Пес с ушами-крыльями
Шрифт:
– Это… – жонглер помедлил. – Это был единственный способ?
Иерон пожал плечами.
– Ты про жестокость? Подобное лечится подобным. Разве ты не знал, лекарь?
– Сомневаюсь, что я лечил бы отравленного – ядом.
– Интересный пример, – заметил барон. – Но подожди, лекарь. Кажется, я забыл рассказать тебе про третьего из наших героев.
Налетел ветер. Волосы барона растрепались, упали на глаза. Смотри-ка ты, уже седина, подумал барон. А мне и сорока еще нет. На висельном дереве покойники задвигались, заволновались.
– О! – сказал Иерон. – Крайний справа. Это у нас знаменитость. Сам Вилли Резатель. Мы его месяц ловили… и тут случайно попался. Знаменит тем, что обесчестив девушку, отрезал ей левую грудь.
– Зачем?!
Барон
– Может быть, на память. Не знаю. Он был сумасшедший, мне кажется. Но мечом владел, как рыжий дьявол. Четырех моих солдат уложил, прежде чем его догадались подстрелить с безопасного расстояния… Так чем ты, говоришь, лечил бы отравленного?
– Каков вердикт, лекарь? Опять что-нибудь на чертовой латыни, как у вас принято?
– Увы, нет, господин барон. Я плохо ее знаю.
Барон усмехнулся.
– Это радует. А что думают об этом остальные лекари?
Жонглер пожал плечами.
– Я умею лечить, они знают латынь – по-моему, все честно.
Барон расхохотался. Ему определенно нравился этот мошенник.
– Отлично сказано, жонглер! Тогда к делу. Что там с моей болезнью?
– На вас лежит проклятье. – начал жонглер. Ну еще бы. Иерон бы удивился, если бы бродяга сказал нечто иное. – Вы пользуетесь магической защитой?
– При моем образе жизни я был бы глупцом, если бы не пользовался. Хочешь сказать, лекарь, этого недостаточно?
Жонглер покачал головой.
– Тогда в чем дело?
– Защита у вас великолепная, господин барон…
– Но?
– По вам ударил один из тех, кому вы доверяете… или доверяли. Скорее всего, это подарок. Амулет? Куртка с отталкиванием дождя? Шпага? Нечто с массой полезных заклятий, под которыми можно спрятать одно, не очень полезное.
Барон вдруг почувствовал холодок в груди. Пенелопа. Он слепо нащупал кулон на груди, резко дернул. Цепь порвалась, звенья посыпались в траву. Жирный желтый отблеск ударил по глазам. В висках отдалось болью.
– Взгляни на это, лекарь.
Великий Эсторио взял кулон в ладонь, закрыл глаза. И почти тут же открыл.
Лицо его изменилось – так, что барон без слов понял: это оно. Источник проклятия.
– …и она из вас выплескивается. Вас тошнит ненавистью, господин барон. Отсюда ваши припадки.
Иерон закрывал глаза и видел: серый пляж с длинными клочьями водорослей, семенящий краб в корке грязи – а на песке оплывают следы собачьих лап.
Потом он открывал глаза – и лицом врезался в реальность. Как в воду с льдинками.
…– Я люблю вашу жену.
Иерон долго смотрел на виконта и не мог понять: неужели молодой хлыщ действительно думает, что ему это интересно? Что это вообще кому-нибудь интересно?
– И что? – спросил он наконец.
– Вы не понимаете – я люблю вашу жену!
Барону представилось вдруг: ночь в темной спальне, постель как горный пейзаж и висящая над всем этим равнодушная белая луна. Пахнет воском и холодом. Как ее можно любить? – думал барон, и не находил ответа. Может быть, дело во мне, думал он позже, но тут же отбрасывал эту мысль – потому что чувствовал в ней фальшь и некую искусственность. А потом Иерон как-то внезапно понял все, связал единым мысленным движением разрозненные ниточки в общий узор. Виконт любит ее, она любит виконта, а он, дурной никчемный глупый старый муж, стоит тут и все узнает последним – как и положено дурному, никчемному, глупому, старому мужу. Стоит и слушает. Барон моргнул. Одиночество приблизилось и ударило наотмашь; стальное лезвие прошло от макушки до пят и гулко стукнулось в мрамор. Барон умер.
