Первый шпион Америки

Рейли, не теряя времени, сразу же вкратце объяснил причины своего неожиданного приезда в Россию, заметив, что политическая ситуация в Лондоне резко изменилась. Надежды на то, что политика большевиков переменится, ни у кого больше нет, как нет и доверия к новой власти со стороны не только Англии, но и ее союзников, а значит, вопрос стоит только один: что нужно сделать, чтобы власть большевиков в России не продержалась и до осени.

— И теперь здесь нужны уже не наблюдатели, а люди, способные помочь России обрести прежнее стабильное положение в мире, — продолжил Рейли, — ибо ничего, кроме разрушений, Ленин и его группа приспешников, прибывшие в пломбированном вагоне по указке Людендорфа, принести этой стране не могут. Не нужно быть великим политиком, чтобы не увидеть, как с каждым днем нарастает красный террор, и большевики не успокоятся до тех пор, пока не разрушат все до основания, чтобы потом на голом месте строить свое дикое фанатичное государство. Недаром все фанатики, террористы и разбойники прошлого у них теперь занесены в святые списки и им даже собираются воздвигнуть памятники. Такие кровавые бунтовщики, как Разин и Пугачев, вознесены в герои, а церковь и ее святые отринуты. Впрочем, что тут доказывать, все и без того ясно. Я знаю, что первое время отдельные западные дипломаты заигрывали с новыми вождями, стараясь склонить их на свою сторону. Но время уговоров закончилось. Издалека лучше видится, Роберт, и должен вам сказать, что в Лондоне все настроены воинственно. Не было бы войны, интервенция началась бы сегодня или завтра. Но война вот-вот закончится, никто уже не сомневается в нашей победе, и наша задача теперь помочь тем русским, кто хочет восстановить прежний разумный правопорядок. Я имею в виду генералов Алексеева, Деникина, лидеров оппозиционных партий, любого из них, кто пытается противостоять большевикам. Помочь опять же делом. Деньгами, оружием, продовольствием. Вот зачем я приехал.

Рейли замолчал. Он знал о приятельских отношениях Локкарта с Троцким, Чичериным, о его симпатиях к Ленину, но знал также и то, что многие в Лондоне уже не одобряли его просоветских настроений и требовали отозвать из Москвы. Поэтому Рейли поставил вопрос остро: с кем сегодня бывший генконсул? И что он намерен делать дальше?

— Я разделяю ваши настроения, господин Рейли, — заговорил Роберт. — Первое время мы все здесь очень надеялись на то, что у соратников Ленина хватит ума не разрывать с прежними союзниками, продолжить военные действия, а также сохранить преемственность некоторых государственных институтов, но сейчас уже очевидно, что они в своем стремлении завоевать и упрочить свою власть готовы разрушить и растоптать незыблемые для всего народа символы. Я имею в виду прежде всего православие, без христианской веры трудно представить русского человека и Россию. И с каждым днем они оставляют нам все меньше и меньше симпатий. Все это так. Об этом уже никто не спорит. И все же я бы не стал торопиться объявлять войну большевикам.

— А что вы предлагаете? «Ни мира, ни войны», как выразился Троцкий на переговорах с немцами? — усмехнулся Сидней. — Сидеть здесь и наблюдать, как большевики методично истребляют собственный народ? Как множатся карательные системы? Мне только что показали проект декрета ВЦИК об учреждении Революционного трибунала, где есть коллегия обвинителей, но отсутствует коллегия адвокатов и в приговорах которого смертная казнь станет одним из эффективнейших средств новой власти. Вы будете спокойно наблюдать, как разгорается гражданская война? Как от голода будут умирать дети? Что можно противопоставить всему этому?

— Я не исключаю третьего варианта, когда можно будет достичь согласия и в стране, и между нашими государствами мирным путем, — осторожно проговорил Локкарт, видя, сколь решительно настроен Рейли. — Я собираюсь завтра поехать в Вологду, переговорить с господами послами Френсисом и Нулансом, чтобы окончательно прояснить наши обшие позиции по этому вопросу и выступить тут как бы единым фронтом… Еще не исключена возможность, используя влияние наших стран, добиться от Ленина пересмотра его политической линии.

— Почему же вы до сих пор этого не добились? — сдерживая гнев, спросил Рейли. — Ведь вы имели возможность говорить, беседовать с Лениным один на один. Да что рассуждать о пересмотре всей политической линии, если вы не смогли даже добиться разрыва Брестского договора?!

