Первоначальное христианство

Рассказы об общении Иисуса с «мытарями» и «грешниками» говорят о наличии таких элементов в сектах; смысл постоянного присутствия женщин при евангельских событиях также заключался или в неудовлетворенности женщин пресностью официальной религии или в потребности в утверждении своей личности, в чем иудаизм отказывал подчиненному полу. Не похоже. однако, чтобы на иудейском этапе христианства рабы также были желанными участниками движения.

В некоторых евангельских текстах Иисус даже взывает к идеалу рабовладельца (ев. от Луки XVII, 1-10), и нигде раб не выводится в симпатичном освещении. Но ясно, что когда христианский культ стал распространяться среди язычников, он принимал и рабов подобно греческим религиозным сообществам; а в первый языческий период члены общины, по-видимому, ведали своими финансами и управляли сами своими делами по греческому демократическому способу.

Решающим политическим условием повсюду было социальное господство империи, лишившее всех людей влияния и значения в делах высшего государственного управления. В общем, устранение от общественной жизни послужило основной причиной того, что женщины, рабы и не получившие гражданских прав иностранцы в греческих городах и в Риме обратились к частным культам и общинам. При империи все классы были в одинаковой степени отстранены от участия в государственной власти, и место старых политических интересов должны были занять какие-то новые.

В пределах римского «мирного преуспеяния» эти новые интересы для большинства сводились к атлетическим состязаниям, театральным и цирковым зрелищам; другие находили поле для интереса в религиозной деятельности. Надежды на улучшение и отчаяние, наступавшие после неудачного восстания, также питали дух веры; надежда превращалась в пророчество, а отчаяние искало убежища под сенью таинств, обещавших лучшую жизнь за гробом.

Преобладающим состоянием людей стала безропотная покорность; утонченная материальная культура создала в городах особую чувствительность, в сущности, особый невроз; даже сам порок вызвал реакцию аскетизма; а над всем этим витал пессимизм упадочного Востока, настроение людей подавленных, сознающих, что они игрушка в руках не поддающегося контролю мирового рока, жаждущих высшего откровения и руководства.

2. Еврейская ортодоксия.

Между нормальной, установившейся еврейской религией, которая уже содержала в себе или во всяком случае легко могла воспринять все элементы раннего иезуизма, и новыми сектами силы отталкивания исходили не из учения или теории, а из экономики и политики. Если не считать развившегося позднее понятия о воплощении (собственно говоря, легкая тень этой идеи была уже намечена и в еврейской религиозной мысли), в системе христианства нет почти ни одного принципа, которого бы не было или в священном писании, или в общепринятых раввинских учениях, развивавшихся не только за счет либеральных моральных проповедей раввинов типа Гиллеля, но и за счет простого толкования традиций, приписываемого массе книжников и фарисеев.

Священные книги евреев говорили о бедняках сочувственно, а храмовая казна кормила, должно быть, многих, хотя, как и во времена пророков и в наше время в Европе, было и не мало непримиримых. Даже среди фарисеев были такие, которые провозглашали «устное учение» наивысшим законом. Что касается религиозного мышления, то и здесь еврейская система жертвоприношений, с одной стороны, а с другой — их возвышенная сверхцерковная мораль таили в себе зародыши всех тех идей, к которым обращаются евангелия и послания; единственное исключение составляет то специфически христианское чувство, которое было устремлено скорее к полубогу, чем к богу, скорее к божеству, по-человечески чувствующему и знакомому со страданием, чем к далекому грозному всемогущему богу.

Но и эта фигура человеческого полубога частично развилась на еврейской почве, — в представлении о мессии, который должен пострадать и умереть. Но такой мессия, который умер и не явился тотчас же вновь с триумфом, не мог удержаться в еврейской системе религиозной мысли; поэтому, когда культ такого мессии приобрел популярность среди язычников, особенно после разрушения Иерусалима, мессия неизбежно должен был или прочно утвердиться в новом виде вне еврейства, или вовсе исчезнуть.

