Первое правило королевы

Инна точно знала, сколько времени у них до эфира — три с половиной минуты, — и точно знала, когда нужно взять инициативу па себя.

— Я думаю, нам пора в студию, — объявила она и улыбнулась ведущей в синем с блестками костюме. — Сумку я оставлю здесь, разрешите?

— Да-да, Инна Васильевна, конечно! Вася, возьми сумочку!.. Ребята, садимся в студию! Где звукорежиссер, надо прицепить микрофоны! Люда, Люда, не слева, а справа!.. Она на правом кресле, а он на левом!.. У ведущей правая щека темнее, дайте пудреницу! Да быстрее, черт вас побери!..

Инна взбежала на подиум, процокала каблуками и села в свое правое кресло. Ястребов на нее не смотрел, старательно улыбался синему костюму с блестками.

Он не был готов, а времени подготовиться не оставалось. Хоть бы помощник сказал ему, что его сегодняшний противник — она!

Он согласился на эфир, потому что с чего-то надо начинать победное восшествие на трон, который маячил впереди. Надо, чтобы люди к нему привыкли, начали узнавать на улицах. Чтобы знали, что он все время где-то поблизости, хоть в этом самом ящике, что таращится и бубнит из угла каждой квартиры каждого дома. Он, Александр Ястребов, тоже станет таращиться и бубнить, и все к этому привыкнут и через два месяца сделают то, что должны сделать, — проголосуют за него.

Тема сегодняшней передачи его нисколько не волновала. Свобода слова так свобода слова.

Ни в какую такую свободу он, конечно, не верил, потому что был умен и беспредельно циничен. Он был абсолютно убежден, что за зарплату в сто тысяч долларов в месяц именитый ведущий, тяжко вздыхая и глядя поверх очков, долженствующих символизировать консерватизм и надежность, станет изо дня в день повторять, что в сутках тридцать три часа, а Земля плоская, — и понимал его. Кто угодно станет, не только этот самый ведущий. В конце концов, домик в пригороде Лондона, виллочку в Коста-Браво, теремок в Чигасове надо отрабатывать, а без всего этого жить грустно.

Вот, собственно, и вся свобода слова.

Если найдется умник, готовый заплатить двести тысяч, именитый ведущий еще больше опечалится, вздохнет, наверное, совсем тяжело и расскажет, что нынче стало доподлинно известно, что в сутках пятьдесят два часа, Земля имеет форму равнобедренного треугольника, а в Чечне живут кроткие землепашцы.

Ястребов, как и большинство промышленников, готов был кормить их — в свою пользу кормить, разумеется! — но всерьез считать борцами за какие-то там светлые идеалы не желал. Кроме того, он был уверен — так его научила собственная пресс-служба, — что народу вовсе никакой свободы не надо, что народ против «вседозволенности», что народ устал, ему бы чего-нибудь эдакого, оптимистического, веселенького, хлеба и зрелищ, так сказать, и чтоб зрелища отбирал кто-то умный и снисходительный.

В данном случае в роли умною и снисходительного Ястребов представлял себя. Инна Селиверстова в мгновение ока роли перераспределила. К концу пятой минуты дискуссии Александр Петрович уже выглядел некомпетентным и угрюмым самодуром, который против всего на свете, как баба-яга, а самое главное, против такого завоевания демократии, как все та же свобода слова!

Черт побери, если бы он был готов, ей не удалось бы с такой легкостью обойти его на всех поворотах, но он готов не был.

Ее помощник — молодой, лысеющий, сказочный интеллектуал и красавец — улыбался из-за камеры затаенной и насмешливой улыбкой: понимал, что Александр Петрович проваливается с треском, и все это понимали, в том числе и сам Александр Петрович!

