Пёсий остров

— Не сходи с пути! — кричит он, указывая на извивающуюся тропинку. — Так безопаснее.

— Почему? — Якоб отскакивает, озираясь на непроходимые дебри, но не видит там никакой опасности. Островитяне везде одинаковые, думает он. Все до единого безумны. Ему страшно хочется отсюда выбраться.

— Если ты спрячешься где-нибудь там от бури, я не смогу тебя найти, и вдруг что-нибудь случится? Утонешь. Идем. Сюда. Почти дошли!

И Якоб идет следом, ему даже кажется, что он различает бледно-желтые огоньки сквозь пелену дождя. Тропинка становится шире и наконец превращается в широкую полосу пляжа, укрытого с обеих сторон деревьями. Из мокрой мглы внезапно выступают контуры какой-то постройки. Это дом. Бамбуковые стены скрипят, когда по ним течет вода, — звук напоминает клекот тонущей птицы.

Штурман бодро, как мальчишка, взбегает по ступенькам и заходит, отодвигая кусок красной прорезиненной мешковины, служащий входной дверью. Якоб осторожно заглядывает внутрь, а хозяин уже гремит посудой на кухне, что заставляет Якоба осознать, как он голоден.

— Будь как дома, — говорит Штурман и начинает что-то напевать, а Якоб озирается в поисках источника света. Он заходит в домик и поворачивает налево.

Прямоугольные предметы в коридоре неразличимы в темноте. Желтый свет, который он разглядел из зарослей, становится ярче, но контуры освещенного помещения остаются условными, как будто стены вросли в темноту.

— Ты так и будешь стоять там? Давай помогай.

Голос раздается откуда-то сбоку, и Якобу приходится поморгать, чтобы лучше разглядеть силуэт человека, сидящего в гамаке, сооруженном из старого паруса и двух столбов — может быть, мачт? Слишком темно, чтобы понять. Голос принадлежит мужчине. Довольно молодому. И явно озабоченному не только штормом. Тени кое-где уступают место свету, обнаруживая цепочку керосиновых ламп, раскачивающихся на ветру. Они еле светятся. Человек поднимается из самодельного гамака, вытирая руки о грязные джинсы. Он держится как подросток, но глаза на мрачном лице кажутся старше грязи. У него густые рыжие усы и практически лысая голова. Его ноги не знают ни минуты покоя, подошвы драных кед стучат об пол, похожий на палубу корабля. От него пахнет потом и злобой.

— Что это за хрен? — спрашивает рыжий, обращаясь не к Якобу, а в сторону кухни. — Стоит тут как умственно отсталый…

— Смотри, что мелешь, — раздается громкий голос Штурмана, и рыжий несколько сникает. Он пожимает плечами, подходит к дальней стене и поправляет что-то, похожее на прокладку от воды: деревянные прищепки растягивают куски резины вокруг странной формы окон. Бамбуковые стены скрипят как живые, раскачиваясь под напором дождя. Но мокрые пальцы бури не трогают внутренности дома.

— Если хочешь знать, я Эмерсон, — представляется неприветливый парень, и теперь Якоб видит, что он одет в красную рубашку с закатанными до самых плеч рукавами. Снаружи ветер уже мечет мелкие ветки и ракушки об стену, и с крыльца доносится грохот, словно боги играют там в кости.

— Якоб.

Ему не удается сконцентрироваться на ворчливом обитателе дома, потому что он замечает, что комната гораздо больше, чем ему сперва показалось. За самодельным гамаком тянется коридор без видимого конца, увешанный старыми морскими флагами. Из каждого угла торчат стопки книг, похожие на отдельную форму жизни, которую здесь некогда посеяли, а потом не смогли вывести. Каждый раз, как Якоб отводит взгляд, у него возникает ощущение, что книги множатся. «Левиафан» Гоббса, книги на испанском и несколько томов по морской навигации лежат в одной куче с книгами в кожаных переплетах без подписей. Наверное, здесь живет Долговязый Джон Сильвер, думает Якоб, не зная, бояться или радоваться такой перспективе. И Долговязый Джон Сильвер — никудышный библиотекарь.

