Первозимок

Мария не заставила себя уговаривать. Боязливо озираясь, исчезла.

Женщины тоже присели на жнивье, отвязали узелки от поясов с картошкой, солью... На обратном пути Ванька-полицай обязательно проверит: не рожь ли в этих узелках...

И только успела Лида подумать об этом, кто-то испуганно вскрикнул:

– Шутоломный!..

Занеся плеть в руке, Ванька летел на них от соседнего участка.

И молодые девчата вдруг, не сговариваясь, выскочили вперед, прикрывая пожилых, подняли серпы над головами.

– Тронь попробуй!
– сверкая глазами, не выдержала Лидина подруга Танюшка.

Ванька на мгновение растерялся.

– Вы что?.. Сопротивляться законной власти?! Комсомолия!
– И он бросил коня прямо на Танюшку.

Лида, отшвырнув серп, прыгнула вперед, наперерез ему, и повисла на морде коня, обеими руками ухватив его под уздцы... А в следующую секунду почувствовала, как обожгло ее спину плетью.

– Марья где?!
– устрашающе рявкнул Ванька, оглядываясь на подступивших со всех сторон женщин. Но понял, что сейчас ему затевать драку не следует, и дал коню отступить.

– Это тебе даром не пройдет! Попомни!
– чуть не плача от бессилия и ярости, прокричала ему Танюшка, глядя на проступивший кровавой полоской след от удара на спине и через плечо подруги.
– Нашим все известно! Они ведь недалеко здесь!

– А откуда ты знаешь?.. Где эти ваши?
– поймал ее на слове Ванька, когда понял, что серпы женщин ему уже не страшны.
– Молчишь?! Может, у немцев заговоришь лучше?!

Сообразив, что наболтала лишнего, Танюшка уткнулась лицом в ладони и расплакалась.

– Хватит тебе мордовать нас!
– вступились женщины.
– Аль мы тебе не односельчане?! Две жизни собираешься жить, что ли?!

– Ха-ха!
– оскалил зубы полицай и, развернув коня, поскакал опять на другой участок.

Буквально на следующее утро сотский и Ванька Шутоломиый снова отличились.

Лида проснулась от криков, доносящихся с огорода. Отбросив одеяло, она метнулась к окну.

Возле разворошенной копешки сена рядом о огородом били человека. Он пытался прикрыть руками голову, отползти или встать... Но сотский, уткнув дуло винтовки в спину человека, держал его, а Ванька-полицай остервенело хлестал плетью.

– Учитель, Давид Валерьянович...
– дрожащим голосом объяснила за спиной мать.

– Учитель! Откуда он?! Ведь его не нашли, когда расстреливали евреев. Зачем вернулся Давид Валерьянович?!

И, позабыв, что она в одной рубашке, Лида бросилась к двери.

Полина Осиповна повисла на ней:

– Ради бога! Ради всех святых! Себя погубишь! Меня погубишь!.. Его не спасешь!

Лида обмякла, опускаясь на голый пол, и вдруг вся затряслась от рыданий. Гнев и бессилие давили ее. Ведь они теперь бесправные... Они не люди теперь!

* * *

Всего час назад видел сотский возле опушки свою мирно пасущуюся кобылу Ясну, а когда вышел, чтобы свести ее домой, кобылы не оказалось. Сотский выругался.

– Куда задевалась, проклятая! Или мало травы тут?

Вспомнил: на лужках в лесу она в эту пору сочнее... И тут же испугался: «В болото б не угодила!»

Опять выругался, проверил на всякий случай двустволку, может, придется пальнуть в диких голубей или случайного вальдшнепа, и, глянув на запад, в сторону только что зашедшего солнца, захромал в лес.

– Ясна! Ясна! Вот дура!
– звал он время от времени, блуждая меж осин от поляны к поляне. И уже думал махнуть рукой на кобылу, чтобы выйти на опушку до полной темноты, когда услышал в ответ далекое ржание.

– И занесло ж тебя, дуру...
– пробормотал сотский. Кобыла стояла, привязанная к дереву.

– Смотри ты!
– удивился сотский, машинально берясь за недоуздок.
– Хозяин какой-то нашелся!

Все дальнейшее произошло неожиданно, непонятно и быстро.

От удара по голове он потерял сознание, быть может, всего на одну секунду. Но когда очнулся, лежал, уткнувшись носом в землю. И какой-то парень сидел у него на спине, сдавливая голову коленями. Другой туго, до жжения в запястьях, скручивал веревкой его руки. Кто-то навалился на ноги, не давая ими пошевелить.

Все это делалось быстро, молча. И когда тугая повязка, наглухо закрыв сотскому рот и глаза, обручем стянула ему голову, его так же быстро вскинули на ноги, приткнув лицом к осине, где была привязана лошадь, и толстой веревкой, работая в несколько рук, стали приматывать к дереву.

– Вы что делаете?! Что делаете?!
– пытался закричать он. Но вместо крика получилось еле слышимое мычание - в рот поплотнее заткнули кляп. Вдобавок чья-то быстрая рука тут же надернула ему на голову провонявший мышами мешок.

Он не мог ни пересчитать парней, ни увидеть ни одного лица.

У них все было продумано: одни еще накладывали последние веревочные витки вокруг спаянного с деревом сотского, а другие уже расстегнули ему штаны, сдернули их на землю и, приспустив подштанники, задрали на спине рубаху...

И в прежнем устрашающем молчании засвистели лозины... Потом вдобавок палки...

Штаны так и остались под осиной, так как взять их, а тем более надеть он не мог. От дерева его отвязали и напоследок стянули с головы мешок, ослабили повязку. Но руки оставили скрученными за спиной, а к ним еще привязали Ясну.

От страха и боли по всей спине он теперь и не пытался никого увидеть, только слышал быстрый шорох в кустах по сторонам. Потом, убедившись, что рядом никого нет, зацепив повязку за шероховатый ствол, содрал ее с лица и, с трудом закидывая ногу, поковылял в село.

Теперь темнота единственно и утешала его, когда он, бесштанный, двигался мимо чужих дворов к дому старосты.

Поколотил ногой в калитку.

– Я им покажу, гадам, - вернулась к сотскому смелость.
– Шкуры поспущаю, глаза повыколю, руки повыворачиваю!
– распалялся он.

Староста сначала испугался, потом, думая, что сотский пьян, хотел отколотить его. Но, сообразив, что случилось, отвязал Ясну и, оставив ее во дворе, затолкнул своего помощника в избу.

Освободил ему руки, потом разыскал в кладовке среди тряпья старые штаны, сунул их сотскому:

– Надень! И докладай...

Выслушав сбивчивый доклад стенающего время от времени сотского, брезгливо взял за уголок и хотел выбросить в помойное ведро тряпку, что служила повязкой и теперь висела у Митрофана на шее.