Пес с ушами-крыльями

Жена с лунным лицом.

Празднество. Конец празднества.

Иерон шел среди гостей, неся голову гордо, как военный трофей. Он кивал знакомым, улыбался дамам, вежливо раскланивался с врагами.

Псарня, вот что это такое, думал барон. Одному почесать за ушами, другого одернуть, третьему купировать хвост. Бессмысленные морды, вываленные языки – и полное отсутствие преданности, что интересно. Брак породы. Одна ненависть – иссушающая, вязкая, как смола, и пахнет горелым воском. В одном человеке ее больше, в другом – меньше. И вся разница. Мы – больны. Все люди. Будь это моя псарня, я бы забраковал собак до единой – пристрелил, чтобы не мучились. Чтобы дать породе шанс. Как обычно бывает? Один больной пес – и целая свора пропала.

А их здесь их вон сколько. Больных-то.

Барон шел. Кивал, улыбался, кланялся.

– Бесноватый! – летело вслед шепотом, шорохом, невысказанной мыслью, взглядом украдкой. – Бесноватый!

Лоб и щеки горели. Он наклонился к фонтану, зачерпнул воды в сложенные ладони. И замер. Из горстей на барона смотрел незнакомец. Лицо его было как смятый однажды лист бумаги, который затем спохватились и расправили. А потом еще сотню раз смяли и расправили. Протерлось на сгибах.

Это я, подумал барон. Надо же. Как странно.

Я убийца.

Он выплеснул лицо на дорожку. К чертовой матери. Лицо впиталось в красные, специально подкрашенные к празднику, камешки. Барон поднял взгляд – почти над его головой, на ветке акации покачивался фонарик из лимонно-желтой бумаги.

Человеку нужно кого-нибудь любить?

Краски внезапно обострились – словно очищенные от любого искажения, любой грязи; стали в мгновение ока живыми и быстрыми. Барон не успел закрыться.

Желтый вдруг извернулся и броском змеиного тела впился под веко, заполз в голову, заполняя ее болью. Желтый все не кончался – вползал и вползал, пока в голове барона совсем не осталось места. Боль стала невыносимой. Иерон почувствовал, как начинает трещать черепная кость. Желтый двигался уже медленно, но упрямо – давил и лез, умещая свое толстое тело дюйм за дюймом. В следующее мгновение Иерон понял, что у него сейчас лопнут виски.

Барон открыл рот и закричал.

Я убийца.

Я ненавижу убийц.

Человеку нужно кого-нибудь любить. Иначе ему трудно остаться человеком в этом скотском мире.

А если некого? Барон сидел на ступенях крыльца – мрамор был холоден и гладок, как могильная плита. Если нет ни детей, ни родителей, нет ничего, а вместо жены – холодная восковая луна с глазами – что тогда?

Остается только смотреть, как под акациями носится, с развевающимися по ветру ушами, будто вот-вот взлетит, худой голенастый пес.

Из кустов раздалось жизнерадостное «р-рвав!». Джангарла смотрел на барона из тени ветвей – внимательно и хитро. Барон усмехнулся. Любимчик – и знает это.

– Иди сюда, мальчик, – сказал Иерон. – Посиди со мной. Что ты сегодня делал?

Человеку нужно кого-нибудь любить. Иначе ему трудно чувствовать себя хорошим человеком. И вообще – трудно.

Пес открыл пасть и широко зевнул.

* * *

Иерон тяжело взобрался в седло. Покачнулся. Его поддержали, одинокий голос из толпы предложил взять повозку. Проклятая слабость. Барон отмахнулся.

– Поехали, лейтенант. Пора домой.

У слова «дом» был привкус горелого воска. Значит, нарыв? Ненависть как гной – собирается в одном месте. Пока не вырвется. И тогда – припадок. На крайний случай у меня остается Джангарла, подумал барон. Мой пес. Значит, не так уж я безнадежен.

Когда они прибыли к замку, было далеко за полночь. Барон с трудом спешился, бросил поводья лейтенанту. Ноги затекли. На лестнице кто-то сидел – при виде барона этот «кто-то» встал и низко поклонился. Прищурившись, барон узнал слугу – тот самый, со слюдяными глазами. Как его зовут? Неважно.

– Вашмилость, вашмилость… – язык у слуги, и без того не слишком бойкий от рождения, заплетался.

– Что еще? – раздраженно спросил барон. – Ну?

УБИЙЦА

Вы слышите шорох, господин барон?

БАРОН (поднимает голову)

Шорох?

УБИЙЦА (зябнет)

Такой странный звук.

Я знаю, это идет моя смерть.

БАРОН

Скорее, это шуршит твоя нечистая совесть.

УБИЙЦА (его начинает трясти)

Господин барон шутит, а мне не до шуток. Я знаю.

Смерть похожа на кошку, с которой содрали кожу. Она похожа на кошку, которая идет по стеклу. Правда, она похожа? Не выпуская когти, мягко ступает. А когда выпускает, то выдает себя. И коготки по стеклу: тень-тень-тень. Совсем тихо. Не всякий услышит. Я слышу. У меня очень чуткий слух, я вам, кажется, говорил, господин барон… И почему здесь так холодно?!