– Вы меня слышите? – настаивал виконт.
Веки стали вдруг ободранными до мяса.
– Вот и любите на здоровье, – сказал Иерон, плавая в красноватой темноте. Губы плавали где-то совершенно отдельно. – Я-то тут причем?
Следы на сером песке.
ОКТАВИО:
Вы
злой человек, господин барон.БАРОН
Да что вы говорите? Перегорио! Перегорио!
Старый солдат, где ты?
СТАРЫЙ СОЛДАТ
Я здесь, вашмиласть!
БАРОН
Сколько тебе лет, служивый?
СТАРЫЙ СОЛДАТ (чеканит)
Сто сорок восемь!
БАРОН
Вот как? Интересно. А от рождения?
СТАРЫЙ СОЛДАТ
Сорок восемь.
БАРОН (раздражаясь)
Тогда почему врешь, дурак? Зачем целый век себе прибавил?
СТАРЫЙ СОЛДАТ
Виноват, господин барон. Не с той ноги встал. С утра попил воды, справил нужду, полез за табачком и чудится мне, что сто лет уже как служу. До восемнадцати просто жил, и сто лет под ружьем.
Как отслужу, дай бог еще тридцать протянуть.
Как раз и будет ровно.
БАРОН(показывает на Октавио)
Видишь этого человека?
СТАРЫЙ СОЛДАТ (чеканит)
Как прикажете, вашмиласть! Зарежу в ваше удовольствие!
БАРОН
Молчи, дурак.
Миру опять сделали кровопускание – черная густая кровь брызнула тяжело и нехотя; барон моргнул; потом наконец отворилась и с облегчением и звоном полилась в медный цирюльничий тазик. Через двери в залу наступал черно-красный прилив – медленно подползал к ногам Иерона; неподвижное тело виконта всплыло и теперь равнодушно покачивалось в багровых волнах. Лицо мертвеца парило белесым пятном. Барон посмотрел в окно. Сад был уже полностью затоплен, вишни и акации торчали из багряной глади, как прутики из песка. Местами гладь запеклась – черные островки виднелись тут и там; солнце плыло в крови словно купальщик. Цвета вокруг стали режуще яркими, кричащими. Начинался припадок.
– Хотите, я попробую снять проклятие? – предложил вдруг Эсторио от чистого сердца. – Я не уверен, что получится, но…
– Не надо, – сказал барон. Ему все было ясно. – Это не проклятье. Это… – он скривил губы. На языке была горечь. Пенелопа. – справедливость, кажется? Так это у вас, у хороших людей, называется?
Пенелопа. Пенелопа.
Барон слепо нащупал на поясе мешок с монетами, попытался отвязать – не получилось. Не глядя, Иерон достал нож и обрезал шнурок. Бросил мешочек наугад. Судя по звуку, не промахнулся.
– Благодарю, господин барон. Ваша щедрость поистине…
Иерон махнул рукой: не надо. В темноте было хорошо. В темноте было спокойно.
Прошла вечность.
– Вам плохо, господин барон? Господин барон?!
Иерон поднял голову.
– Ты еще здесь, лекарь? – барон огляделся. Ничего не изменилось – только за окном посинело. – Почему ты не ушел? Ах, да. Мои люди. Я забыл. – он помолчал, потом снова заговорил – глухо: – Но раз ты все еще здесь, ответь мне на один вопрос… Тебе случалось обижать кого-нибудь так, чтобы у того кровь сердца брызнула? Скажи, лекарь, случалось такое?
– Н-н… нет.
– А вот мне приходилось.
Круглое лицо в темноте спальни белело, как луна. Плоское, равнодушное. Луна вызывала приливы и отливы, но ее саму это не трогало. Луне было откровенно плевать.
Барон поднялся, накинул халат и, сказав жене, что хочет выпить, вышел.
С той ночи он спал отдельно.
Зеленая накипь акаций, белый налет праздничной мишуры. Чудовищно яркие синие, желтые, оранжевые бумажные фонари, с горящими внутри огнями – глядя на них, барон чувствовал подступающую дурноту. Он щурился на свет, чтобы не дать краскам ни единого шанса. Мимо проплывали знакомые физиономии.