Первоначальное христианство

Вечно раздираемая спорами, церковь стала посмешищем для язычников и ее даже осмеивали в театре; обращаться в христианство могли только такие люди, которые готовы были идти в любое место, где есть шансы на выгоду. И вот в одном из своих приступов ярости Константин установил смертную казнь для непримиримых раскольников, но оказалось, что эта угроза только увеличила число нарушений.

Однако, как бы там ни было, церковь была орудием самодержавного правительства, и с ней нельзя было не считаться, и вот при таком возбуждении неограниченных здоровым моральным чувством богословских импульсов, которое при отсутствии гонений со стороны государства могло бы привести к созданию взаимно уничтожающихся фракций, официальное покровительство христианству со стороны государства объединяло все враждующие группы, хотя и номинально, в одно целое. Вот, что поддержало организм церкви — что угодно, только не нравственная жизнеспособность или умственные силы.

Предоставив церковным соборам устанавливать или не устанавливать догму, император к великому удовлетворению духовенства взял на себя все внешнее администрирование, включив церковь в свою систему политики. Четыре главные епархии — Рим, Антиохия, Александрия и Константинополь — были приравнены к четырем префектурам претория; под их началом были церковные экзархи, соответствующие 13 гражданским экзархам данных территорий или диоцезов, затем шли митрополиты или архиепископы, заведующие отдельными провинциями, всего 116.

В следующем столетии епископ иерусалимский, ранее подчиненный антиохийскому, стал независимым; все эти 5 епархий стали известны, как пять патриарших престолов. Многие церкви по разным причинам оставались еще технически независимыми; но естественным результатом всей системы было резкое повышение авторитета иерархии; епископы главенствовали над пресвитерами, а все вместе старались ограничить право общин вмешиваться в церковную жизнь. Так как общины включали теперь все большее число людей безразличных к вопросам церковного управления, то процесс развивался тем легче.

В отношении внешней обрядности — а она составляла для большинства самую суть и мифа и учения — христианство теперь ассимилировало себе почти все, что было в язычестве привлекательного: крещение, как выше указано было, стало точной копией посвящения в языческие мистерии; оно совершалось дважды в год при свете факелов; когда Константин распорядился считать день солнца (воскресенье) особо священным, он взял за общую скобку и христианское и языческое богословие, так как имелась в виду одинаково санкция обеих религий. Конечно, воскресенье не было тогда святым днем в современном пуританском смысле и было только приравнено к другим большим государственным праздникам, когда работы не производились, но игры разрешались.

Через год после достижения Константином единовластия, в 325 году, он созвал Вселенский собор в своем дворце в Никее в Вифинии, чтобы установить богословскую точку зрения на положение основателя церкви. Вопрос был решен решительно против Павла Самосатского и савелианцев. для которых сын был только проявлением или образом отца в том смысле, что отец и сын были объявлены разными лицами. Такова была в то время ортодоксальная догма.

Но, когда Арий, александрийский пресвитер, выступая против своего епископа, провозгласил, что «сын полностью и существенно отличается от отца», смятение началось сначала. Арий нашел много сторонников, обвинявших епископа в савелианстве, когда он утверждал, что отец и сын имеют одну и ту же сущность; церкви пришлось снова заняться определением своего бога. Епископ Александр при поддержке двух Александрийских соборов изгнал Ария, но в результате он ударился в еще более ревностную пропаганду, которая имела столь же быстрый и широкий успех, как и все предыдущие ереси.

Вслед за этим Никейский собор большинством голосов постановил, что сын единосущен (homousios) отцу, но составляет отличное от него лицо; он — одно с отцом, однако, рожден им. Таким образом, догмат был установлен; Арий был отправлен в изгнание; бывшие на его стороне руководящие епископы были низложены. Постановление было вынесено путем искусственной подтасовки голосования, ибо в соборе участвовало только 300 епископов, тогда как всего их было в церкви не менее 1.800; спустя пять лет, Константин, который со своей стороны распорядился сжечь писания Ария, а сам, однако, выражался, как истый арианин, пришел к убеждению, что с ересиархом поступили дурно, и вернул его из ссылки.

