Первый быстрый выстрел
Шрифт:
– Уилл рассказывал о вас, когда я была маленькой девочкой, - сказала Кейти.
– Он называл вас хорошим мальчиком. Говорил, что у вас есть все задатки, чтобы быть настоящим мужчиной, если вас оставят в покое. Но он также говорил, что в старые времена вы могли бы стать вождем клана в Шотландии, что в вас течет темная кровь, опасная кровь. Однако всегда заканчивал тем, что вы здесь самый лучший, что в душе вы джентльмен.
При этих словах я смутился. Не привык, чтобы меня хвалили, и совсем не думал о себе как о хорошем человеке. Одновременно я ощутил беспокойство, так как Уилл Торн ошибался редко; если он считал меня хорошим, я обязан стать хорошим, обязан чтобы Каллен Бейкер стал не таким, каким его знали.
Мы сидели и разговаривали на кухне,
Пока Кейти готовила ужин, тетя Фло отдыхала наверху. Я с удивлением смотрел, как уверенно и умело двигалась по кухне Кейти, никогда не думал увидеть, как кто-то из Торнов будет готовить ужин - и не себе, а мне.
Она поставила тарелки на меленький столик в углу комнаты, уютный столик, не из тех, что стоят в обеденных залах, на которые страшно глядеть - такие они длинные. На столе она зажгла свечи, они мягко мерцали, и это было на руку, потому что я не упел побриться, а одежда была старой и изношенной от долгих поездок в дождь и ветер. Я стеснялся, не стоил я того, чтобы со мной ужинала такая девушка.
И все же с ней было легко, легче, чем с любой другой, а я знал немало женщин, хотя и не лучших. Я знал тех женщин, которых затаскивают на сеновал или берут на прогулку в прерию, подальше от фургонов, однако не все из них были испорченными. Может быть, мне стоило с ними гулять, но когда нахлынет желание, про совесть почему-то забываешь.
– Расскажите мне о Западе, - попросила Кейти, когда мы пили кофе. Меня всегда волновали те края. Если бы я была мужчиной, обязательно бы уехала на Запад.
Рассказать ей о Западе? Откуда же начать? Где найти слова, чтобы описать картины, которые вставали передо мной? Как поведать о пятидесятимильных перегонах без воды, когда скот умирает и дикими глазами смотрит на солнце? О поте, пыли и ядовитой щелочной воде? О походных лагерях, где хозяин - револьвер, о кровоточащих ранах, которые затыкаешь грязным платком и молишься, чтобы они не воспалились? Как рассказать женщине о Западе? Как передать красоту быстрых ручьев, бегущих по камням, красоту гор, достигающих до неба, красоту облаков, укрывающих горные долины среди высоких вершин?
– Там чудесная земля, миссис Торн, - сказал я, - настолько просторная, что и за горизонтом можно ехать шесть дней и никуда не приехать. Там есть каньоны, куда не ступал ни один белый, каньоны, окруженные каменными скелетами гор, почва с которых давно выветрилась. Когда там разводишь ночью костер, то с неба светят миллионы других маленьких одиноких костров. Сидишь перед огнем, слышишь, как жалуются луне койоты, вдыхаешь едкий дым и осторожно прислушиваешься, нет ли в ночи команчей, а конь жмется к костру и вглядывается в темноту с настороженными ушами. Скорее всего, в темноте никого нет, но разве можно быть уверенным, не зная, какие духи бродят в той стране? Иногда по утрам я лениво лежал после восхода солнца и видел, как идут к водопою олени. Около водопоя разбивать лагерь нельзя, во-первых, это небезопасно, но есть еще одна причина: животным тоже нужна вода, они не подойдут к ней, если рядом человек, поэтому лучше всего напиться, а спать идти подальше, чтобы не боялись олени, птицы и даже коугар. Иногда в такие моменты видишь удивительные вещи. Однажды утром к водопою спустились семь снежных баранов. Ни одно существо на свете, будь то зверь или человек, не может сравниться по своей величавой гордости со снежными баранами. Они подошли к воде и стояли, время от времени наклоняя головы, чтобы напиться. Ростом они с осла, а шерсть мягкая, как у олененка. Человек, путешествующий в одиночку, лишен многого, но он видит такие вещи, которые и не снились занятым городским людям. Да вот как-то раз я стоял в десяти шагах от гриззли, который уплетал чернику. Медведь так ею увлекся, что лишь искоса посматривал на меня, а я сидел, наблюдал за ним и тоже за компанию
баловался ягодами. Он почти не обращал на меня внимания, и я отвечал ему тем же, а когда наелся, поднял руку, сказал: "Прощай, старик" и пошел к своей лошади. Так поверите, мэм, медведь повернулся и смотрел на меня с таким выражением, словно ему было жаль со мной расставаться.Я замолчал, неожиданно устыдившись своего красноречия. Не в моих привычках долго разговаривать. Вот что могут сделать с мужчиной свечи и общество красивой девушки.
