Первое грехопадение

Серёжка откусил от папиросы кончик бумажного мундштука и протянул мне окурок:

– Зобнешь?

– Нет, - я помотал головой, - не хочу.

– Всё ещё слово держишь? Ну, как хочешь, - он глубоко, по-мужски, затянулся.
– Чего не заходишь-то? Богатый стал?

– Покос - сам знаешь. Завтра пойдём последний стог метать.

– Мы на прошлой неделе отметались, дрова вот колю, - он указал взглядом на двор.
– Вчера братан на тракторе чурки подвёз, надо поколоть пока сырые, а то потом не добудешь.

Я кивнул: такая работёнка и мне знакома, как знакома каждому мальчишке в посёлке, с малых лет привычных к пиле и топору. Серёжка докурил папиросу и каблуком сапога вмял окурок в землю. Он пожевал что-то во рту, видно, табачнику и длинно сплюнул в сторону играющих ребят:

– Смотри, как разбесились! Во дают! А девки - тёлки и тёлки! "Бзык" напал на них, что ли? Аж, припотели бедняги.

На деревенском языке "бзык напал" - это когда молодые телята без видимой причины вскинут хвост трубой, взлягнут задом и давай носиться кругами! Сравнение девчонок с тёлками мне не очень-то понравилось. Тоже мне, нашёл тёлок... И вообще, в последнее время Серёжка стал частенько отпускать в их адрес всякие двусмысленные шуточки, изображая из себя бывалого парня, прошедшего огни и воды.

– Какие они тебе тёлки?
– недовольно буркнул я.

– А кто же ещё? Тёлки и есть.

Я не стал с ним спорить и отвернулся. А ему, пожалуй, нравились такие разговоры.

– Зелёный ты ещё, Колька!
– он пихнул меня локтем в бок.
– Поди, и девчонок-то не щупал?

– А сам-то щупал?
– огрызнулся я.

– Спрашиваешь! Ещё как!

– Ну, и как?

– Известно как - за цыцки, - и он расхохотался, глядя на меня своими круглыми наглыми глазами.

– Дурак ты и больше никто!
– сказал я и поднялся с бревна, но Серёжка ухватил меня за рукав и усадил обратно.

– Не обижайся, Колька, дело-то житейское. Подожди, скоро сам научишься, - он махнул рукой в сторону ребят.
– Гляди, как Надька Шкурихина на тебя зыркает. Я ещё в школе весной приметил. Видишь, какие мячики у неё под платьем? Тебя дожидаются.

– Вот сам и щупай их!

– Пробовал - дерётся зараза!
– и он опять раскатился громким смехом

– Пошёл ты!
– я окончательно разозлился и встал.
– Городишь что попало! Больше не приду к тебе, понял!

– Подумаешь, какой благородный! Начитался книжек... Маменькин сынок ты и больше никто! Иди, иди...

Разругались мы с Серёжкой, я и о ножовке не спросил. Ладно, не к спеху. Перейдя дорогу, я не пошёл к ребятам, а остановился неподалеку и прислонился плечом к берёзе, одиноко стоящей у обочины.

Среди ребят, действительно, была Надька Шкурихина - наша одноклассница. Как ни противны мне были слова Серёжки, я стал искоса поглядывать на неё. Этим летом мне редко приходилось видеть Надьку, а когда встречались - не обращал особого внимания. В общем-то, ничего особенного в ней не было, девчонка как девчонка - не лучше и не хуже других. Правда, она всегда очень улыбчива и, улыбаясь, обнажает удивительно белые зубы; они у неё мелкие и частые, и мне всегда казалось, что их больше, чем положено. Платье на ней ситцевое, бледненькое, она из него давно выросла, и подол не прикрывает колени. А ноги - длинные и загорелые - все в ссадинах и царапинах. Подросла, что ли, за лето, с меня ростом, если не выше. Быстро растут девчонки, быстрее, пожалуй, пацанов, даже обидно! А Серёжка, паразит, прав: платье её очень даже заметно бугрится там, где ему положено бугриться почти у каждой девчонки, стремительно приближающейся к девичеству. А у Надьки особенно. Фу! Даже пот прошиб! Заметив, что Надька перехватила мой взгляд и как-то странно улыбается, я смутился, покраснел и быстро отвернулся.

Серёжки на бревне не было: по-мужицки ухая и крякая, он уже вовсю махал колуном во дворе, раскалывая чурки. Здорово у него получается - колет, как орешки щёлкает. А сам нет-нет, да и скосит глаза на поляну. Ну и Серега! Только что насмехался над девчонками и тут же форсит перед ними.

А закатное солнце, большое и красное, словно вычерченное циркулем, уже зависло над дальним лесом, обливая багровым пламенем тёмные неподвижные облака. Дождя только не хватало, подумал я, управиться бы с сеном, а там пусть себе поливает. На Надьку я больше не смотрел.

Из-за поворота донёсся перезвон коровьего ботала, и вот появились первые бурёнки. Шли они медленно и тяжело, опустив рогатые головы почти до земли. Но, завидев избы, идущая впереди корова подняла голову и протяжно замычала; вторя ей, затрубило и всё разномастное стадо. В их разноголосом мычании мне послышалось: "Вот и мы-ы-ы пришли - ваши кор-ми-и-лицы!".

