Первое открытие [К океану]

Тень пробежала по лицу Невельского:

— Мне кажется, тут недоразумение.

— Нет, это не недоразумение. Муравьев поступил именно так, как у нас принято. Получил, что ему было нужно — копии редчайших документов, взял целое исследование по вопросам Востока, получил все, что собиралось годами, а самого Баласогло выгнал. Недаром считается, что Муравьев человек дела. Помни мой совет, Геннадий, держи с ним ухо востро!

— Муравьев сам знает проблемы Сибири, — ответил Невельской, — еще отец его служил в Нерчинске... Тут какое-то недоразумение.

Невельской сказал, что, может быть, еще удастся Баласогло отправить в сухопутную экспедицию от Географического общества под предлогом осмотрения и описания восточных окраин отечества...

На другой день Невельской и Баласогло явились к Литке. Адмирал больше не плавает. Он почти устранен Меншиковым от всякой деятельности. Время тревожное, неприятное. Всюду сыск, всех подозревают.

Литке выслушал молодых просителей. Когда-то декабристы утверждали, что Амур нужен для будущего.

Но сейчас предложение Баласогло отправиться в экспедицию на Восток, с тем чтобы при удобном случае проникнуть к Амуру, показалось ему несвоевременным. Предстояла экспедиция Невельского. Пока и этого было бы вполне достаточно. Литке понимал, что замышляет молодежь. Но при всей любви к науке совсем не желал, чтобы Географическое общество путалось в такие дела, хотя сам давно сочувствовал идее возвращения Приамурья.

— Это выдумка молодых фантазеров, — сказал он категорически, согласный с ними в душе.

Баласогло, надеясь, что знаменитый ученый поймет его, пустился в рассуждения и пооткровенничал, но он произвел на Литке лишь неприятное впечатление.

Литке заметил холодно:

— Сейчас не время! Россия слишком великая страна, чтобы ее можно было описывать так, как вам этого хочется.

Федор Петрович спросил Невельского о ходе постройки «Байкала» и о подготовке к плаванью. Выяснив, что все идет отлично, старик повеселел.

А Невельской огорчился. Он знал, что часто Баласогло производит плохое впечатление. Его черные сверкающие глаза, сросшиеся брови... Александра принимают за какую-то подозрительную личность, за кого-то вроде менялы, а он патриот и горячий революционер в душе.

— А сам я не у дела... — пожаловался Литке.

Больше не существовало гордого рыцаря-адмирала, растившего молодого рыцаря для отважных турниров. Нет ливней и штормов, нет гордого, холодного взгляда из-под высокого капюшона. Молодой орел вылетел... А государь, казалось, забыл о существовании его воспитателя. Сейчас правительство стыдится своих ландскнехтов, желает обрести опору в народности, православии. Ведь скоро придется воевать... Литке даже ссутулился.

— Отставлен за негодность э, дорогой мой Геннадий Иванович, как старый блокшкив [80] , — говорит он своему ученику. — А вы, как всегда, фанатически одержимы идеей...

— Литке со своим другом Струве [81] — как духи в поэме Шиллера, — поднимая воротник шинели и сверкая своими черными глазами, сказал Баласогло, выходя из Географического общества. — Встретившись, один спрашивает другого: «Есть ли конец света там, откуда ты летишь?» — «Нет! А там, откуда ты?» — «Тоже нет». Ну, так успокоимся. Россия — это целый мир, она необъятна, и нам незачем волноваться!..

80

Блокшкив — устаревшее и разоруженное судно, используемое для жилья личного состава или склада.

81

Струве Василий Яковлевич (1793 — 1869) — выдающийся русский ученый-астроном, директор Пулковской обсерватории.

— А каковы же взгляды Петрашевского на будущее Сибири? — спросил Невельской у Баласогло, когда они шли по Большой Морской.