Тетя Фло так и не спустилась, хотя я слышал, как она ходит на втором этаже. Ну и хорошо. Я не люблю компаний, по мне лучше выбрать человека и спокойно с ним потолковать. Не умею разговаривать и поэтому не имею успеха у женщин. Я заметил, что женщины любят тех, у кого хорошо подвешен язык, с такими они сходятся даже скорее, чем с богатыми.
– Если вам так понравилось на Западе, Каллен, почему же вы вернулись?
Ну... я и сам себя об этом спрашивал, но тем не менее ответа не нашел.
– Здесь мой единственный дом, - сказал я, пытаясь заодно убедить и себя, - здесь похоронены мои родители - в глубине сада, где любила гулять мама. Земля принадлежит мне, и это хорошая земля. Отец работал от зари до зари, старясь, чтобы она приносила доход. Не знаю, может быть я вернулся, поскольку вспоминал о нем, или потому, что здесь все знакомо, а на Западе у меня ничего не было. Может быть потому, что в душе я совсем не бродяга, а домосед, который предпочитает несчатливо жить среди знакомых лиц и обстановки, чем счастливо где-нибудь еще.
– Не верю.
– Кейти встала, чтобы помыть посуду.
– И не называйте меня миссис Торн. Мы старые друзья, Каллен. Вы должны звать меня Кейти.
Поднявшись со стула, я почувствовал, что слишком велик для этой маленькой кухонки. Я помог убрать со стола и взял шляпу, собираясь идти.
– Приходите еще, Каллен, когда захотите поговорить или отведать моей стряпни.
У двери я остановился.
– Кейти... мэм, погасите, пожалуйста свет, когда я буду выходить. Кое-кто из здешних может выстрелить, пользуясь удобным случаем.
Очутившись снаружи, я отступил в сторону от двери, слившись с ночной темнотой. Осторожность не помешает в чужих краях, а эти будут оставаться для меня чужими еще несколько дней, пока я к ним не привыкну.
У ночи свои законы, и если хочешь чувствовать себя в безопасности, надо с ней слиться, привыкнуть к ее звукам. Я постоял у стены дома Уилла, прислушиваясь к ночи, перебирая в памяти расположение просторных лужаек Блекстоуна, лежащих слева, и сада справа, за которым простирались болота, с каждым годом придвигаемые рукавом реки все ближе и ближе к городу.
В темноте громко пели лягушки, рядом стрекотал сверчок. Койотов здесь не было, однако к югу и западу в чаще лесов водились волки. Где-то в отделении заухала сова, в болоте что-то плеснулось. Все было спокойно, и я подошел к своему мулу, затянул подпругу и поправил поводья. Тем не менее мул был насторожен, и я ощутил беспокойство.
Может быть на меня подействовала чуждая обстановка после стольких ночей в пустынях и прерии, но, свернув с тропы на дорогу, обратно я поехал через сад и по полям, потому что возвращаться тем же путем, что приехал глупость. Человек, побывавший на индейских землях, знает, что опасность лежит именно на обратном пути.
У ночи был непривычный и в то же время знакомый запах. Нет чистой сухости пустынного воздуха, приправленного ароматом шалфея и кедра. Здесь чувствуется тяжесть влажности и разлагающейся растительности, затхлой воды и мокрой от росы травы. Ветки персиковых деревьев царапались о шляпу, пока я ехал через сад, вспоминая дорогу к ограде фермы в том месте, где была повалена изгородь. Естественно, ее никто не починил.
Подводя мула к дому по мягкой траве заднего двора, я вдруг ощутил чужое присутствие. Я натянул поводья, стараясь не ерзать в седле, чтобы оно не заскрипело, и прислушался. Затем заухала сова, и я понял, что это не сова, а кто-то, подделывающийся под нее, пытающийся что-то мне передать.