо, они хлорки этой не любят, хиреют. А люди, они все стерпят, и хлорку, и пестициды.

Человека этого я знаю, он тут уже с пол года живет. Там евреи раньше жили, на пятом этаже в трехкомнатной, в Америку уехали. А этот их квартиру купил. Говорят, за много миллионов. Откуда только такие деньжищи у людей? Не иначе как воруют. Я-то на свою пенсию даже подоконничка не куплю...

И машины-то у него какие! В таких раньше только правительство ездило. Да все разные, одна другой красивше. Он утром всегда в одно время выходил.

Машина за ним приезжает, шофер выходит, за ним заходит, в подъезде дверь никогда не придержит, бумкает со страшной силой, аж стекла трясутся. Никогда, я специально смотрела. Я и объявление специально вывесила: «Уважаемые жильцы! Не хлопайте дверью!» Как об стенку лбом — все равно хлопает. Будто не русским языком написано или будто его не касается.

Жена у него, не у шофера, а у жильца нашего, правда, вежливая, поздоровается всегда. И дочка у них лет восьми. В школу ходит, ее тоже на машине возят. На другой. Ну сейчас семьи-то его не видно. То ли на курорте, то ли на даче.

Как машина приехала, я не видела, сначала в комнате была, потом из кружечки умывалась. Потом гренки жарила. Когда за стол села да в окно посмотрела — машина уже стояла. Он ее, шофер-то, всегда так прямо у подъезда ставит, ни пройти ни проехать. Даже на тротуар заезжает.

Напротив нашего подъезда бачки мусорные стоят, вон, видите, прямо напротив. Мы не раз жаловались, писали, дочка в исполком звонила, и в эту самую мэрию всем подъездом подписывались, а они все стоят и стоят. Убивец там-то и прятался.

Эти двое, шофер и наш, из подъезда вышли, садиться в машину хотели. И тут вдруг сначала наш упал, а за ним и шофер. А выстрелов-то и не слышно было. Шофер еще так руками взмахнул, а наш- то сразу повалился как сноп. Я даже и не поняла сначала, что произошло.

Потом, гляжу, этот из-за мусорных бачков туда, влево побежал. Там у нас проход на Ленинский проспект, через арку. Да, еще. У нас тут собачка дворовала. Ничья, ее все подкармливают из жалости. Белая такая, лохматенькая, Белек зовут. Мухи не обидит, а побрехать любит. Так Белек на того, за бачками, бросился, а он, убегая и почти не оборачиваясь, в Белька стрельнул. Собака-то ему чем помешала?

Ой, что я говорю! Ведь людей поубивали! Я-то сразу вышла, а что делать — не знаю. Обратно побежала, в милицию звонить. С перепугу номер позабыла, ноль один или ноль два... Вспомнила, когда в пожарную сначала попала. А девушка такая вежливая в милиции. Все выслушала, куда, говорит, приезжать, бабушка... Ну адрес-то я сказала, чай, не такая глупая.

Выглядел-то как? Да худенький такой, вроде невысокий, разве тут углядишь? Люди мертвые лежат, да и шел он быстро, почти бежал. Лишь на минутку остановился, Белька застрелил когда. Да вроде не блондин и не брюнет, пегий такой. В курточке короткой, светлой. То ли серой, то ли бежевой...

Так рассказала Клавдия Степановна Семенова об убийстве председателя правления акционерного общества «Нефть России» Константинова Льва Адольфовича и его шофера-телохранителя.

Нефтяная война в Москве шла своим ходом.

Количество ее жертв к августу 1994 года исчислялось уже не единицами, а десятками человек. Заказные убийства верхушки нефтяного бизнеса превратились из случаев чрезвычайных в почти обыденные, повседневные.

Я подъехал к Центральному Дому литераторов со стороны улицы Герцена. Теперь она опять называется Большой Никитской, но по старой привычке, да и для краткости ее продолжают «обзывать» Герцена. Конечно, в Герцене ничего плохого нет, кроме того, что, когда его разбудили декабристы, он развернул революционную пропаганду и агитацию, но Большая Никитская звучит как-то более по-московски, патриархально и традиционно.

При входе меня встретила очень строгая служительница, потребовавшая писательский билет. Такового у меня не оказалось, но удостоверение прокуратуры ее вполне устроило.

Знаменитый писательский особняк, как и многие другие прежде престижные места, не избежал новых веяний. В киоске около часов, правда, по- прежнему торговали книгами. Но при входе находился пункт обмена валюты, а справа, в холле, — киоск с расписными платками, гжелью и всякими побрякушками и поделками.

В просторном холле перед рестораном торговали одновременно картинами и офисной мебелью. При мне не покупали ни того, ни другого. Да и как-то странно было представить, что кто-то едет в Дом литераторов покупать мебель.

Меня вообще крайне удивляла такого рода торговля, я никак не мог понять, почему в булочной надо продавать женские сапоги, в парикмахерской — устраивать пункт обмена валюты, а в уличных, пусть и роскошных киосках торговать запредельно дорогой аппаратурой, одеждой и обувью. На улице нужно торговать мороженым и жевательной резинкой, а в булочной хлебом. Может быть, я излишне придирчив, но все же мне кажется, что в моих рассуждениях есть хотя бы минимальная логика. А в безудержной торговле всем и вся таковая начисто отсутствует.

Я прошел через буфет с расписанными разными знаменитостями стенами. За столиками сидели, видимо, живые писатели. Известных среди них я не заметил. Не было, к счастью, и поэта Кочнева. А то я имел бы шанс быть увенчанным титулом «мисс Марпл». Незнаменитые писатели успели уже изрядно приложиться, невзирая на достаточно раннее время — Стивен Броуди ждал меня к четырем часам.

В Дубовом зале публика была явно посолиднее, чем писательская. Очевидно, это были читатели.

Стивен Броуди уже сидел за столиком у стены, сервированным на двоих. Он встал, приветствуя меня. Он лучисто улыбался, всей своей фигурой демонстрируя радость встречи со мной. Я расплылся в ответной улыбке, надеюсь, столь же светлой, искренней, трогательной и столь же лучезарной. Прямо рождественская картинка под названием «Старые друзья наконец-то встречаются вновь после долгой разлуки».

«Турецкий, не сверни от счастья челюсть», — шепнул мне внутренний Турецкий. Похоже, его не умилила прелестная и романтическая встреча «старых друзей». Все-таки он немного циничен, подумал я сам про себя в третьем лице и сразу перестал улыбаться.