Пещерные девы

– Обычно в таких случаях я сразу сообщаю о мошенничестве в деканат, – сказала Кэтролл. – Но в тот раз я решила сначала поговорить со студентами лично. Я по очереди вызвала всю группу Питера к себе и поговорила с каждым. Питер сказал, что его часть общей работы ограничивалась поиском материала. Он отрицал, что списывал. Утверждал, что писать текст должны были два других студента. Он был так убедителен, что я ему почти поверила и даже поставила рядом с его именем карандашную заметку «сбор материала» в своем блокноте. Другие двое смутились, но тоже утверждали, что не списывали.

– Вы сообщили о них в деканат?

– Кэтролл вздохнула в трубке.

– Нет, я проявила слабость, – смущенно пробормотала она. – Поставила всем троим самый низкий балл и сказала, что они могут пересдать мой курс или любой другой, предусмотренный программой.

– Вы были очень добры.

– Простите меня за то, что сразу вам не сказала. Честно говоря, мне стало не по себе.

– Я понимаю. Вы правильно сделали, что позвонили мне, Элис. Вам не за что извиняться.

– Честно говоря, меня пугает, как часто студенты списывают с интернета в наши дни. Даже не знаю почему: то ли потому, что им приходится слушать курсы по предметам, которые им на самом деле неинтересны, то ли это просто примета времени.

– Я правильно понимаю, – сказала Кристина, – что вы не обсуждали этот инцидент ни на заседании Комитета по академическому надзору, ни в частном порядке при пересмотре апелляции Франклина?

– Да, правильно; я нигде не рассказывала об этом. – Кристине показалось, что она снова услышала в трубке вздох.

– Спасибо, Элис. Я тоже никому об этом не скажу, как и обещала. Если вспомните еще что-нибудь, пожалуйста, звоните в любое время.

«Значит, у Питера Франклина были не такие уж чистые руки», – подумала Кристина. И тихоня-профессор социологии наверняка выложила ей не все, что знает о нем.

* * *

– Это ведь не из-за того, что вожделенный пятилетний грант НИЗа выиграли мы, а? – процедил Шеймас Фергюсон, сидя в работающем на холостом ходу «Лендровере». Машина стояла возле задней веранды его большого коттеджа в форме буквы А, откуда открывался вид на водохранилище Морган. Посередине большого искусственного озера медленно двигалась понтонная лодка, алюминиевая обшивка блестела на солнце. – Мы выиграли его честно, Рэндалл.

– Наверное, да, Шеймас. Наверное, – ответил Рэнди Крейтон пугающе спокойно. – Это меня не огорчает. Мы получаем достаточное финансирование из других мест. Но если ФБР уже село вам на хвост, это еще не повод втягивать меня в это дело.

– Эй, погоди, – сказал Фергюсон. Крейтон был первым, о ком он подумал, когда Джейкоб Грэм сказал ему, что к нему пришла женщина из ФБР.

Пауза затягивалась, и Фергюсон проявил нетерпение:

– Ну же, Рэндалл! Я объяснять тебе должен, что ли? В прошлый раз нас прошерстили достаточно и ничего не нашли. Теперь ФБР интересуется Питером Франклином. Позволь мне напомнить тебе, что я приложил уйму усилий, чтобы замять скандал с его смертью. И здесь, и в НИЗе тоже. Ты ведь знаешь, публика не любит читать в газетах о юношах, найденных мертвыми в университетских кампусах. Ради всего святого, Рэнди, наше общее дело под угрозой!

И профессор в расстройстве запустил пальцы в седоватую копну вьющихся каштановых волос.