Стадо вошло в деревню, над ним висело колышущееся облако из комарья и мошкары; коровы лениво помахивали хвостами, то и дело удобряя пыльную дорогу пахучими лепёшками; воздух сразу наполнился запахами коровьего пота и навоза. Заприметив Дуську, я подобрал валявшуюся рядом с берёзой хворостину и пошёл следом за ней. Добрая у нас корова, красной масти, крупная, и молока даёт много, но блудливая - страсть! Даже в посёлке может свернуть не в свой проулок. В первый год, когда мы переехали сюда, пастух, не знакомый с её норовом, недоглядел и потерял Дуську в лесу. Стадо пришло, а нашей коровы не видно. Мать к пастуху - тот руками разводит. Оставив нас с Тоней дома, мама взяла с собой Катю с Зиной и вместе с пастухом пошли её искать. А вечер был дождливый, слякотный, уже и стемнело совсем, а найти не могут, И только под утро, вымокнув насквозь, исходив все окрестности, обнаружили Дуську почти у самого посёлка в одном из колков. Мы с Тоней тоже не могли уснуть, раз за разом выбегали на улицу и вглядывались в моросящую темень: не идут ли наши. Были случаи, когда от скотины находили рожки да ножки. Зверья, ещё не распуганного тракторами и машинами, в округе тогда хватало. В тот раз обошлось.

После этого случая, отправляя Дуську в стадо, мать наказывала пастуху: "Ты уж присмотри, Иван Макарыч, за нашей блудней, а по осени я с тобой рассчитаюсь". " На том свет угольками, - ворчал Иван Макарыч.
– Что с тебя взять? Ты мне лучше чуни новые сшей - мои-то скороходы совсем развалились". Был он маленького роста, метр с кепкой, как шутили мужики, ходил в старой заплатанной телогрейке, на голове - сплющенная, потерявшая первоначальную форму солдатская пилотка, а ноги зимой и летом обуты в стёганые чуни с калошами. На его правом плече неизменно висел длиннющий - метра четыре - бич. Плетёный из сыромятной кожи, у рукоятки толстый, он постепенно утончался и заканчивался совсем тоненьким хлыстиком. Кнут волочился по дороге, точно змея, и мне всегда почему-то хотелось на него наступить. Некоторые пацаны попробовали, но потом долго чесали известные места. Бичом Иван Макарыч владел отменно: как жахнет!
– коровы приседают.

– Кольк! А, Кольк!
– услышал я голос Надьки Шкурихиной. Надька шла по другой стороне дороги, подгоняя берёзовой веткой корову с телёнком. Жила она неподалёку и вот-вот должна была свернуть в свой проулок.

– Чего тебе?
– не слишком дружелюбно отозвался я, ещё не забыв, как несколько минут назад она вогнала меня в краску своей непонятной улыбкой.

– Кольк, спроси у матери: не сошьёт она мне платье?

– Какое ещё платье?

– А такое, как у Гальки Щиры.

Стоило ей произнести это имя, как меня сразу бросило в жар. "Вот зараза! Неужели догадалась?" - мелькнуло в голове. А Надька хихикнула, блеснула мелкими зубами и, не дожидаясь ответа, поспешила за своей скотиной в проулок.

Галка Щира...

Я хорошо запомнил тот день, когда она и её семья появились в нашем посёлке. Это памятное для меня событие произошло ровно год назад.

В конце прошлого августа на несколько дней зарядили дожди. Мама и я были дома, когда за окном несколько раз длинно просигналила машина. Мама протёрла ладонью запотевшее стекло, посмотрела на улицу и сказала:

– Шофёр там рукой маячит. Поди узнай, что ему надо?

Я сунул ноги в сапоги, стоявшие у порога, и вышел на улицу. Моросил мелкий надоедливый дождь, низкие серые тучи, без единого просвета, обложили небо до самого горизонта. Напротив дома стоял обляпанный грязью бортовой "газик" с цепями на задних скатах - без цепей на наших дорогах в такую погоду делать нечего. Шофёр, стоя одной ногой на подножке, махнул рукой подойти поближе. Мне он не был знаком - своих я знал всех наперечёт, и машина не наша. Кузов её был заставлен какими-то вещами, прикрытыми намокшим брезентом; в одном месте из-под брезента высовывались ножки стола. Опираясь руками на передний борт, в кузове стоял мужчина в мокром дождевике с островерхим башлыком на голове, лица его я не разглядел. "Новосёлы, что ли?" - удивился я.

Выйдя за ограду, я сделал попытку перескочить кювет, но поскользнулся и упал на колено, погрузив обе руки в густую жирную грязь. Из открытого окна кабины тут же раздался заливистый смех, и выглянуло девчоночье лицо. "Смешно им!" - с досадой подумал я, поднимаясь и стряхивая грязь с ладоней. Рядом с девчонкой я успел разглядеть незнакомую женщину.

– Эй, парень!
– в голосе шофёра мне тоже послышалась насмешка.
– Где ваша контора? Куда сворачивать?

– Езжайте дальше!
– разозлившись, крикнул я.
– За поворотом контора.