Первый выстрел

«Опять начинается!..» — с досадой подумал Юра.

Наступил вечер. Юсуфа все не было. Юра сбегал на графский двор и узнал, что все лошади уже на месте.

Юсуф пришел пешком только на следующий день.

— Я убежал, — сказал он. — Эти офицеры чуть что — бьют по морде. Хуже, чем в царской армии. Мне сказали: «Ты нами временно мобилизован». Так я им и дался…

— А Каурый?

— Каурый? Разве он не дома? Осман забрал всех лошадей еще в Судаке, и Каурого. Я ехал на лошадях Меджида.

Юлия Платоновна пошла к графине и скоро вернулась успокоенная:

— Осман обещал, что Каурого приведут. На нашей линейке дядя Османа повез в Таракташ трех добровольцев, какого-то большевика там арестовать хотят.

Незнакомый татарин приехал вечером. Каурого распрягли, поставили в сарай, но он шатался и не хотел есть.

— Устал! — объявил Юсуф.

Но и утром Каурый не ел, а изо рта у него свисал почерневший язык. Юсуф ощупал рукою его рот, осмотрел и начал ругаться:

— Ударили коня в челюсть снизу. Язык перекушен. Пропадет конь.

Все собрались вокруг Каурого.

Через три дня конь пал. Сарай опустел. Ни воды привезти, ни на базар съездить. А надо возить не только воду, но и песок с берега, чтобы мешать с землей, навоз, известь, надо возить колья, дрова…

Юсуф начал подыскивать нового коня. И нашел: немецкие солдаты перед уходом потихоньку распродавали военное имущество. Наконец коня привели. Был он невысокий, поджарый, с тонкими ногами и маленькой головой. Трехлеток. Нрава буйного. Не стоял на месте, гарцевал. Если к Серому подходили близко, он прижимал уши и норовил укусить. А когда запрягали в линейку, так рвал, что трудно было удержать. Угрюмый солдат немец сказал Юсуфу так: «Очень хорошая кровь. На Украине мы эту лошадь реквизировали. Не смотрите, что маленький. Грузите хоть пятьдесят пудов — повезет».

— Хороший конь! — сказал Юсуф. — Маленький, но очень сильный. Я уже пробовал.

За коня было уплачено вином — три бочки.

Юра повел Серого в конюшню. Собственно говоря, вел Юсуф, а Юра держал только конец повода. Чиститься Серый не любил, шарахался, кожа на нем дрожала, и он становился на дыбы. И все же не сразу, но Юра с ним подружился. Если бы Юру спросили, кого он сейчас больше всех любит, он бы, не задумываясь, ответил: «Серого!»

2

Занятия в гимназии начались позже обычного. Некоторые учителя разъехались еще летом — в Киев, Ростов, Одессу — по старым домам. Долговязого, с бритым черепом историка Пал Палыча кто-то видел в Феодосии в форме офицера деникинской добрармии. Говорили, что он служит в контрразведке, где допрашивают, пытают и расстреливают подозреваемых в большевизме.

— Вполне закономерно, — сказал Никандр Ильич, узнав об этом. — Ведь Пал Палыч, оказывается, бывший жандармский подполковник. Он временно укрывался здесь под сенью древней истории от весьма опасных для него бурь современной истории… Вообще наша гимназия по составу педагогов и учащихся напоминает мне ноев ковчег…

В последнее время мальчики особенно крепко подружились с Никандром Ильичом. Он все знал и все мог объяснить просто и спокойно. Спросишь его, например, о жизни на Марсе, и он столько расскажет! А до чего интересно было слушать о его старом друге Циолковском, учителе из Калуги! О его проектах дирижаблей и межзвездных кораблей, о невесомости в космосе… Человек чуть-чуть шевельнет пальцем — и пожалуйста, летит или повиснет в пространстве. На Луне, оказывается, такой подросток, как Юра, запросто может поднять скалу, прыгнуть вверх на десять метров. Зд орово!

Как-то мальчики пошли с ним из гимназии, довели до дома, где он жил в маленькой комнатке, и зашли к нему. Он сначала очень интересно рассказывал о Пугачеве, о декабристах и о Парижской коммуне. А когда стемнело, показал ребятам звезды и созвездия, туманности.

Потом они пришли к Никандру Ильичу посмотреть восход Марса, который появляется в одиннадцать часов вечера. Пошли, конечно, украдкой от родителей. С Юрой пошла и Лиза. Все они вылезли в окна, и это тоже было интересно, но Никандру Ильичу, конечно, не сказали об этом… Так у них установилось правило по пятницам приходить на «астрономические вечера».

Теперь, после прихода деникинцев, ходить к Никандру Ильичу стало опасно. В Судаке объявлено военное положение. Ребята крались садами и только один раз наскочили на патруль.

Ох, и мчались же они! Юра бежал сзади, следил, чтобы Лиза не отставала. От патруля они убежали: еще бы, они знали каждую тропинку, каждый куст! Почти полчаса просидели они в яме, пока патрульные стреляли и носились по дороге. В сады-то они боялись заходить… трусы!

Конечно же, ребята не стали волновать Никандра Ильича рассказом об этом.

Вторым уроком была русская словесность. Надежда Васильевна вызвала к доске Лизу. Только та начала было:

— Древнейший памятник русской письменности «Слово о полку Игореве» показывает, что когда на Русь напали орды половцев и чепенегов, то есть печенегов, то удельные князья… — как из коридора послышался шум — топот ног, гул голосов, выкрики.

— Чепенеги! — весело заорал Коля. Все рассмеялись. Надежда Васильевна погрозила пальцем.

Но тут дверь класса с треском распахнулась, так что чуть стекла не вылетели. На пороге появился молодой офицер в сияющих лакированных сапогах, при шашке, с серебристым темляком, с перчатками и плеткой в руке. Держась за косяк двери, он покачивался и чуть прищелкивал сапогом со звенящей шпорой.

Театрально прищурившись, он с брезгливым выражением оглядел класс. И вдруг, сделав зверскую рожу, гаркнул:

— Здорово, зубрилы-мученики! Вста-а-ать! На пер-вый-второй рассчитайсь!

Захлопали крышки парт. Некоторые ученики неуверенно поднялись, другие остались на местах. Надежда Васильевна побледнела, а Лиза юркнула за классную доску.

— Отставить! — скомандовал офицер. — Позор! Шпаки несчастные, никакой выправки! — Заметно пошатываясь, он вышел на середину класса. — Впрочем, вы еще сопляки. Вам слова на букву «ять» петь надо…

Взмахнув плеткой, он начал:

Белый, бедный, беглый бес, Убежал, бедняжка, в лес, Долго по лесу он бегал, Там орехом пообедал…

Повернувшись к доске, он оборвал свою «декламацию» и замолчал.

— Боже, что я вижу! — через мгновение воскликнул он. — Где мое пенсне? Какая пара чудных женских ножек!