Отношения Фергюсона и Крейтона более всего походили на отношения двух тиранов-шизофреников: оба претендовали на ограниченные средства, которые выделялись на исследования из одних и тех же источников, оба были прямыми конкурентами друг друга, как в свое время Уотсон с Криком отчаянно боролись за первенство в определении структуры ДНК с другими генетиками. Только в случае с Фергюсоном и Крейтоном гонка шла за первенство в изучении батрахотоксина. Этот редкий сильнодействующий яд стал для них своего рода аналогом двойной спирали. Многие считали, что он станет тем недостающим звеном, которое приведет к прорыву в получении более эффективных лекарств от сердечно-сосудистых заболеваний, инсультов, рассеянного склероза и даже рака, однако пока было понятно лишь одно: не исключено, что яд древесных лягушек можно будет использовать для получения новых обезболивающих. Но и этого оказалось достаточно, чтобы токсин на долгие годы занял место приоритетного объекта исследований. А значит, и деньги на них тоже будут поступать долгие годы.

И вот этот денежный поток грозил иссякнуть в одночасье, если один из них сделает глупость и спугнет грантодателя – Национальный институт здравоохранения, главный двигатель фундаментальных исследований в области фармакологии и медицины в стране. Роль НИЗа была тем более важна, что он был признан самым престижным и крупным агентством по биомедицинским исследованиям в мире. Оба ученых знали, что для осуществления молекулярного прорыва века нужно много денег. Очень много денег. И еще им предстояло определить, кто из них прославится как главный первооткрыватель живительных свойств батрахотоксина.

То, что Фергюсон два года назад скрыл смерть Питера Франклина, сказалось на его личной жизни. Он прекрасно понимал, что его престиж ученого во многом зависит от того, как его видят окружающие. Общественным мнением нельзя пренебрегать, а любой намек на подозрительную смерть, связанную с исследованиями батрахотоксина в его научном центре, подорвет доверие и к нему лично, и ко всему, ради чего он упорно трудился всю жизнь. Даже ему не хватит политического веса, если вся правда о смерти Питера Франклина выплывет наружу.

– Я ценю то, что ты сделал, Шеймас. И не собираюсь мстить, у меня нет никаких претензий к тебе или ФБР. – Непоколебимая уверенность Крейтона только усилила беспокойство Фергюсона.

– Все просто, Рэнди, – сказал Фергюсон, повысив голос. – Ты прикрываешь спину мне, я – тебе. Я не стал бы наводить на тебя федералов, чтобы они дышали тебе в затылок, из-за нескольких жалких миллионов, которые ты наверняка можешь заработать сам месяцев за шесть, если свяжешься с опытными инвесторами.

– Эта дверь открыта для всех, Шеймас. Частный капитал имеет свои преимущества.

– Ты о краже со взломом? Если так, то чище надо было работать, вот что я тебе скажу.

– Опять за старое, да, Шеймас? Брось уже. Это было давно и быльем поросло. Я не имею никакого отношения ни к исчезновению ваших шкурок, ни к смерти Питера Франклина.

– А вот я подозреваю, что и за той кражей, а может, и за смертью Франклина стоит твоя лаборатория, и вижу в этом определенную логику. Насколько я знаю, все древесные лягушки теперь занесены в список исчезающих видов. СИТЕС полностью запретила международную торговлю ими.

СИТЕС, или Конвенция о международной торговле видами дикой флоры и фауны, регулирует торговлю исчезающими животными и растениями, в том числе экваториальными ядовитыми лягушками Нового Света.

– К чему ты клонишь, Шеймас? Хочешь обвинить меня в убийстве? – В голосе Крейтона наконец-то послышалось раздражение. – Нечего строить из себя благородного дикаря. Мы все сидим на поставках необходимых нам шкурок из Казахстана. В чем дело? Тебе что, не хватает общественной любви и внимания?

– Ты что, газет не читаешь? – огрызнулся Фергюсон. – За две последних недели в нашем штате и в соседнем нашли трупы двух студенток моего университета, причем одна из них – с факультета криминалистики, опомнись! И тут в мою дверь стучится ФБР. Как ты думаешь, в чем тут, черт возьми, дело?