Кроме того, у нее имелось то, чего в помине не было у него, — многолетний телевизионный опыт. Она не просто была убедительна или более компетентна — она знала, как сидеть, улыбаться, куда смотреть, как держать руки, где взять паузу, а где поставить точку. Он ломился в вопрос с силой буйвола, стремясь сокрушить и растоптать чужую точку зрения, она грациозно, как кошка, на эту точку забиралась и посматривала сверху лукаво и снисходительно. Из этого снисходительного лукавства явствовало, что точка зрения противника дурна, глупа, неуместна, но она, Инна, настолько великодушна, что позволяет зрителям самим делать выводы.

— Я считаю, — рубил Ястребов, мрачнея с каждой секундой, — что в закон о печати необходимо внести изменения. Необходим контроль, строгий контроль над журналистами, а для этого необходим закон!..

— Уважаемый Александр Петрович, строгий контроль над прессой осуществлялся в течение почти семидесяти лет. К чему это привело? К тому, что у нас была газета «Правда», которая, скажем так, выражала одну-единственную, подчас одиозную точку зрения. Больше никаких газет не было. Вообще не существовало средств массовой информации как таковых.

— Вот и отлично! — бухнул Александр Петрович внезапно. — И отлично, что не существовало! Потому что информация информации рознь!

Это была уж такая глупость, что сказочный помощник Юра за камерой засмеялся в голос, получил рассерженный взгляд от режиссера и закрылся папочкой.

Ястребов стал выпутываться, увяз, сбился на диктатора Пиночета, на подлодку «Курск», на то, что в Чечне воруют, — все это не имело никакого отношения к теме дебатов. Инна слушала, подняв брови, как строгий завуч слушает второгодника и пытается на глаз определить — в этом году перевести мальчика в школу для умственно отсталых или подождать до следующего, может, «выправится».

Ведущая в блестках улыбалась неопределенной улыбкой. Ястребова она до смерти боялась и никак не могла придумать, как прийти ему на помощь, хоть режиссер и сигнализировал, и гримасничал, работал бровями и губами, но она все не понимала.

Примерно минуты за три до выхода из эфира Инна победила окончательно, и все это поняли. Для того чтобы поняли не только по эту, но и по ту сторону камеры, она поменяла позу, откинулась на спинку кресла, положила ногу на ногу и предоставила Александру Петровичу бубнить, сколько ему вздумается. Александр Петрович послушно забубнил, думая, что ему удастся исправить положение, но Инна знала, что делала. Ведущая вышла из игры уже давно, а ничто не могло так утомить слушателей, как равномерное бухтение без вопросов и пауз. Кроме того, по правилам передачи ведущая должна была попрощаться и объявить завтрашнюю тему, а для этого ей непременно придется Ястребова перебить, что она и сделала — очень неловко.

Ястребов рассерженно замолчал.

Инна улыбалась приветливой стеклянной улыбкой.

Ведущая скомкано простилась, и несколько секунд все сидели молча.

— Большое спасибо, — возвестил режиссер.

— Спасибо вам, — отозвалась Инна.

Она и не думала подниматься со своего кресла — знала, что еще должен подбежать шустрый мальчик, отцепить от них петличные микрофоны. Такого шика, как в Москве, — рации за ремнем — в Белоярске еще не практиковали. Ястребов ни про какие микрофоны, понятное дело, ничего не знал, поэтому решительно пошел с подиума и был остановлен воплями всей съемочной группы и шустрого мальчика, и пиджак у него задрался, и галстук оттопырился, и шнур запутался, и все стали тащить с него пиджак, а он поворачивался во все стороны, как разъяренный медведь в осином гнезде.

Инна сидела, молчала, наблюдала — никуда не торопилась.

Вот, дорогой Александр Петрович, каково чувствовать себя дураком — на пустой дороге, рылом в сугробе, когда мигалки уже пролетели вперед, а ты еще даже не понял, что случилось и будут ли тебя убивать!..

— Инна Васильевна, спасибо вам большое! Как всегда, все великолепно, как вы его: раз — и все дела, и правильно, и учить их надо, только ведь все равно ничему не научишь!..

Инна кивала, пока редакторша стрекотала вокруг нее, а операторы провожали скорбными взглядами — почему-то все операторы на всех телестудиях провожали ее именно такими взглядами.