Первый, случайный, единственный

Он и так уже был благодарен Вадиму за тот их единственный ночной разговор – за то, что Вадим спросил только, как все произошло в тот момент, когда они с Сашей шли по лесной дороге через молчащую толпу. Георгий понимал, что об этом невозможно было не спросить сразу, и пересказал Вадиму каждую минуту, да что там минуту – каждую секунду этой короткой дороги… Каждая секунда раскаленным комком билась у него в голове и в сердце.

Но обо всем остальном – о месяце, который он провел с Сашей в плену, об их ночных разговорах, о Сашиных мыслях и сомнениях, которые тот так доверчиво ему высказывал, – обо всем этом Георгий тогда рассказывать не мог. Слишком мучительно было понимать, что всего этого больше нет… И Вадим ни о чем его не спрашивал – слушал молча, смотрел своими светлыми, как у Саши, но по-волчьи пронзительными глазами и не задал ни одного вопроса.

Поэтому и Георгий тоже не стал спрашивать, куда и зачем ему надо будет поехать с Вадимом. Скорее всего, предстояло даже не ехать, а лететь, потому что за несколько дней до отъезда появился какой-то человек и попросил у Георгия единственный имевшийся документ – загранпаспорт; видимо, для того чтобы взять билет на самолет. Наверное, время Лунаева-старшего было расписано так жестко, что поговорить он мог только в дороге.

Самолет, в который они сели во Внукове, оказался совсем маленьким. И поэтому, и потому, что «Мерседес» проехал по летному полю прямо к трапу, Георгий догадался, что самолет этот непосредственно Вадиму и принадлежит. А когда прямо в самолет пришли таможенники, он понял, что летят они куда-то за границу.

– Во Францию, – сказал Вадим, хотя Георгий ни о чем его не спрашивал, даже когда уже загудели двигатели. – В Марсель. Не был там еще? Ну вот, побываешь.

Георгий ожидал, что Вадим заведет разговор уже по дороге. Ведь и правда, наверное, лишнего времени у него нет… Но тот не произнес ни слова – сидел через несколько кресел от Георгия, смотрел в иллюминатор, как будто там можно было увидеть что-нибудь, кроме плотной облачной пелены, а потом поднялся и ушел в другой салон.

Он нарушил молчание только в аэропорту, когда уже прошли погранконтроль и в сопровождении двух молчаливых охранников вышли на площадь перед зданием аэровокзала.

– Сейчас машина приедет, – сказал Вадим. – В Марселе не будем задерживаться. Красивый город, красивый порт, но потом. А сейчас давай сразу уедем. Ты не против?

– Не против, – кивнул Георгий. – Я же все равно не знаю куда.

– Я и жду, когда спросишь, – коротко улыбнулся Вадим.

Георгий еще в первый вечер их знакомства заметил необычность его улыбки. Она была не натянутая и не вымученная, но на улыбку совсем почему-то непохожая. Наверное, дело было в том, что, когда Вадим улыбался, глаза его оставались пронзительно-непроницаемыми. Эту-то непроницаемость, недосягаемость и запредельное спокойствие Георгий и называл про себя волчьим взглядом. Он видел живого волка всего один раз и не связывал с таким определением никаких мыслей о жестокости или злобе. Волчий взгляд был для него воплощением не злобы, а абсолютной загадки, и точно такой же загадкой был взгляд светлых, близко поставленных глаз Вадима Лунаева.

– Ты спрашивай, Дюк, спрашивай, – повторил тот. – На меня не обращай внимания.

На Вадима при всем желании невозможно было не обращать внимания – очень уж сильное поле его окружало. Да у Георгия и не было желания его не замечать. Правда, не было и желания что-нибудь у него выспрашивать.

– Далеко ехать? – спросил он, чтобы что-то спросить: неудобно же, в самом деле, молчать как бревно.

– Часа два, – ответил Вадим. – В Камарг. Знаешь такую местность?

– У Бунина читал, – припомнил Георгий. – У него, кажется, рассказ такой есть. Как женщина в поезд вошла, и что она на цыганку была похожа…

– Ну, цыган я у нас не видел, – сказал Вадим, – но рассказ тоже помню. По дороге из Марселя в Арль это было… Хорошо там, Дюк, сам увидишь. Ты как, не простудишься, если мы верх поднимем?

