Первозимок

К вечеру, когда Евсейка, не решаясь идти в лес или на рыбалку, вернулся от деда Михеича с вареными картохами, на лесопилку прибежали его приятели: Женька Багор и Валька Судья.

Энергичного, веселого в прежние времена, вечно улыбающегося Женьку прозвали Багром на том простом основании, что он не выговаривал буквы «г», у него получалось «х» вместо «г»: бахор, храч, хриб... А с прозвищем серьезного и - не в пример другу - постоянно задумчивого Вальки была связана целая история.

Однажды кто-то положил в колею на проезжей части улицы утыканную гвоздями доску, на которую в тот же день напоролась передним колесом трехтонка...

Видевшая все это женщина могла сказать только одно: что мальчишка, подложивший доску, был в красной рубашке. А в красной рубашке поблизости оказался тогда един Валька. И он ничего не мог привести в свое оправдание, хотя никакого отношения к доске не имел. Да у него и не спрашивали оправданий.

Ему сильно досталось от шофера, потом его наказали в школе, потом дома, потом вызвали в сельсовет...

Это было так жестоко по отношению к застенчивому, тихому Вальке, что он на всю жизнь затаил ненависть к злой человеческой несправедливости и решил, что станет судьей. И будет судить только по совести. Чтобы ни один человек не был обижен зря.

Старший брат привез ему из города две мудреные книги, которые Валька терпеливо читал, шаг за шагом проникая в хитрую юридическую науку. Одна книга называлась «Уголовный кодекс», другая - еще непонятней: «Процессуальный кодекс». И на прозвище Судья Валька не обижался, считая его почетным...

Женька заглянул в сарай и, зыркнув туда-сюда, мотнул головой, показывая Евсейке на выход.

– Дело есть!

Евсейка оставил Павлика доедать картошку и вместе с приятелями вышел за сарай, на ту сторону, что выходила к лесу.

Присели.

– Наверное, завтра в село немцы придут, - сказал Женька.
– Надо организовать отряд. Если мы будем по одному - нас, как слепых котят, перетопят. Надо держаться вместе.

И Евсейка почувствовал радость в груди, и показалось уже не таким страшным предстоящее, когда их стало трое.

Слабый Павлик был не в счет.

– Какие будут предложения?
– спросил Женька, подражая голосом председателю сельсовета. И лицо его впервые было совершенно серьезным.

– Надо избрать командира, - предложил Валька.

– А что избирать?
– заметил Евсейка.
– Багор пусть и будет командиром.

– Кто - за?
– спросил Женька.

Евсейка и Валька подняли руки.

– Единогласно, - подвел черту Женька.

Потом Вальку избрали судьей отряда, Евсейку - разведчиком. Договорились встречаться здесь, близ разрушенной лесопилки.

А когда вышли из-за угла - лицом к лицу столкнулись с Тюльневым.

– Ты что?!
– сразу напрягся командир Женька-Багор.
– Подслушивал?!

– Н-нет...
– запнулся Тюльнев и, помедлив, сказал: - Я тут случайно... В лес шел.

– Смотри!..
– показывая кулак, предупредил Женька.
– Будешь вынюхивать - убью! А ну, дуй отсюда!

Тюльнев хотел еще что-то сказать, но поглядел на сплотившуюся перед ним тройку и, весь как-то сразу съежившись, заспешил в сторону села...

Евсейке стало жалко Мордана.

– Может, зря мы так. Из одной школы ведь...

– Не зря!
– твердо возразил Женька.
– Не верю я ему: направлялся-то видите куда? А говорил, что шел в лес, у сарая оказался случайно.

– Может, от обиды перепутал направление. Такое бывает, - заступился за Тюльнева и Валька.

* * *

Утром по большаку и по обочинам, вдоль опушки леса, промчались сероватые мотоциклы с такими же угрюмо-серыми седоками, готовыми ответить пулеметной очередью на любой шорох в кустах.

И разнеслось от избы к избе наводящее ужас: «Людоед!»

Его представляли похожим на гориллу, а он оказался молодым, и даже... красивым, стройным.

Багаж его пронесли в избу Тюльневых, куда прошел и он сам - понаблюдать за распаковкой. Впрочем, Евсейка сначала услышал о прибытии Штампфа, а увидел его чуть позже, когда наполнилась гомоном солдатни и бывшая лесопилка.

Немцы обшарили каждую яму, каждый завалившийся амбар и вытащили на белый свет Евсейку с Павликом, которые не догадались как следует спрятаться. Да, по совести, и не знали пока, где можно укрыться от этих бандюг.

Чернявый солдат, вытолкнув их из сарая, осклабился, показывая желтые зубы.

– Партизаны?!
– И, сделав зверское лицо, повел автоматом.
– Цук! Цук!

Вот тут-то и подошел Штампф.

Евсейка обомлел, на секунду позабыв даже об опасности, и не сразу поверил себе, узнав в подошедшем офицере того самого работника облоно, что однажды хотел увезти его в город... Или не хотел?

– О-о!..
– воскликнул Штампф, тоже узнав Евсейку. Что-то сказал по-немецки солдатам.

Те подобострастно захохотали.

– Беспризорник!.. Я тоже был как беспризорный! Потому что имел несчастье родиться в России, а Россия имела несчастье стать большевистской. Мы освободим Россию от большевиков. Я оказался здесь раньше моей армии, чтобы выяснить, как это можно сделать быстрее, чтоб установить здесь новый порядок. Ты меня выручил на этой станции с моими фальшивыми документами, когда я выяснял диспозицию русских на этом участке: как защищены дороги и военные объекты... А долг - говорят твои соотечественники - платежом красен! Так?
– И, опять не дождавшись ответа, что-то приказал чернявому солдату. Потом снова обернулся к братьям, язвительно добавил: - Будет у вас шоколад! У всей России будет!
– И он коротко взмахнул рукой, давая понять солдату, чтобы тот действовал.

Солдат легонько, но твердо подтолкнул Евсейку и Павлика автоматом:

– Ком, киндер! Ком!

Когда их привели к загону, где раньше был конный двор, солнце уже перевалило за полдень. Невысокий, в три жерди, загон охраняли со всех сторон солдаты, а внутри уже толпились люди - в основном молодежь, дети. Знакомые, незнакомые...

Павлик едва сдерживался, чтобы не заплакать. А Евсейка был настолько ошарашен всем происходящим, что не вдруг сориентировался в обстановке. И первое, что отчетливо осознал он, - это жуткое, передаваемое из уст в уста: «Погонят в неметчину...»

Когда солнце уже начало клониться к горизонту, их, как стадо, погнали по большаку в далекую, неведомую и ненавистную Германию.

Дорогой в нестройную толпу вливались, подгоняемые со всех сторон, люди.

Когда осталась позади Каменка, уже завечерело. Ни еды, ни питья целый день не давали.

Особенно тяжело было Павлику - он быстро выдохся. А Евсейке и в мирное время приходилось иногда весь день проводить на ногах, так что это бесконечное движение на запад его не так сильно изнурило.