Я знаю, когда за мной идет Смерть. У нее длинные узкие ноздри. У нее жаркое гнилое дыхание.

Когда Смерть идет по следу, ее можно отвлечь только куском кровавого мяса.

БАРОН

Милейший, ты сошел с ума?

УБИЙЦА

Простите, господин барон. Уже давно.

БАРОН

Ступай. Я позову тебя, когда понадобится твое искусство.

Убийца кланяется.

УБИЙЦА (стуча зубами, в сторону)

Мне надо кого-нибудь убить.

БАРОН

Ты что-то сказал?

УБИЙЦА

Ничего, господин барон. Вам послышалось.

БАРОН

Молчи, дурак.

Иерон смотрел неподвижно. Ему казалось, что вместо лица у него гипсовая издевательская маска, в которой зачем-то пробили дыры для глаз. Он ощущал сухую белую пыль на веках. Резь вскоре стала нестерпимой – барон моргнул раз, другой; боднул воздух тяжелой непослушной головой и отошел, неся ее как надгробие. Внезапно Иерону страстно захотелось припадка – чтобы пришла кровавая муть, затопила пустоту, затопила серый мокрый песок со следами собачьих лап. Чтобы биться в находящей волне, чтобы захлебываться багровой мякотью, чтобы вопить от боли – и не помнить, не чувствовать. Чтобы не видеть, словно со стороны, как он сам идет по пустым коридорам, сдвигая телом тяжелые двери, как толкает коленом стулья, а потом, в дальнем зале – с высоким, похожим в темноте на уродливый замок, троном – слепо бьется гипсовой маской о стены. Маска шла трещинами, лицо горело, но маска держалась. Треснуло. Подбородок почему-то стал мокрым. В следующий момент Иерон обнаружил себя сидящим на ступенях перед троном. Он склонил голову; на белом мраморе чернели круглые пятна. Что-то теплое капало с его лица на пол – Иерон вытер подбородок рукавом, зажмурился. Из дальнего угла на него смотрел Джангарла. Барон открыл глаза – Джангарлы не было. Проклятый пес, сказал барон. Голос отразился эхом, пошел гулять по пустым коридорам и комнатам, как неприкаянный. Что же ты, сказал барон, сука ты, сказал барон, зачем ты так со мной, сказал барон, что я тебе сделал? Вернись, попросил барон мертвого Джангарлу. Вернись, сука, тварь, ублюдок чертов, что же ты, вернись. Джангарла! Джангарла! На полу лежал отпечаток окна, дальше начиналась темнота, в углу превращаясь в сгусток мрака. Барон посмотрел туда – Джангарлы не было. В лунном отпечатке ему почудились следы собачьих лап. Сука, сказал барон, как же так можно как же я тебя ненавижу сука ты сука и лапы у тебя мокрые. Я же один понимаешь, сказал барон. Джангарла. Джангарла. Он встал. Он пошел к выходу. Маска рассекала воздух.

Желанный припадок не приходил.

«Бешенство, бешенство». – луна плывет над акациями, буквы вырезаны на ее гладкой восковой поверхности. Барон толкнул дверь и вышел на крыльцо.

Один больной пес – вся свора пропала.

Из темноты выступила женская фигура. Глаза смотрели сухо.

– Посмотри на себя, Иерон, – сказала она. – Ты стал сентиментален. Когда-то ты не проронил ни слезинки над могилой нашего сына, сейчас плачешь над собакой. Ты жалок.

– Прости меня, Пенелопа, – сказал барон, тяжело опускаясь на мрамор. – Я очень обидел тебя. Я знаю. Если тебе не трудно, можно я поплачу в одиночестве? Обещаю не хлюпать носом. Разве что совсем чуть-чуть. Ты позволишь эту маленькую слабость своему глупому никчемному старому мужу?

* * *

– Везут, мой господин, – сказал лейтенант от окна.

Иерон откинулся на подушку. Не успел сбежать, значит. Хорошо.

Великий Эсторио выглядел бледным, но держался неплохо. С достоинством. Увидев барона, лежащего на кровати, жонглер замер на мгновение, затем низко поклонился.

– Господин барон?

– Кажется, я немного похудел, лекарь? – Иерон закашлялся. Виски сводило в предчувствии скорого приступа. Барон еще днем приказал убрать из комнаты любые цветные вещи, чтобы потянуть время. Но, кажется, времени уже не осталось – запах горелого воска стал невыносим. Проклятые краски скоро просочатся под дверь или в щель окна. Уж они придумают, как это сделать. Темно-красный или оранжевый. Или желтый. Да, желтый хуже всего.

Жонглер подошел и сел рядом с кроватью, деловито взял барона за запяcтье. Иерон слышал, как в висках бьется сердце. Какая у меня худая рука, надо же, думал он. Это точно моя рука?

– Давай свое лекарство, лекарь, – сказал барон, не выдержав. – Слышишь?

Эсторио молчал, отсчитывая удары. Так же молча достал трубку и стал слушать дыхание барона. Он же жонглер, подумал Иерон в раздражении, какого черта он делает? Зачем ему эти лекарские штучки? Еще бы на латыни заговорил, честное слово…