Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

– Стыдно кланяться-то, Михаил Иванович.

– Стыдно?
– повернулся он к ней, - Ради людей, ради больных? Не позаботиться о них вовремя - вот что стыдно. И не к врагам еду. Медики, учителя, - что у них против нас, против народа может быть? Да ничего! Они сами для людей живут, людям служат. Ну, сбили их с толку шрейдеровские ораторы. Переубедить надо, - Михаил Иванович взял пальто.
– И еще вот что, Катя. Администрацию, служащих мы можем заменить своими надежными людьми: рабочими, студентами, солдатами. Младших служащих повысим. Худо-бедно, а управлять будут. Даже технический персонал, инженеров мы способны заменить хотя бы частично. Найдутся опытные мастеровые. А вот медиков, от которых самое главное зависит - жизнь человека, - медиков заменить некем. Токаря высшей квалификации или лихого матроса к операционному столу не поставишь. И для учителей у нас тоже замены нету. Нашим товарищам самим бы еще грамоту постигать. А от учителей зависит, какими наши дети вырастут, какое будущее нас ждет. Поэтому и не считаю за унижение поклониться им и попросить, чтобы остались на своих местах, делали свое дело. Рабочий класс и крестьянство в долгу не останутся, все возместят интеллигенции полной мерой, все условия для нее создадут... Убедительно я говорю?

– Для меня убедительно, а для них не знаю, - поджала губы Катя.
– Они ведь больно ученые.

– Тем лучше. Ученые люди скорей поймут.

3

На следующее утро Михаил Иванович задержался в Смольном - докладывал о положении в городе. Только к полудню приехал в управу. Возле подъезда, ожидая его, прохаживался Евсеев. Давно, знать, прохаживался: на плечах плотно лежал снег. Лицо сердитое и смущенное.

– Неудача у меня, Михаил Иванович. Шрейдер опять заседает со своими гласными.

– Вот как? Раньше вас собрались?

– Нет, мы первыми пришли, да обвели они меня вокруг пальца. Я возле закрытых дверей караулы поставил, матросам строгий приказ дал. А Шрейдер со своими через запасной выход пробрался. Мне и невдомек. Хватился, да поздно - думцы уже в зале.

– Ну и ну!
– качнул головой Михаил Иванович, посмеиваясь: - Ты ведь, Евсеич, опытный конспиратор, подпольщик.

– Опыт-то у меня другого рода. Раньше мы скрывались, а теперь от нас таятся.

– Переменились роли, сразу все не освоишь, - весело согласился Калинин.
– Ладно, Евсеич, беда невелика! Пусть твои моряки зайдут в зал, объяснят гласным, что время их истекло, никакой власти у них нет. Твердо пусть объяснят, но чтобы без грубости.

Михаил Иванович поднялся на второй этаж. Навстречу ему щеголеватый матрос нес охапку березовых дров. С грохотом свалил их на пол возле печки, пнул каблуком полено.

– Чем недовольны?
– спросил Михаил Иванович.
– За что полено наказываете?

– Товарищ Калинин!
– матрос вытянулся, пальцы, как по ладам гармошки, пробежали по пуговицам бушлата, застегивая.
– Дыхнуть не дают, товарищ Калинин! Я свою жизнь не щадил, а он меня - печки топить! Иди, говорит, такой-сякой, выполняй приказ. Морского пролетария на дрова бросил!

– Кто это вас так обидел? За что?

– Контру я прикладом двинул. Жирный барбос с выставки! Я бы ему одним махом решку навел! Колосник на шею - и за борт. А комиссар под защиту берет...

– Евсеев, что ли?

– Он самый. Разговорчики разводит, матросов сторожит. Пальнуть разок из винта, вся эта дума сразу к чертовой матери вверх килем! В окна сигать будут, только дозвольте.

– Не дозволим, товарищ моряк. Не для того рабочие с крестьянами власть брали, чтобы разводить беспорядки. Так что комиссар правильно сделал, отстранив вас от охраны. А насчет дров я не знаю. У нас истопник есть.

– Нету истопника, его в начальство произвели. За столом бумаги читает. А балтийский матрос дрова носит...

– Разве это обидное занятие? Людей ведь обогреваете. Давайте я помогу, растоплю печку.

В шальных глазах матроса засветилось любопытство:

– Не погнушаетесь?

– А чего же гнушаться доброго дела? Мне этих печек на своем веку топить довелось - не сосчитаешь. Особенно в ссылке на Севере.

– Чего там, сам справлюсь, - моряк отвел взгляд, поскучнел.
– Работа у вас, да и этот... прискребется, если увидит.

– Ты, оказывается, совестливый, - с усмешкой заметил Калинин.

У Кольки-колосника болела с похмелья голова, хотелось спать. Хлобыстнуть бы стакан да завалиться в кубрике на пробковую койку. Или врезать кому-нибудь в морду для поднятия настроения. Но как врежешь, если комиссар требует, чтобы в отряде был полный порядок и дисциплина, а матросы, особенно авроровцы, поддерживают его во всем...

Колька зажег бересту, сунул в печь. Подождал, пока загорелись дрова и плюнул в огонь, еще раз недобрым словом помянув комиссара.

Иван Евсеевич в эту минуту стоял возле трибуны, держа в левой руке неизменную кепку с пуговкой, и говорил, обращаясь к залу:

– Словопрения ваши, безусловно, никому не нужны, потому что вы здесь уже никого не представляете. Разве что самих себя. На ваше счастье, городской голова, товарищ Калинин, - человек очень вежливый, а то матросы быстро порядок навели бы... Нет, нет, - махнул он кепкой, услышав негодующие выкрики.
– Мы без грубостей. Двери для вас открыты. Кто отсюда идет - пожалуйста. Но в зал - ни ногой! Кому покушать желательно или там нужду справить - мы не задерживаем. И уж лучше не отнимайте время, шагайте сразу домой. Все равно до вечера ни один, безусловно, не усидит. Советую поторопиться и провести время в теплом домашнем кругу.

Евсеев спустился со сцены, пошел по ковровой дорожке, поскрипывая сапогами. Матрос, стоявший возле двери, стукнул прикладом об пол.

Шрейдер вздрогнул, втянул голову в плечи и направился к выходу.

4

Один из помощников Калинина, член новой управы, недавний рабочий, влетел, запыхавшись, в кабинет городского головы:

– Бунт, Михаил Иванович! Бабы против власти восстали, хотят сюда идти, стекла бить!

Калинин вышел из-за стола.

– Не надо так волноваться. Где женщины бушуют? В Минском переулке?

– Там их тыщи три собралось, с ними солдаты больные да увечные. И контра всякая. Требуют пособие. А мы что? Кому давать? Сколько? Документов нету, кассиров нету, считать некому!

– И все же стекла бить не следует, - заметил Калинин.
– Это не выход из положения...

– Все объяснил я им, Михаил Иванович! Второй день митингуем. А там ораторы свое гнут: давай пособие - и шабаш!

– Они правы.

– Понимаю, что правы, но что же делать?

О положении в Минском переулке, в Особом присутствии по призрению больных и увечных воинов и семей запасных, Калинину было хорошо известно. Там саботажники причинили наиболее ощутимое зло. Прежде чем покинуть работу, служащие порвали, разбросали, перемешали самые необходимые документы, списки и учетные книги, по которым выдавались денежные пособия сотням тысяч солдат и жителей города. Все помещения Особого присутствия были хаотично завалены бумажными грудами, в которых даже сами служащие не разобрались бы и за полмесяца. А для людей со стороны - вообще темные дебри. Но инвалиды и солдатки требовали то, что им положено.