Первые залпы

Но наиболее яростные удары фашистов приходились все-таки по бойцам заставы. Одну за другой они отбивали атаки, а фашисты, несмотря на потери, все поднимались и поднимались для нового броска.

Вот уж когда пригодился неисчерпаемый оптимизм отделенного Василия Шалагинова!

— Бей, не робей! — покрикивал он, появляясь там, где труднее всего.

В пилотке, сдвинутой набекрень, с автоматом в крепких руках, он был вездесущ и неуязвим, и пограничники при виде его подтягивались и веселели.

К часу дня осложнилось положение на северо-западной окраине Новоселок, Из всех защитников этого участка остались невредимыми лишь Павел Капинос и Иван Бузин. Вообще-то Капинос был стрелок-снайпер и начал бой со своей снайперской винтовкой. Но к полудню убило пулеметчика, и он залег за станковый пулемет. Вторым номером у него стал Бузин. Сейчас они лежали в старом окопчике, в ольшанике, и вели огонь по фашистам. Те рвались в Новоселки со стороны Крынок и сосновой рощи, но пулемет Капиноса не пускал их в деревню. Капинос бил короткими, меткими очередями, сберегая патроны. Его красивое юное лицо, всегда такое светлое и восторженное, сейчас было строгим и повзрослевшим.

А патронов оставалось все меньше, и вот уже последняя лента заправлена в «максим». Уже нечем заряжать Ивану Бузину пустые ленты.

— Беги на заставу, тащи патроны! — крикнул Павел.

— А ты?.. — спросил Бузин.

— Беги! Я придержу их! — и, видя, что Бузин колеблется, прикрикнул: — Давай выполняй! Патроны нужны!

Бузин отполз по окопу, по ольшанику, потом вскочил на ноги и побежал к заставе.

«Все равно мы вас не пустим! — думал Капинос, наблюдая, как немцы, залегшие во ржи, ворочали своими зелеными касками, готовясь к новой атаке. — Вот притащит Ваня патроны, и все будет в порядке».

Но он не знал, что по пути на заставу Бузина ранило в ногу, что Иван лежит в траве, не в силах подняться, истекая кровью. Он не знал этого и надеялся, что вот-вот принесут патроны и вое будет в порядке. А пока надо держаться и не пускать немцев.

Павел полез в карман за платком, чтобы вытереть с лица струившийся пот. И вместе с платком выронил надорванный конверт. Письмо из дома. От отца Пантелея Андреевича. Получил недавно, прочел, спрятал в карман. Письмо из села Преображенское Прикумского района Ставропольского края. Этот обратный адрес, как и адрес заставы, как и все немногословное письмо, был написан по просьбе отца кем-то другим: отец был малограмотный и писал плохо.

Пантелей Андреевич интересовался здоровьем сына, передавал ему поклоны и приветы от мачехи (мать умерла в тридцать четвертом году), старшего брата Василия, младшего брата Ивана, и сообщал, что все они живы-здоровы, чего и ему желают. Потом с тревогой и недоумением спрашивал, отчего такое тревожное письмо он прислал в последний раз?.. Что у них там, на границе, делается?..

Павел, вспомнив сейчас об этом, усмехнулся. В последнем своем письме домой он намекал, что на границе у них стало неспокойно, дескать, всего можно ожидать. Намекал осторожно, но отец почувствовал тревожный тон письма.

Сейчас Павел всматривался туда, где шевелились каски фашистов, переползавших по высокой ржи. Вот они уже и на нашей земле!

Был у него в Преображенском закадычный дружок Николай Удовенко: вместе росли, вместе работали в колхозе. Только взяли их в армию в разные места: Павла — на Западный Буг, а Николая — на Дальний Восток. Здесь, на Западе, тогда еще было тихо, а на Халхин-Голе шли бои. И Капинос завидовал другу.

Теперь пришел черед и ему воевать.

