Первые радости (Трилогия - 1)

– Это автор сделал открытие, увидел в жизни, что скрыто, - проговорил Кирилл совсем в тоне назиданий Меркурия Авдеевича, так что Лиза подняла брови: откуда это?

– Мне, конечно, приятно слышать такое мнение, - посмеиваясь, сказал Пастухов, - я ведь тоже автор. Но хороший актер делит заслуги с драматургом.

– Не всякий драматург видит в жизни, что скрыто, - так же наставительно и будто рассерженно и лично адресуясь к Пастухову, продолжал Кирилл.
– Для этого мало быть даже поэтом, для этого надо быть... (он подвинулся к Пастухову) революционером!

– Вы все про свое!
– сказал Пастухов, опять усмехнувшись.

– Идемте лучше поздравим Егора Павловича.

– Пойдемте, - едва не вскрикнула Лиза.

– Я не хочу, - сказал Кирилл.

– Оставьте глубокомыслие, друг мой, - отечески посоветовал Пастухов, беря обоих под руку, - радуйтесь хорошему спектаклю - и все.

Занавес перестал раскрываться. Еще с галереи стремглав низвергались неуемные выкрики, а партер уже опустел, и зал сделался великолепнее: под непотушенной люстрой, как угли, тлел красный мятый бархат сидений и ярусных барьеров. Потом вдруг все исчезло, и стало похоже, будто кончился многолюдный бал, и в тихой полутьме витал только запах тончайшей пыли и надушенных платьев.

По сумрачной сцене бегали плотники, ныряя под декорации, волшебно ускользавшие вверх. Свистели вытаскиваемые из пола гвозди. Пожарные расстегивали пояса, - медные каски их уже висели на стене.

Коридором, мимо распахнутых дверей уборных, шел трагик, сыгравший Актера, и, вытирая лицо мраморной от грима салфеткой, зычно повторял слова своей роли:

– Театр трещал и шатался от восторга публики!

Он зашел к Цветухину и трижды облобызался с ним, запустив пальцы в его раскосмаченную шевелюру.

– Как сыграл, старик, как сыграл! Поздравляю. Но ты не думай, что тебе помог твой ночлежный дом. Я ведь тоже хорошо сыграл, а по ночлежкам не ездил. Искра божия помогла тебе, вот что, старик, понял? И мне тоже.

Пастухов обнял Цветухина и минутку помолчал, сжимая ему руку. Потом посторонился, указывая на Лизу с Кириллом, остановившихся при входе.

– К тебе делегация от публики.

Цветухин раскрыл объятия с таким неудержимым радушием, словно не сомневался, что в них должен упасть каждый. И хотя Лиза отступила от него, он прижал ее к своей груди в лохмотьях Барона, растроганно и великодушно повторяя: "Спасибо! Спасибо!" Потом снова раскинул руки, чтобы заключить в них Кирилла, но тот шагнул за дверь и подал руку из коридора.

– Через порог нельзя!
– воскликнул Цветухин, втягивая его в уборную и в то же время спрашивая: - Ну как, ну как?

– Удивительно, удивительно!
– отвечала Лиза с засветившимися, влажными глазами.

– Правда? Правда?

– Удивительно!

– Ну, спасибо, спасибо! А вы, - обратился он к Кириллу, - вам понравилось?

– Вообще - да, - сказал Кирилл негромко, так что все прислушались, разглядывая критика, надломившего общий восторженный тон.

– А в частности, что же не понравилось?
– спросил Цветухин с любопытством и немного поощрительно, как спрашивают детей.

– Вы не понравились.

– Вот тебе - делегация!
– пробасил трагик.

– Я? Но почему же?
– удивился Цветухин.

– Вы сыграли слащаво и всех разжалобили. А я читал пьесу, там совсем не так.

– Интересно, что вы вычитали, - уже насмешливо сказал Цветухин.

– В пьесе все эти оборванцы вызывающие и смелые. А вы думаете, что они просто жалкие пьяницы.

Трагик тряхнул своей мраморной салфеткой, точно отгоняя мух:

– Артист обязан волновать. Слышали, как ревела публика? Нет? Раз мы этого достигли, значит, мы победили. И ты, Егор, молодчина! Зачем же умствовать?

Вдруг раздался новый голос: Мефодий - Татарин, сидевший в уголке, распрямляясь и медленно наступая на Кирилла, в своем страшном гриме, сквозь который пробились крупные дробины пота, заговорил гневно:

– Не много ли вы берете на себя, молодой человек? Вы пришли к великому актеру в торжественную минуту, когда зритель устроил ему овацию, и осмеливаетесь его поучать! Да знаете ли вы, что об этом спектакле завтра будет говорить город? Что о нем узнают столицы? Что это - общественное событие? Знаете ли, что к нам за кулисы явился пристав и запретил играть будошника в мундире полицейского, потому что это вызывает в публике насмешки над полицией?

Тут все ахнули, переглянувшись и вскинув головы, словно в чистом небе зажглась молния, и Мефодий, поводя воинственно глазами, зашептал:

– Да после этого нам многолетие будут петь! Спектакль в историю войдет, в историю, молодой человек!

– Я ничего не говорю про спектакль, - сказал Кирилл, со спокойным упорством выдерживая устрашающий взор Татарина.

– Так как же вы беретесь поучать актеров?!

Цветухин отошел к зеркалу, пожимая плечами:

– Оставь, Мефодий. Каждый волен выражать свои убеждения.

Обида в его голосе будто подтолкнула Мефодия, он шагнул вперед, готовясь снова обрушить на Кирилла негодование, но в этот момент между ними стал Пастухов.

– Я беру публику под защиту от актеров.

– Я сумею защитить себя, если мне дадут говорить, - произнес Кирилл, выдвигаясь из-за спины Пастухова, чтобы опять скрестить взгляд с противником.

– О-о, непреклонная гордыня!
– обернулся к нему Пастухов.

– Да он просто спорщик!
– в испуге пролепетала Лиза.
– Мне так стыдно! Я прошу вас...

Она бросилась к Цветухину. Бледная, с протянутой вздрагивающей рукой, она остановилась перед ним, на мгновенье словно потеряв речь. На щеке у нее, как у ребенка, были размазаны слезы. Она выдавила, заикаясь:

– Простите меня... Простите нас!
– и побежала вон из комнаты.

Ей что-то стали кричать вслед - Пастухов, Цветухин, за ними еще кто-то, потом она расслышала настигающий стук шагов, но не обернулась ни разу, а слепо неслась полутемными коридорами, лестницами, обгоняя каких-то людей, пока не увидела над собою угольно-темное небо в молочно-голубой остановившейся пыли звезд.

Она пошла безлюдной площадью, и когда ноги ее стали тяжело срываться с круглых лысин булыжника, она вспомнила, как возвращалась этой площадью солнечным днем, после первой встречи с Цветухиным, и ей стало до боли ясно, что этот солнечный день невозвратим.

Придя домой, она наскоро разделась, легла и, с головой укрывшись, заплакала.

– Все пропало, - сказала она в подушку, - я думала, что свободна, и ошиблась. Кирилл будет мучить меня всю жизнь. Ужасный, ужасный человек!

Ей показалось, что в доме ходят. Какие-то шорохи раздались в передней, что-то упало.