— Не там свернул, поди? — спрашивает Эмерсон, забираясь назад в гамак. — Наскочил на риф? Обосрался, да? Друзей там так и оставил? Ты один из этих воскресных туристиков? Где твой новенький бинокль?

— А ты, значит, самый языкастый шейгец на острове? — отвечает Якоб, сжимая спасательный комплект, готовый размозжить рыжему голову. Пострадавшая рука ноет, как будто ее разрывает изнутри. Эмерсон вскакивает, побледнев лицом и поджав губы.

— Че ты сказал?! — кричит он, сжимая кулаки. — Как-как ты меня назвал?

— Я же тебя просил, веди себя по-человечески, — повторяет Штурман, проходя между ними с шипящей сковородкой с чем-то ароматным. Он останавливается и не мигая смотрит на вспыльчивого соседа. Эмерсон смотрит на Якоба, затем на старшего и вдруг сдувается, как воздушный шарик. Штурман накладывает еду и протягивает Якобу тарелку.

— Ешь, — говорит он уже с набитым ртом.

— Я не голодный, — отзывается Эмерсон, сворачиваясь в комочек, словно желая исчезнуть.

— Как хочешь, — отвечает Штурман. На его подбородке блестит капля жира. Он промакивает остатки на тарелке куском хлеба, не поднимая взгляда. — Сходи посмотри, как там Селеста. Хоть какой-то от тебя толк будет.

— Ладно, — говорит рыжий, выходит за дверь и исчезает в буре.

Якоб молча поглощает еду, стараясь не давиться. Это какое-то сладкое мясо — наверное, говядина — с бананами и теплым хлебом с хрустящей коркой. Он закрывает глаза, и ему кажется, что он в жизни не пробовал ничего вкуснее. Не стесняясь, он дочиста вылизывает тарелку.

Штурман садится в самодельный гамак, поставив тарелку себе на живот. Он качает головой и закуривает.

— Ты прости. Эмерсон хороший парень, только иногда забывается. Но это в данном случае объяснимо.

Голубоватый дым превращается в облачко, и Штурман наконец задает Якобу давно назревший вопрос:

— Кто ты, картограф? Как ты нашел мой остров?

«Мой остров»? Якоб задумывается, глядя, как дом приседает от ветра, который уже довольно сильно треплет стены. Надо же, какой чудак. Хорошо бы убраться отсюда, чтобы не успеть познакомиться поближе. Он кивает на нестойкую стену, где картины в рамах бьются о бамбук, норовя сорваться с гвоздей.

— Может, нам…

— Мы в безопасности, — отвечает Штурман, наливая себе стакан какой-то коричневой жидкости и выпивая залпом, будто дело происходит в обыкновенном пабе. — Итак. Расскажешь, что с тобой случилось?

Якоб смотрит, как в его приветливых глазах отражаются искорки. «Всегда говори правду, — советовал ему отец, а потом шепотом добавлял: — Только не говори ее сразу. Люди никогда к ней не готовы».

— Меня пригласили в… круиз, в некотором роде, — лжет Якоб, снова потирая локоть. — Во время шторма меня смыло за борт. И вот… Не подскажете, как мне лучше добраться отсюда до порта?

— А что стало с твоими друзьями? И остальным экипажем? — спрашивает хозяин острова, не выражая ни излишнего дружелюбия, ни излишней подозрительности. Он расспрашивает его медленно, словно в поисках зацепки. — Что с теми, кто был на судне? Они все пропали?

— Не знаю, что с ними, — отвечает Якоб, уже не заботясь о том, чтобы его слова звучали убедительно.

— Я это к тому, — продолжает Штурман, поправляя одну из рам, — что плот, на котором тебя прибило, довольно большой для обычного судна. Наверное, здоровое было корыто, — он хитро улыбается. — Послушай, к нам часто попадают люди, и почти у всех есть уважительная причина врать, так что ты не волнуйся. Жизнь здесь такая. То есть в жизни по-старому так заведено. Пока не начнется жизнь по-новому.