Первое имя
Шрифт:
— Ну, я… — Взгляд Феди стал виноватым, краска выступила на щеках, но тут же острые искры вспыхнули в глазах, он проговорил тяжело, упрямо: — Только я Паньке спускать больше не стану. Я когда-нибудь его на левую сторону выверну.
— Это за что?
— За всё!.. Думаешь, я не хотел с ним дружить? А он… все время своим батькой хвастается, и Вадьку тоже подзуживает… Просмеивают тебя за то, что ты хочешь, как Пестов, работать, будто ты никогда так не сможешь… Я все равно ему хрустальное яблоко послал, а он отказался. Панька гордый и других унижает.
И Федя замолчал, уставившись в землю.
— Та-ак, значит, идет разговор о моей выработке? —
Сконфуженный вид Степана перевернул сердце Феди.
Он вскочил, стал рядом со Степаном, крепко прижался к нему плечом.
— А ты сработай как Пестов, даже лучше сработай! — проговорил он, все сильнее нажимая плечом. — Никому не уступай, Степа, слышишь, как на фронте… Ты скорее учись, чтобы Пестова побить, тогда Паньку с Вадькой все засмеют!
— Пестова побить? — переспросил Степан. — Как так Пестова побить?
— Лучше сработаешь — значит, побьешь, — объяснил Федя.
— Да что мы с Григорием Васильевичем деремся, что ли?.. Григорий Васильевич меня учит, своего времени не жалеет. Сегодня опять на моей машине был. А по-твоему, мы вроде как на кулачки срезались, кто кого?
— А если ты лучше его сработаешь, все равно выйдет так, что ты его побьешь, — настаивал Федя уже менее уверенно.
— Как врага на паче сражения? — осведомился Степан.
— Ну… — ухмыльнулся Федя, внезапно выбитый из колеи.
— Видишь, самому смешно стало. Спутал социалистическое соревнование с потасовкой и городишь непонятно что. А ведь ты шестиклассник, кажись.
— А чего Панька хвастается, чего задается!
— Бывает такое у ребят, любят они побахвалиться, — согласился Степан. — Паня хвастун, ну, а ты, между прочим, хочешь Паню в прах повергнуть, перехвастать. Значит, у хвастуна добра набрался.
Ничего не сказав, Федя вышел из боковушки и сел читать. Выглянув в становую, Степан увидел, что брат, подперев голову руками и наморщив лоб, смотрит поверх книги, в пространство.
— Чапай думает? — спросил Степан.
Федя только плечами повел…
Переодевшись, Степан отправился в библиотеку Дворца культуры. С этим можно было бы и повременить, но захотелось пройтись. И медленно, задумчиво шел он вверх по улице Горняков к вершине Касатки. Гора Железная уже знала своего нового работника, знакомые горняки раскланивались с ним, желая доброго вечера, а ребятишки приставали:
— Дяденька, кинь-брось!
Он брал одного, другого, подбрасывал повыше, ловил на свои пятерни визжавшего счастливца, ставил на землю и шел дальше со своей упорной и невеселой думой. Эх, Федька. Федька, ты только о своей ребячьей обиде хлопотал, передавая брату слова Пани и Вадика о плохом машинисте Полукрюкове, а не пришло тебе в голову, как сильно затронут машиниста Полукрюкова эти слова… Почему? Ведь знает Степан, что уменья у него мало, что он перебрался в Железногорск не для покоя, а для упорного ученья. Знал он это и был готов к суровой школе на прославленном руднике, а теперь сознание своего неуменья стало горьким, нестерпимым. Легко было похвастаться перед Натальей Григорьевной: «Своего я добьюсь!» А как получится на деле?.. Что же на деле! Разве плохо получается? Сегодня Григорий Васильевич похвалил его, порадовался первым успехам своего ученика, и до разговора с Федей Степан был счастлив. А теперь эта радость кажется
ему глупой, детской: не вспоминать бы! Как мало еще сделано, как трудно дается власть над горой и машиной…С домом Пестовых он поравнялся, когда уже повечерело, но огни еще не зажглись. Много решающего для Степана сошлось в этом доме — и надежда завоевать стахановское уменье и мечта услышать желанное слово: «Пообещали вы своего добиться и добились, верный вы человек!» Дорогой дом, так бы и прижал его к груди…
Степан вышел на пустырь, остановился, задумался, будто подслушивал свои мысли, потом, тряхнув головой, проговорил быстро:
— Скажу прямо: «Не хвалите меня, Григорий Васильевич, пока не стану мастером. Стану мастером, — обещаю вам, — а мастерком быть не хочу, не желаю!»
В доме Пестовых осветилось окно «ребячьей» комнаты.
— Вот-вот! — добавил Степан повеселевшим голосом. — Иначе мне нельзя, Наталья Григорьевна, ну никак нельзя!
И зашагал к Дворцу культуры.
Часть третья. Счастливо в гору!
Карнавал
На этот раз летучка краеведческого кружка была короткой. Николай Павлович напомнил кружковцам их обязанности в день открытия кабинета, а Паня по списку устроил перекличку экскурсоводов.
— Кажется, ничего не забыли? — Николай Павлович заглянул в блокнот и медленно прошелся по кабинету. — В общем неплохо получилось, товарищи?
— Просто хорошо, Николай Павлович!
— Где еще такая коллекция есть, только в городском музее! — заговорили ребята.
— А помните, с чего началось? Помнишь, староста?
Паня улыбнулся. Мог ли он забыть день и час, когда родилась мысль о краеведческом кружке, о школьной минералогической коллекции!
Это случилось в марте, на уроке Николая Павловича.
В тот зимний день лишь один луч солнца пробрался сквозь низкие снеговые тучи, заглянул в школьные окна и разбрызгался веселыми искрами, преломившись в прозрачном камешке, лежавшем на Паниной ладони.
— Чем ты занимаешься, Пестов? Что это у тебя? — спросил Николай Павлович.
— Хрусталик-волосатик, его еще Венерины волосы называют. Видите, в нем будто волоски тоненькие. Это иголочки рутила… Редко волосатики попадаются. Мне за него Кузя Сердюков хорошую халцедонку сулит.
— Меняешься камнями?
— Нет, я больше сам искать люблю, а другие все время меняются, каменный базар разводят.
Ребята охотно рассказали Николаю Павловичу об этом «базаре».
Менка камнями — любимое занятие ребят Горы Железной. Каждому лестно завладеть камешком, который сегодня стал модным, а завтра будет небрежно брошен под крыльцо и забыт. Приличные коллекции собрали лишь Пестов и Фелистеев. Для большинства же школьников главный соблазн в менке — это азартные споры и завидные выигрыши. Впрочем, корысть от выигрышей невелика. Иной камнелюб всеми правдами и неправдами копит, копит минералогические образцы, а потом возьмет да и променяет их чохом на сломанный фотоаппарат, на совершенно ненужные ему старые велосипедные камеры — словом, на такую заваль, что даже смешно.