— Михаил Васильевич полагает, что в будущем Сибирь необычайно разовьется, — ответил Баласогло. — Развитие Сибири, говорит он, сблизит Россию с величайшими государствами, лежащими на берегах Великого океана, и в первую очередь — с Китаем, будущее значение которого, по его мнению, еще следует угадать. И наконец, это необходимо потому, что Россия, как он говорит, должна пройти все формы общественного развития, претерпеть все страдания и совершить все открытия, прежде чем она достигнет истинного, назначенного ей величия...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ДЕМОКРАТ И ДЕСПОТ

Глава шестнадцатая ПРИЕМ

Четырнадцатого марта 1848 года зимним путем, который снова установился, когда после оттепели ударил мороз и прошли снегопады, Муравьев прискакал в Иркутск. Впереди вихрем мчались казаки. Взрывая волны снега, бешеные кони с треском подняли возки губернатора с речного льда на берег и, промчав по набережной Ангары, остановились у каменного дома с плоским навесом на чугунных столбах. Следом за возком Муравьева мчался целый поезд кошевок чиновников, ездивших встречать его за семь верст к монастырю.

Приезд нового губернатора явился большим событием, особенно в таком далеком краю, как Восточная Сибирь.

С первых же шагов Муравьев решил показать всем, что он не таков, как его предшественники.

— Позволь, забыл повязку! — собираясь утром на прием, сказал он жене.

Муравьев был в простом пехотном мундире, с боевым крестом.

— Опять болит рука? — встревоженно спросила Екатерина Николаевна. — Ведь ты давно уже ходишь без повязки.

— Но сегодня необходимо явиться с повязкой. Пусть видят, что я генерал боевой, а не чиновный, и нюхал пороху. Да и чиновников это заставит призадуматься. Увидят, что им руки не подаю. Пусть знают, что я не шутки шутить приехал.

Екатерина Николаевна велела служанке принести кусок черного шелка и сама подвязала руку мужа.

Когда-то, участвуя в Кавказском походе, Муравьев в бою против горцев под русской крепостью Сочи был ранен в правую руку. Рана давно зажила, но генерал при случае носил повязку.

— Вот так, отлично. Спасибо тебе, — сказал он.

Чиновники, собравшиеся в большом зале губернаторского дома у слепой стены, выходящей к Ангаре, ждали с нетерпением появления губернатора. Тут были опытные служаки, видавшие разные виды. Они знали, что еще в Петербурге новый губернатор поклялся вывести на чистую воду всех откупщиков и взяточников, но надеялись, что дело со временем обойдется. Все они были богатые люди, имели дома, землю, капиталы, связи в столице и полагали, что губернатор хотя и покричит, во что и он так же, как и они, ищет богатства и карьеры и в конце концов столкуется с ними.

Муравьев вошел быстро и, глянув на чиновников из-под своих рыжих бровей, остановился. Его сопровождал чиновник, представлявший всех по очереди.

Муравьев шел вдоль рядов, холодно здороваясь.

— Слышал о вас! — вдруг любезно сказал он какому-то молодому человеку.

У всех отлегло от сердца. Оказалось, что губернатор не таков зверь, как говорили. Сразу же всей этой сытой, затянутой в мундиры толпе полегчало. Но тут губернатор, поравнявшись с начальником золотого стола Мангазеевым, сказал ему тихо, однако так, что все услыхали:

— Я надеюсь, вы со мной служить не будете.

Крепкий, скуластый сибиряк Мангазеев побледнел и заморгал.

Весь прием продолжался десять минут. Пришибленные и напуганные чиновники в смятении разъезжались по домам. Чиновный Иркутск замер, ожидая грозы. Вечерами служилые иркутяне собирались в домах с закрытыми ставнями и в тревоге обсуждали свои дела.

Губернатор стал увольнять одного за другим старых чиновников. Он придирался ко всем, потребовал материал о работе золотого стола, о пограничных происшествиях, о кяхтинской чайной торговле с Китаем, вызвал из Нерчинска управителя горных работ.