Он не знал, что немцы наступали на огромном фронте, от Балтийского моря до Черного, что они уже бомбят Минск, Киев, Севастополь и другие города. Он знал только то, что видел своими глазами: фашисты лезли на Новоселки, их нужно остановить и уничтожить. И он был готов повторить подвиг защитников Халхин-Гола.

Его «максим» преграждал путь немцам, рвущимся к Новоселкам по единственной проселочной дороге, идущей от Буга. Это был самый короткий и удобный путь к деревне и заставе. По нему потом могла двинуться техника, артиллерия. Но эту дорогу закрывал он, Павел Капинос.

Гитлеровцы поднялись изо ржи и пошли на него. В какой уж раз! И снова хлестнула пулеметная очередь, и несколько солдат упали. И еще очередь, и еще, и еще… От кожуха валил пар, бешено прыгала в прорези мушка. Павел ничего не видел, кроме этой мушки и бегущих на него вражеских солдат.

И вдруг замерла мушка, оборвался грохот, Громко лязгнул впустую затвор, выскользнула из приемника лента. Вместе с нею кончились и патроны.

Пулемет молчал.

За спиной Капиноса пылали дома в деревне. Слышалась частая стрельба. Застава еще держалась.

Фашисты снова поднялись, побежали на Капиноса, на ходу стреляя из автоматов. «Вот и все, — подумал он. — Теперь уж все. Но живым я им не дамся! Это точно!»

Между тем противник сбросил в тылу заставы парашютный десант. Это было невероятно: против горстки пограничников, окруженных почти со всех сторон, бросать еще и парашютистов. Но это было именно так. Видимо, основательно мешала их продвижению эта горстка пограничников! С транспортного самолета одна за другой отделялись черные фигурки людей, и над ними вспыхивали белые купола парашютов. Десант был сброшен с небольшой высоты, и парашютисты приземлились быстро. Купола один за другим «гасли» на зеленых буграх, около двух ветряных мельниц. Кольцо вокруг пограничников замкнулось.

Прорвать его Горбунов поручил политруку Горбачеву.

— Возьми станковый пулемет, ручной, отделение Абдрахманова и выдвинься к мельницам, — сказал Горбунов. — Как только будут подходить — ударь по ним из всех видов оружия. Давай!

Горбунов уже давно, с первыми залпами, отбросил прочь свои минутные колебания и окончательно понял, как он был прав, изготовив заставу к бою. В ратном деле побеждает тот, кто не только блюдет дисциплину, но и разумно проявляет свою собственную находчивость и волю. Это же понял и Леонтий Горбачев. Он был бесконечно признателен судьбе, что в столь решающий час он оказался рядом с Горбуновым.

Горбачев направился к мельницам. Вслед за ним бежал всегда молчаливый и застенчивый, а тут ставший энергичным и решительным Абдрахманов, бежали бойцы его отделения и пулеметчики. Стучали на кочках колеса «максима», цеплялись за длинные травы сапоги пограничников.

Добежав до мельниц, пограничники залегли на гребне холма, в старых оставшихся от мировой войны окопчиках. Парашютисты уже приземлились и теперь растягивались в цепочку. Их было человек двадцать, не меньше.

Младший сержант Абдрахманов со своим отделением был в самом центре обороны. Слева — ручной пулемет, справа — станковый. Абдрахманов пересчитал бойцов. Их было семеро. «Ничего, выстоим», — решил он.

На самом деле Абдрахманова звали Галиюллой, а не Иваном, как записали его в списке личного состава для удобства произношения. Галиюлла был наполовину татарин, наполовину казах, родился в казахском ауле, в бедняцкой семье. Мать его была совсем неграмотная, а отец мог только читать молитвы на арабском языке.

Зато сам Галиюлла окончил в Алма-Ате два курса сельскохозяйственного института. Он жил в городе у старшего брата Хабибуллы, отслужившего в Красной Армии, в кавалерийском полку. Брат был снайпер: он на скаку попадал в глаз басмачу. Вот бы его сюда, он бы издали перестрелял всех этих парашютистов, как куропаток.