Первоначальное христианство

Под покровом такого рода враждебного язычеству законодательства монахи и другие предприимчивые христиане, называвшие себя «искоренителями», имели полную возможность повсюду грабить и разрушать храмы и даже захватывать земли язычников под предлогом, что они нарушили закон и приносили жертвы. Деморализация при Феодосии приняла такие грубые формы, что Феодосий, более щепетильный, чем духовенство, провел, наконец, закон, наказывающий христианских грабителей.

Но это не могло спасти язычников. Многие из них, чтобы спастись, притворно обращались в новую веру и являлись к христианским алтарям, где они про себя продолжали возносить молитвы своим старым богам. При таких обстоятельствах не могло быть речи об искреннем нравственном убеждении. Нормальной процедурой обращения было принуждение, которое приветствовал Августин и практиковали такие главари христианства, как Мартин Турский.

Насильно обращенные естественно приносили с собой в церковь все верования своей прошлой жизни. Церкви, однако, такое торжество принесло достаточно славы, особенно когда был издан еще закон, по которому виновные в преступлениях против христианства, как духовные, так и светские лица подлежали юрисдикции только церковных трибуналов.

По-видимому, многие жестокие законы Феодосия против еретиков и язычников не выполнялись буквально; для уничтожения официального язычества достаточно было отрезать его от его финансовой базы. Император не только терпел откровенно исповедующих язычество, но и брал их к себе на службу, а римским язычникам он охотно делал поблажки, которых Амвросий не мог терпеть. С другой стороны, язычники, будучи, хотя еще очень многочисленны, не оказывали сопротивления.

Вообще говоря, было тогда два типа язычников: более или менее философски мыслящее меньшинство, бывшее большей частью монотеистами, склонными видеть во всех богах просто символы центральной силы вселенной, и нефилософствуюшее большинство, из высших, как и из низших слоев, продолжавшее верить по привычке; их духовные потребности лежали в обычной плоскости христианства. Из этих двух групп первая не расположена была бороться за старый аппарат жертвоприношений и молитв; вторую, лишенную руководителей, без труда можно было повернуть в сторону новой религии, если новым обычаям давалось время на то, чтобы пустить корни. Всякий, кто давал им литургию, обряды и таинства с храмами и местами поклонения, мог рассчитывать, что сумеет удовлетворить их религиозные потребности; а это-то христианская церковь склонна была делать очень усердно.

Языческие праздники были сохранены и приспособлены к христианству; их местные «герои» стали христианскими мучениками и святыми покровителями; число их мистерий было удвоено; их святые места переменили только названия; их самые грубые идеалы были восприняты церковью. В отношении церемониала, как признает Мозгейм, «в то время была незначительная разница между богослужением христиан и богослужением греков и римлян». Lituus (посох) авгура превратился в посох епископа; митры и тиары языческих жрецов должным образом перенесены на новых иерархов, а христианские процессии были по возможности точными копиями процессий великих церемониальных культов Египта и Востока.

Пример приспособления мы находим в церковном календаре, где в октябре месяце поминаются (или поминались) три дня подряд святой Вакх, святой Димитрий и святой Дионисий, Рустик и Елевферий, причем все они описываются, как мученики. Все эти пять имен — просто имена бога Диониса, чей крестьянский праздник праздновался в это время. Таким же образом Озирис, через его коптское имя Онуфри, превратился в святого Онуфрия. Далее, весьма вероятно, что с 376 г., когда храм Митры в Риме был разрушен христианами, римский папа, заменивший жреца Митры на Ватиканском холме, сел на священный трон Митры, сохранившийся доныне в церкви св. Петра.

В качестве представителя Петра, папа носил на себе специальные символы Митры. Там, где язычество в его высших проявлениях дошло до отрицания народной религии с ее мишурой и церемониалом, с жертвоприношениями и умерщвлением плоти, утвердившееся христианство снова поставило в центре культа как раз внешние обрядности, с одной стороны, и аскетизм, с другой, лелея всякие «суеверия» прошлого и вводя новый вид иконопочитания, едва знакомого прошлым векам.

Только публичный, или официальный языческий культ был низвергнут; но самое существенное в язычестве, именно политеизм, вера во вмешательство второстепенных духовных сил, принципы жертвоприношения и умилостивления, покаяния и искупления, особое почитание местных храмов и икон, практика ритуальных таинств и импозантных церемоний, официальная связь между культом и судьбами государства, — все это сохранилось в католической церкви, только под другим именем.

Не было никакого «уничтожения язычества», было только преобразование его. Этот процесс преобразования национального быта совершался так медленно, что в течение нескольких поколений сохранялась даже терминология и специфические обычаи язычества, за исключением только открытого богослужения. Феодосию и его сыновьям пришлось даже издавать один закон за другим, предусматривающие кары за обратный переход из христианства в язычество. Такие переходы могут служить показателем низкого уровня нравственности наряду с официальным успехом христианства.

Последний акт официального похода против язычества — открытый грабеж — стал возможным, в конце концов, в результате полного разложения империи. На Западе так называемые римляне продолжали жить древними традициями старого режима, пока они не превратились в свете прошлого величия в ряженых обезьян; все, что осталось еще от видимости патрицианства, давало повод для декламации, педантизма и пустозвонства. В многократных дискуссиях по поводу удаления из сената статуи победы мы видим со стороны сенаторов ткань искусственной риторики, со стороны христиан — смесь откровенного ханжества и низкопробной софистики.

Религиозный фанатизм, последняя и самая низменная форма нравственной энергии, свойственен только черни; но бесформенная языческая масса, никогда не приходившая в соприкосновение с жрецами или сенаторами и никогда не знавшая общего центра, оказалась совершенно бесполезной для политических целей, когда высшие классы почувствовали, наконец, надобность в ней; между тем христианская чернь, гораздо менее численная, но постоянно подстрекаемая и возбуждаемая, была силой, страшной даже для самодержца.

Патриции, которые в течение столетий шли по пути низкопоклонства во всех политических делах, не были людьми, способными рисковать жизнью ради какого-то церемониала; а те, которые в качестве жрецов были ограблены Грацианом и Феодосием, не имели для протеста никакой организации и не были способны к организованному выступлению.

Политика Валентиниана, отнявшего у христианского духовенства его привилегии, заставляла христианскую церковь поддерживать тесную связь со своими первичными народными источниками дохода — местными общинами, тогда как языческому духовенству, когда оно лишилось жалованья и недвижимости, не к кому было обратиться, и оно, можно сказать, пало само, без толчка извне; низложение Валентиниана II Арбогастом и кратковременную узурпацию Евгения можно рассматривать, как последнее усилие язычества сохранить свое официальное существование.

Но и сама Западная империя также находилась при последнем издыхании, как и древние боги. Италия дошла до крайней степени экономического и военного истощения. Самые богатые и доходные провинции империи были в Африке и на Востоке; и вот. когда началась роковая борьба с варварами, восточная, наиболее богатая, часть империи, привыкшая в течение столь долгого времени действовать независимо от Запада, дала ему покориться варварам.

Драматичность положения была в том, что сшитое из многообразных лоскутов римское язычество, развившееся, как и сама империя, путем длинного ряда инстинктивных действий и приспособлений, оказавшись теперь лишенным мудрого управления, вынуждено было пожертвовать своим официальным существованием и своим имуществом для поддержания уже обреченного на гибель политического организма и было стертое лица империи как раз перед самым ее падением.