Первородство

Сколько беспокойства

Вы причинили мне своим уходом!

Вторые сутки, как я вас ищу!

Все кончилось.

На розовой поляне

Пьем молоко, закусываем хлебом,

И пахнет перезрелой земляникой

Твой теплый хлеб-

Июльская земля

Нам греет ноги.

Ласкова к скитальцам

Всезнающая, мудрая природа.

Подсолнух!

Из чужого огорода

Вернулся ты в родимые поля!

117

СОН ПОДСОЛНУХА

Старый хрен растет сс мною рядом,

Стонут репы, что земля черна,

И детей своим нехитрым ядом

Отравить мечтает белена.

Солнце! Скрылось ты за облаками!

Скоро огородница придет,

Мощными, шершавыми руками

По венцу тихонько проведет.

— Семя, — говорит она, — созрело!

Мы его поджарим и сгрызем! —

Так открутит голову. А тело

Упадет, ломаясь, в чернозем.

Уцелею ли, простой подсолнух,

Если не сумею в эту ночь

Напряженьем сил еще неполных

Цепкость этих рук превознемочь!

Ну, рванись! Употреби усилья,

Глядя ввысь, в лазоревую ширь,

Листья, превращаемые в крылья,

Над землей упрямо растопырь.

Ну, рванись! Употреби усилья!

Ведь летает даже нетопырь!

118

Листья, превратившиеся в крылья,

Над землею мощно растопырь.

Пусть бегут и улица и дворня.

Пусть кричат:

— Сгрызем его, сгрызем! —

Взвейся в небо, осыпая с корня

На головы жирный чернозем!

Но земля.

Упорная, за корень

Уцепилась:

— Ты куда? Постой!

Поволнуйся, горд и непокорен.

Это и зовется красотой!

119

ЕРМАК

Еще торчит татарская стрела

В стволе сосны на берегу тобольском,

Смердят непогребенные тела

Там, на яру, еще от крови скользком.

— Мы голову Кучуму отсечем! —

Сказал Ермак. — Сибирь на меч подъемлю! —

Он вынул меч. И боевым мечом

Ударил в землю и разрыхлил землю.

Подходит пленник. Он хитер и стар,

Мурза татарский с жидкими усами.

— Ермак могилу роет для татар? —

Ермак в ответ: — Ее вы рыли сами!

И засмеялся. Острием меча

Он продолжает рыть еще упорней.

Он рушит дерн. И слышно, как, треща,

Растений диких лопаются корни.

Земля, на меч налипшая, жирна:

В ней кровь, в ней пепел от лесных пожаров.

— Кольцо! Достань-ка горсточку зерна —

Немолотое есть у кашеваров.

120

...Глядят на атамана казаки

И пленники — праправнуки Батыя.

Летят из атамановой руки

В сырую землю искры золотые.

«Я много ль сеял на своем веку?» —

Так думает страны завоеватель.

Иван Кольцо подходит к Ермаку.

Его помощник и большой приятель.

Ивану заглянул Ермак в лицо

И шепчет он — тревогой полон голос:

— Как думаешь, дружок Иван Кольцо.

Не вытопчут? Взойдет? Созреет колос?

121

МОРСКОЕ ДНО

Я шел ко дну,

Дошел до дна.

Пошел по дну —

И не страшна

Мне никакая глубина!

Я изучил морское дно:

Оно пустынно и темно,

И по нему, объят тоской,

Лишь таракан ползет морской;

Морская там горит звезда,

Морская там шипит змея...

А я?

Я не вернусь туда,

И даже кажется, что я

И не бывал там никогда...

Но бьет о мол

Могучий вал,

Кричит орел.

Скрипит штурвал:

— Бывал! Бывал! Ты там бывал!

Ты шел ко дну.

Дошел до дна,

Пошел по дну_

И не страшна

Тебе морская глубина.

I ы сам сказал: — Не утону!

НОРД-ОСТ

Я норд-ост, родился в тундре,

Но ее покинул вскоре.

Чтоб иные видеть зори

На далеком Черном море.

Выл я в горном коридоре,

На степном ревел просторе

И теперь, рожденный в тундре,

Я бушую в теплом море.

Так, принявши облик бури.

Мы летим. Пора настала.

Чтоб о нас иное море

Днем и ночью грохотало.

124

ПЕРЕПРАВА

Туман. Река. Клубятся облака.

Я жду. И вместе ждут у переправы

Охотники, солдаты, гуртоправы,

Врачи, крестьяне... Всех томит тоска.

Толкуют, что сюда не для забавы

Пришли. И переправа не легка.

И вообще дорога далека...

Так говорят. И я в ответ:

— Вы правы! —

Тут кто-то вдруг: — Паром! Паром! —

А изо мглы не эхо ли звучит:

— Харон! Харон! —

Я слышу это имя.

Вот перевозчик. Медленно гребет.

Приткнулась лодка. Кинулся народ.

И на борт я вступаю вслед за ними.

Мой правый берег, навсегда прости!

К твоим низинам не вернусь песчаным.

Вздымай, река, стремительно кати

Крутые гребни в сумраке туманном!

Но поведенье кажется мне странным

125

Гребца.

— Ты трезв? —

Молчит.

— Устал грести?

— Устал. —

А в лодке душ до тридцати.

— Пусти на весла! Говорю — пусти! Пусти,

проклятый

И в бессилье пьяном

Тут впрямь от весел отвалился он,

И ветер веет пепел с небосклона,

И на меня глядят со всех сторон

Все тридцать душ тревожно, напряженно.

А я неторопливо, монотонно

Гребу во мрак.

Меня зовут Харон!

И все понятно.

Над водой встают дебаркадеры, статуи и зданья.

Всех городов я вижу очертанья,

Где находил когда-то я приют.

Я позабыл оставленный уют,

На деловые не пойду свиданья,

И той, что любит, слышу я рыданья.

Нет, я не тут! Харон меня зовут!

— Харон! Харон! — кричат на берегу.

Напрасный зов! Не превозмогу