Правда, так наз. несториане (собственно назаряне) в Армении примирили иудаизм с христизмом, признав принесение в жертву Иисуса последней жертвой во искупление грехов и сохранив вместе с тем и жертвы, предписываемые моисеевым законом; но такое примиряющее течение было неприемлемо для еврейской иерархии, обвиняемой в распятии Христа; да и несториане были такими же антисемитами, как и другие христиане.

Иудаизм был, так сказать, прикреплен сразу и к своему национальному и к экономическому фундаменту. Его главными козырями перед язычниками прозелитами были — его великий исторический храм и свод священной литературы; и то и другое давало духовному сословию основания претендовать на доходы от верующих, как евреев, так и прозелитов. Финансовые интересы еврейского клира должны были быть гарантией, что управление новообращенными будет соответствовать требованиям самой либеральной пророческой литературы; но существо иудаизма требовало сосредоточения всей казны верующих в храме или в ведении патриаршего престола; и вот тут-то и ставились моральные и финансовые пределы либерализации иудейской церкви.

Простой расовый инстинкт, обыкновенное языческое своекорыстие должны были стремиться отвергнуть централистские притязания раввинской Иудеи, как и (впоследствии) папского Рима; а чисто моральный, духовный характер иудейского влияния, в соединении с обычным презрением язычников к личности евреев, привел к тому, что еврейский романизм, всегда более ограниченный, чем папский, быстрее выдохся. Дальнейший упадок еврейского иезуизма — явление того же порядка.

Ранний иезуизм совершенно очевидно процветал, как способ еврейского прозелитизма среди язычников. К числу обстоятельств, наиболее четко установленных в окружающей «апостолов» сомнительной литературе, относится тот факт, что от новообращенных язычников ожидали таких же взносов в центральную казну, какие делали обыкновенные евреи. Даже после того, как начался процесс отхода язычников от иудейства, в эпоху Павла или тех лиц, которые подделывали послания от его имени, все дело распространения христианства творилось силами евреев, поскольку оно осуществлялось путем литературной пропаганды.

Через все синоптические евангелия проходит представление о функциях Иисуса, как они большей частью мыслились в позднейшем еврействе; в приближающемся страшном суде Иисус председательствует, а его апостолам предстоит судить двенадцать колен израилевых; таким образом, выходит, что ранние иезуисты должны были включить себя в иудейскую паству.

Все группы христистов вплоть до возникновения антиеврейского гностицизма основали свое учение на греческом переводе еврейского священного писания; нравоучительное руководство двенадцати еврейских апостолов было, как мы видели, настольной книгой иезуистов, а евангельская мораль, даже во всех ее противоречиях, насквозь еврейский продукт.

Если верно, что Иоанн Креститель, как это ему приписывается, отбросил расовую гордость и предрассудки евреев, то это значит, что и универсализм начал уже обнаруживаться в пределах еврейства. Даже оппозиция в вопросе о разводе, вытекавшая скорее из нееврейских, чем из еврейских идеалов, нашла в самом еврействе элементы для обоснования доктрины, противоречащей практиковавшейся ортодоксами свободе развода, и весьма вероятно, что как абсолютное, так и условное запрещение развода в евангелиях вышло из-под пера еврея; мораль и вся религиозная атмосфера иудаизма великолепно совмещались с образом жизни ранних иезуистов.

Нетерпимой сектантской ложью надо считать положение, будто отталкивающий образ, воплощенный в «книжниках и фарисеях» или даже в торговцах в храме, был первоначальной причиной нравственного возмущения среди евреев и язычников, и что из этого возмущения возник иезуизм. Конечно, худшие типы «книжников и фарисеев» быстро появлялись в новой секте, как и во всякой другой. Но нельзя предположить, чтобы такие иезуисты, каких рисует первое послание к коринфянам, могли отвергнуть иудаизм из-за моральной грубости; правильнее будет считать, что их оттолкнуло требование взносов и одновременно презрительное отношение к прозелитам из язычников; немалую роль сыграл, наконец, и варварский обряд обрезания, которое даже сочувствующие еврейству иезуисты в конце концов заменили крещением.