– Тепло же совсем, – ответил Георгий. – Это вы на меня внимания не обращайте, Вадим Евгеньевич.

Вадим сам сел за руль светло-серого «Мерседеса»-кабриолета, заменив шофера, который подогнал машину к аэровокзалу. Перед этим он что-то сказал охранникам, и они ушли в здание.

Было и в самом деле тепло, после московской метели это освежало и бодрило. И утреннее солнце светило так ясно, как будто не было на земле серых поздних рассветов, и поля расстилались вдоль дороги, насколько хватало взгляда, и блестели под этим ясным солнцем. Кроме полей, на которых весной, летом и осенью, конечно, что-то росло, но которые сейчас дышали только покоем и простором, вдоль дороги тянулись еще и сады. Георгий пригляделся и понял, что голые деревья – это абрикосы, персики и яблони.

– «Виноградники в Арле» помнишь у Ван-Гога? – спросил Вадим. – Во-он они, эти виноградники. И «Подсолнухи» его тоже отсюда, здесь подсолнухов целые поля. У нас тут еще и фламинго гнездятся. Когда они в Африку на зиму улетают, все небо розовое, даже на воде отблески… Ты не охотишься?

– Нет.

– А то охота здесь хорошая. Говорят, даже кабаны есть, но больше птица – утки, фазаны. На фламинго-то не охотятся, конечно. А я только выдр отстреливал иногда, очень уж их много, выгрызают все подряд. У нас ведь здесь топи вообще-то, болота недоосушенные.

По тому, как он говорил «у нас», и по тому, каким неожиданным, совсем не московским был его голос, Георгий понял, что Вадим относится к Камаргу не как к обычному месту престижного отдыха.

Дом, к которому они подъехали через два часа, действительно заставлял вспомнить о топях и болотах. Он еле виднелся в зарослях какой-то острой и высокой, размером с кустарник, травы. Крыша его тоже была покрыта плотно уложенной травой. И он был совсем маленький, этот дом, в два невысоких этажа – точнее, в один этаж и мансарду.

Но когда Вадим отпер дверь и они вошли, Георгий чуть не ахнул. Изнутри дом сразу показался ему просто огромным, и только через несколько минут он понял, за счет чего создается такое впечатление.

Этот дом был весь пронизан светом. Как только Вадим открыл жалюзи и раздвинул легкие шторы, свет хлынул из всех высоких, до потолка, бесчисленных окон. Даже не из окон, а из стеклянных стен.

– Ты на террасу выйди, – сказал Вадим. – Еще не то увидишь.

Георгий прошел через весь этот пронизанный светом дом и оказался на террасе. Он был так ошеломлен самим явлением из зарослей сухой травы такого необыкновенного жилища, что даже не сразу понял, что под дощатым полом плещется вода.

Терраса покачивалась на едва ощутимых волнах, доски поскрипывали, и во всех этих простых звуках и движениях Георгий почувствовал что-то такое необыкновенное и неведомое, словно он попал в другую жизнь. Да так оно ведь и было…

– Не ожидал? – спросил Вадим у него за спиной. – Это у меня вообще-то не дом, а дебаркадер. Строить здесь запрещено, а старый дом в Камарге продавать – дураков среди соседей не отыскалось. Вот и пришлось выкручиваться. Считается, что это не дом, а плавсредство, так что на него запрет не распространяется. Даже еще и лучше получилось, – добавил он. – У нас знаешь какие ураганы бывают, только на воде и можно выдержать. Да мне вообще-то и не нравится, какие в Камарге старые дома. Тяжелые, из камня, окошки как бойницы. А у меня – видишь…

Конечно, Георгий видел. Невозможно было не видеть этого света и покоя, этой простой красоты. Терраса выходила прямо в небольшую заводь, и заводь тоже вся состояла из света – из бесчисленных солнечных бликов на поверхности воды, прозрачной травы и прозрачных же, из-за зимнего отсутствия листьев, неизвестных деревьев.

– У вас очень хорошо, – сказал он, обернувшись к Вадиму.

– Так поживешь здесь без меня? – спросил тот.

– Как – без вас? – растерялся Георгий.

– Да очень просто. Поживи один, пока я по делам съезжу.