Первая встреча, последняя встреча...

Алексей сложил расписку вчетверо и спрятал за пазуху.

Бородатый швейцар опустил жалюзи на витринах Бюро путешествий, проверил замки и, не спеша, направился по улице.

— Скажите, пожалуйста… — услышал он за спиной тихий голос. — А если на палубе… до Европы сколько стоит?

Швейцар обернулся.

— А, неутомимый путешественник! Алексей кивнул.

— Послушайте, юноша, — швейцар приблизился к нему. — Я не спрашиваю, как занесло вас сюда и что тянет обратно, — но вы действительно хотите вернуться в Россию?

— Очень хочу, — признался Алексей. Лицо швейцара к этому располагало.

— Денег у вас нет, документов, полагаю, тоже?

Алексей в ответ только вздохнул.

— Тогда, мой дорогой, у вас есть только один путь. — Швейцар полез в карман, вытащил бумажник, из него какую-то картонку. — Это членский билет Союза моряков. Чужой, разумеется, но он очень помог мне в моих странствиях. Правда, из России — сюда…

Алексей протянул руку.

— Минуточку… Но прежде, юноша, дайте мне слово, что и Москве у Иверской закажете молебен по родителям моей супруги.

Алексей помолчал. Потом решился.

— Честное слово!

— Это поминальник… Вот членский билет… и я вам расскажу, как им пользоваться. — Швейцар улыбнулся Алексею грустно и доброжелательно. — Все мы тут, без родины, сироты, и кому, как не нам, помогать друг другу!

— Сингапур!

Алексей, спавший на скамейке, открыл глаза и в первую очередь пощупал, на месте ли пояс.

Мимо него, опережая и отталкивая друг друга, бежали люди.

Они спешили к крыльцу конторы, где стоял чиновник в морской фуражке с листком бумаги в руках.

Отобрав шесть человек, чиновник что-то крикнул остальным, и те понуро разбрелись по своим местам.

Сквер, в котором Алексей провел ночь, оказалась биржей безработных матросов. Белые, черные, желтые, в тельняшках и робах, с узлами и сундучками — они заполняли все пространство перед конторой.

— Бомбей! — раздалось снова.

Теперь Алексей уже более внимательно наблюдал за происходящим. Человек в фуражке отсчитал еще пятерых — и они исчезли за дверью.

— Шанхай!

Опять перед Алексеем замелькали тельняшки и сундучки. Он вскочил и присоединился к бегущим.

Но маленький злой китаец, оглядев на ходу элегантный костюм начальника Чукотки, немедленно отпихнул его в сторону.

Стал моросить дождь, наступала осень.

Осторожно переступая лужи, по улице шествовал человек в лаковых башмаках, строгой черной тройке, цилиндре зонтиком.

Он шел мимо сквера, мимо конторы, где по-прежнему теснились безработные матросы.

Для многих биржа давно стала вторым домом: одни спят здесь же возле забора, другие играют в кости, третьи закусывают.

Владелец цилиндра равнодушно поглядывал на этот табор. И вдруг он остановился.

— Начальничек!..

Не скрывая ликования, Тимофей Иванович Храмов оглядывал жалкую, потрепанную фигуру Алексея.

— Ан не помогли храмовские денежки-то!.. Говорил— пропадешь один! Все профукал! Это тебе не социализм строить!.. Ай-яй-яй… И до какой же ты жизни дошел!..

— Живу не жалуюсь, — хмуро буркнул Алексей, испуганный и несколько озадаченный великолепием бывшего арестанта.

— Еще бы — жаловаться!.. У тебя ж миллион!.. — хохотнул Храмов. — Пароходик-то не твой, случайно? — кивнул он на белый лайнер, видневшийся за решеткой порта и, вдоволь насмеявшись, продолжал: — Бог-то правду видит! Храмова ограбил! Оружие к нему применял! Да ладно… — Храмов великодушно махнул рукой. — Мести нет в сердце моем, живи себе как есть, в дерьме!

Поняв, что опасность миновала, Алексей кивнул на храмовский цилиндр:

— А вы, значит, и без миллиона в эксплуататоры вышли?

— Роптать грех, — отозвался Храмов, снял цилиндр, протер его платком. — Дело свое имею… Теперь уж надежное… Храмов вздохнул и водрузил цилиндр на голову. — Однако неприлично мне с тобой на виду трепаться, да и некогда…

— Ну и мне некогда! — заявил Алексей, спеша присоединиться к бегущим. — А мировая революция — она до вас и здесь докатится!..

— Будь здоров, начальник!.. — крикнул Храмов. — Чтоб тебе сдохнуть, грабитель!.. — добавил он с неожиданной яростью.

Храмов пересек площадь, его нога ступила на подножку ландо, сам Храмов опустился на мягкое сиденье, руки в перчатках взялись за элегантные вожжи, зацокали по мостовой копыта и… неуклюжий катафалк, с черным лаком которого сливалась черная фигура Храмова, восседавшего на облучке, медленно пополз по площади.

А у конторы шла своя жизнь.

— Сидней! — крикнул чиновник.

Толпа ринулась на штурм. Теперь первым бежал Алексей.

На экране снова глобус.

Посередине пунктирной линии, протянувшейся через океан, — символическое изображение пароходика и надпись «Сан-Франциско — Сидней».

Фигурка Алексея трет шваброй корабельную палубу.

За кадром шумят матросские биржи разных портов…

— Кейптаун! Дакар!.. Порт-о-Пренс!.. — выкликают голоса.

На разных линиях, под разными широтами — фигурка Алексея кидает в топку уголь, карабкается по снастям, снова драит палубу.

Глобус медленно поворачивается — приближается Европа.

Замедляя ход, бегут по рельсам колеса. Проплывают зеркальные стекла, блестящие поручни вагонов, табличка с надписью «Берлин — Москва».

Подхватив чемоданы и саквояжи, первыми ринулись на платформу носильщики. За ними потянулись господа, одетые не по летнему сезону тепло. Перрон заполнился разноязыкой речью.

И вот когда проводники заканчивали выметать дорожный мусор, прошли смазчики с длинными молотками — под одним из вагонов приоткрылась крышка угольного ящика. Оттуда высунулась голова Алексея, а следом появился и сам начальник Чукотки — в рваных клетчатых гольфах и кургузом пиджачишке.

Он расправил затекшие плечи, отряхнулся, ощупал талию и направился в сторону вокзала.

Мимо двигалось многоликое племя пассажиров: командировочные с парусиновыми портфелями, нацмены в тюбетейках, мужики из глубинки при армяках и бородах, вежливые, бритые красноармейцы, юннаты с сачками и плетками. Стучал пионерский барабан. Переругивались носильщики, кричали лоточники, яркие плакаты на стенах призывали покупать духи «Красная Москва», носить галоши фабрики «Красный треугольник», смотреть фильм «Красные дьяволята».

Алексей улыбался толкавшим его прохожим, радостно читал плакаты, остановился и просалютовал пионерам. А когда наконец выбрался на привокзальную площадь, ему навстречу громыхнула медь духового оркестра.