После этого восстановленные в должностях арианские епископы начали преследовать своих преследователей; когда новый александрийский епископ Афанасий отказался восстановить в должности Ария, то Тирский собор (335 г.) низложил его самого и сослал его в Галлию; за этим последовали и другие увольнения; в то же время большой собор, состоявшийся в Иерусалиме формально восстановил Ария, а император отдал распоряжение константинопольскому епископу принять самого ересиарха.

Однако, до исполнения этого приказа Арий умер в Константинополе — очевидно от яда, а Константин умер год спустя, приняв крещение от арианского епископа и оставив обе партии в схватке для долгой жестокой борьбы. В течение нескольких лет сын императора Констант угрожал войной своему брату Константину, если он не восстановит Афанасия.

Никогда более безумная борьба не сотрясала какого-либо общества. Как заметил один историк церкви, обе партии верили в спасение через кровь Христа; относительно этой первоначальной догмы, унаследованной от доисторического периода варварства, не было споров; бой разгорелся вокруг многообещающего пункта «об отведении ему подобающего ему места во вселенной.

Ортодоксия утверждала, что сын был сыном от века — опять-таки совсем так, как набожные брамины или мусульмане утверждали, что «реды» и коран «не сотворены», а существуют вечно. По-видимому, при отсутствии критической мысли, человеческий инстинкт почтения к божественному приводил к такого рода представлениям.

Но, с другой стороны, мысль о том, что Иисус — бог, родившийся во времени и homoiousios (подобосущный) отцу, была лишь относительно более здравой. Таким образом, ариане, с одной точки зрения представлявшиеся рационалистами, тоже стояли на основе иррационального, а тринитарии, представленные Афанасием, нашли достаточным заменить аргументацию безудержной бранью. То обстоятельство, что ариане противились монашеству и идеалу вечной девственности, еще более увеличивало ярость ортодоксов. Ненависть к арианам была сверх меры, и ее можно объяснить только тем, что вера, обращающаяся к чувству и унижающая разум, заключает в себе самые худшие возбудители дурных страстей.

С точки зрения разума, если вообще здесь можно говорить о разуме, учение о троице было просто заимствовано христианами из понятия о божественных триадах, господствовавших в древнеегипетском и других учениях; из них троица Озирис — Изида — Гор была хорошо известным примером. Афанасий только прибавил христианскую историю страстей к другой языческой доктрине, усвоенной в духе гностицизма, и поставил особое ударение на словесном утверждении монотеизма.

В данном случае единственным более или менее разумным доводом в пользу принятого церковью пункта символа веры могло быть далеко не идейное соображение о том, что христианский культ находился между Сциллой политеизма и Харибдой монотеизма, низводящего Иисуса до роли простого человека; и если явно противоречивая формула могла предотвратить гибель христианства, то обе стороны готовы были пустить ее в ход.

Конечно, такой аргумент не выдвигался никем, но он, вероятно, фактически руководил некоторыми из более дальновидных или менее честных епископов, которые, затевая споры, старались, тем не менее, приспособиться к политическим требованиям момента. К счастью, государство создало нечто вроде официальной ограды, внутри которой воюющие между собой члены церкви номинально оставались одной церковью; но под поверхностью этого видимого единства царил неописуемый хаос

Ариане в свою очередь раскололись на полдюжины взаимно анафемствующих одна другую сект, и каждая потрясала своим символом веры; каждая новая фаза ереси вызывала со стороны ортодоксии возражения, оказывавшиеся в свою очередь уклонившимися в ересь в другом направлении. За первым рядом споров последовал второй — по вопросу о том, как сочетаются у Иисуса его божественная и человеческая природы; затем возник третий спор о личности или модальности святого духа; в конце концов, богословие стало чем-то вроде систематического безумия.