— Все не так просто…

— На фронте каждый день умирают наши парни, а вы заявляете: все не так просто! — вскипел Сидней. — Им плевать на то, просто вам здесь или сложно! Им нужна помощь русских, они гниют в окопах, а дома жены и матери получают похоронки. Мы же сидим в теплой просторной квартире, пьем водку и философствуем: все не так просто! Да большевикам наплевать на то, что вся Европа воюет! Им наплевать на немцев, англичан, американцев, им, видите ли, срочно потребовалось создать Город Солнца, коммунизм, учредить свою непомерную диктатуру, и больше их ничего не волнует! А мы сидим здесь и умиляемся: ах, какие лихие ребята, ах, какие резвуны! Ишем пути, как бы их уговорить, как спасти их политические амбиции, умиляясь тем, как они гробят собственный народ! Мы не чужие на этой земле, Роберт! Я родился в этой империи, Ксенофон связан материнской пуповиной с Россией, а большевики сегодня предают поруганию наше с ним прошлое, наши корни, пытаясь все сровнять с землей и выстроить свое мифическое государство! Да поезжайте в Африку, в Австралию, черт возьми, стройте там все, что хотите, но не здесь!

Рейли поднялся и заходил по кабинету. Вернувшись к столу, он налил себе водки и залпом выпил, даже не поморщившись. Закусил соленым огурцом. Локкарт с невозмутимым видом отодвинул от себя тарелку, вытер губы салфеткой. Он не ожидал столь яростного обвинительного напора, хоть он и понимал, что той задачи, которую перед ним ставил Ллойд-Джордж, он не выполнил: Россия окончательно вышла из войны и союз с Германией оказался прочным.

— Политика чаще всего строится на обходных путях, Сид, на компромиссах, уступках, на политических декларациях, в конце концов, извините, что говорю прописные истины, — обиженно выговорил он.

— Кому нужны сегодня ваши политические декларации, Роберт? — поморщился Рейли. Он был на тринадцать лет старше Локкарта и мог позволить себе говорить с ним в таком дружелюбно-снисходительном тоне. — Оставьте эти словесные демарши престарелым дипломатическим говорунам. Вы энергичный, деятельный человек и хорошо понимаете, что путем деклараций с большевиками ни о чем не договоришься. И мы вместе, втроем можем сегодня сделать гораздо больше, если начнем действовать, а не приумножать словесные баталии.

— Что вы имеете в виду? — не понял Локкарт, которого задело это презрительное выражение Рейли «дипломатический говорун». Он сам относил себя к дипломатам и считал, что словом можно сделать больше, чем войнами.

— Я имею в виду то, что Кремль сегодня охраняется одним полком латышей. Последним задолжали уже за три месяца, кормят их отвратительно. Они недовольны всем происходящим, как и Брестским договором, в результате которого Латвия оказалась под немцем. Они недовольны политикой Ленина, который стравливает их с русскими. Можно легко подкупить латышей, которые всегда были жадноваты, захватить Кремль и арестовать все красное правительство во главе с Лениным. А без этой верхушки режим не продержится и двух дней. Вы скажете — это утопия, это нереально. А я вам скажу, что все уже просчитано и осуществить такой маневр вполне возможно. Не будет Ленина с Троцким — остальные большевики сами сбегут. Вот это и есть реальный вклад в будущее России.

Рейли налил себе и Каламатиано виски, съел бутерброд, глядя на неподвижное, застывшее лицо Локкарта, который хорошо умел владеть своими эмоциями. «Он внутренне пока не подготовлен даже к самой этой мысли, а не только к конкретным поступкам, — подумал Каламатиано. — Да и вряд ли будет подготовлен вообще».

— Что ж, это звучит хоть и фантастично, но, наверное, выполнимо при определенных условиях, — осторожно проговорил Локкарт. Он не любил авантюры, Каламатиано знал это, но дипломатическая выучка не позволяла ему с ходу отвергать даже самые невероятные предложения собеседника. — Хотя сам план кажется мне несколько абсурдным.

— Абсурдно звучит ваше желание поехать в Вологду и согласовывать общие позиции, — резко заметил Рейли. Его уже раздражал этот холодно-равнодушный тон хозяина дома. — Ради чего согласовывать позиции, ответьте мне, Роберт? Убедиться, что и Нуланс, и Френсис настроены негативно к Ленину? Для этого не надо ездить в Вологду, потому что я знаю отношение Вильсона и Клемансо к новому режиму, а оба посла не могут идти вразрез с официальной точкой зрения своих правительств. Хорошо, согласуете вы свои позиции. Но что вы будете с ними делать? Носить как знак отличия на шее? Декларировать за обедом товарищу Троцкому? Я скажу то, с чего начал: пора из наблюдателей превращаться в людей деятельных. Если мы с вами по эту сторону баррикады, то давайте за эту сторону и воевать. Не хочется, надо так и сказать: не хочется, не могу, не умею. А писать рапорты и донесения любой журналистишка может и сделает это грамотнее нас с вами.

Локкарт нахмурился и, высоко вскинув голову, холодно взглянул на Рейли. В такие минуты у него неожиданно обнаруживался природный аристократизм, который не позволял ему вступать в полемику с людьми ниже своего звания. Все же Локкарт, пусть и не имея дипломатических полномочий на этот день, выполнял личное задание премьер-министра, а Рейли примчался сюда по приказу разведки. Но проницательный Роберт прекрасно осознавал и то, как быстро меняются настроения в лондонском кабинете министров. Бальфур ясно давал ему понять это в своих ответных телеграммах.